Цитадель души моей (СИ) - Саитов Вадим (читать полную версию книги TXT) 📗
Я продолжал трястись и хрипло дышать. На лице Пларка появилось сомнение.
— Неужто лишнего вбухали, — пробормотал он негромко. Просунув руку сквозь решетку, перехватил горящий факел и неловко кинул его в мою сторону. Я резко перекатился в другой угол и замер там, всё так же часто дыша. Факел зачадил и зашипел, пламя отпрыгнуло от влажных камней пола, поблекло и поголубело, но продолжало худо-бедно освещать камеру.
— Хех, — сказал Пларк, отстраняясь, — вроде нет. Ты только не вздумай в первом бою сдохнуть, понял? У меня для тебя сегодня обширная программа. А под конец я тебе вообще сюрприз приготовил. Спорим, понравится?
И, мелко хихикая, толстяк потопал к лестнице. Факел потихоньку чадил еще минут десять, потом, с легким хлопком, погас. Очень мне слова Пларка насчёт сюрприза не понравились.
И насчет Геза — тоже. И, что самое паскудное, чую я, что как-то они связаны — Гез и этот Пларковский «сюрприз» Может, надо было все ж ухватить его за руку, подтянуть к решетке, да глотку вырвать — пока была возможность? Хотя, что теперь об этом жалеть?
Сейчас думать надо, как дальше быть. Бои вот-вот начнутся — за дверью, от арены меня отделяющей, возня какая-то слышна, да и время подходит. В первом-то бою для меня неожиданностей не будет, точно. Первый бой на арене — всегда для разогрева толпы.
Чтобы расшевелить её и жажду крови немножко утолить. Поэтому вольные гладиаторы туда не пойдут. А пойдут рабы, наскоро меч держать обученные; провинившиеся солдаты, из легионов от казни выкупленные; да преступники, к смерти приговорённые, которым свободу посулили в обмен на участие в бою. Не соврав посулили, вообще-то — по давней традиции, все, на арене погибшие, не рабами, а свободными гражданами считаются, о чём глашатай после боя и объявляет. «Номий Номений отныне свободный гражданин!» — и зрители кивают одобрительно. Только вот самому вольноотпущеннику от этого, думаю, ничуть не легче. Зато легче его (теперь уже бывшему) хозяину — не надо сбором останков и похоронами озабочиваться — вольных граждан, если у них родственников и собственных сбережений нет, за казенный счет хоронят. Сдаётся мне, это и есть единственная причина возникновения вышеупомянутой традиции.
Кстати, в первом бою свободу таким образом получают обычно все её участники, как им и обещано было. Толпа крови еще не напилась, так что палец в кулаке никто прятать не станет, и, стало быть, каждая схватка последней для одного из участников выходит. Даже если среди этого сброда один хороший боец и найдется, который сможет до финала дойти, смертельных ран не получив — так ему распорядитель и разбежался вольную давать. «Не повезло», — скажет, — «не набралось от боя достаточно денег на выкуп.
Но ничего, еще один-два боя — и свобода у тебя в руках». И ведь не соврёт, ни одного боя с вольными гладиаторами новичок не выдержит — конкуренты тем не нужны. Потому-то я гладиаторов и не люблю — потому что шансов никаких они противнику не дают.
Профессиональный гладиатор всерьез дерется только с новичками заведомо слабее себя, а друг с другом у них не драка выходит — представление театральное на потеху публике. С прыжками, воплями, грубыми шутками и нарочитой руганью. Могут пару порезов несерьезных друг другу нанести, а потом один другому бурдюк с бычьей кровью, под лентнером спрятанный, протыкает. Кровь ручьем, картинные позы, предсмертная речь — тьфу!
Выходят они только под конец, когда толпа смертью уже насытилась — толпе теперь наоборот, великодушие явить охота. А тут как раз актер… то есть, гладиатор — известный и народом любимый, лежит, кровью истекает — ну как такого не пожалеть?
Очень редко бывает, чтобы погиб кто из опытных гладиаторов — обычно они сами на покой уходят и живут до старости, бед не ведая. Разве только спор на гладиаторах, или случайность какая могут точку в жизни вольного гладиатора поставить — да и то не беда, на освободившееся место масса желающих найдется. Риск небольшой, работа непыльная, в народе уважение, да и деньги полноводной рекой льются — десятина дохода от боев гладиаторам идёт. Распорядителям это, понятное дело, не нравится, но поделать они ничего не могут — гладиаторы за своими правами следят с тщанием, любому политэсу честь бы сделавшему. Вот пять лет тому распорядители подговорили сенаторов закон принять, по которому гладиатор не процент от дохода, а оговорённую (с самими гладиаторами, между прочим) сумму за бой получает. Так казармы мигом поднялись — перебили утроенную по такому поводу стражу, вырвались за стены и два месяца кровавым вихрем по провинциям кружили, рабов освобождая и винные погреба опустошая. Армия — с переменным успехом — их долго гоняла, но утих бунт только тогда, когда закон обратно отменили. Многих, конечно, по крестам развешали — но в основном всё тех же рабов, к бунту примкнувших. А гладиаторы чуть не все вернулись обратно в свои казармы и до сих пор похваляются, как славно они тогда погуляли.
Всё, началось. Слышен нарастающий волнами гомон толпы — зрители устали ждать и требуют начала зрелища. Забегали вокруг, затопали сапогами — команды, шум, тяжелое дыхание. Заскрипели где-то наверху тяжелые деревянные шестерни, скрежетнули, натягиваясь, цепи.
— Открывай! — донеслась до меня откуда-то команда и, в противоположной от решетки входа стене моей камеры, у самого пола, появилась ослепительная полоса света.
Появилась и, сопровождаемая жутким скрипом шестерен, начала расширяться.
Пересиливая резь в глазах, я смотрел на эту полосу, пока не начал различать песок арены, полосы от граблей и вкрапления мусора на песке. Первые секунды выскочивший из открывшейся клетки человек практически слеп, и не надо думать, что я тут единственный гладиатор поневоле, хоть понаслышке, да знающий как всё устроено на Арене. Кто порасторопней — может успеть воспользоваться этим преимуществом и увеличить свой шанс дожить до финала.
Поэтому я вышел только после того, как дверь полностью поднялась и, дежурящий наверху, стражник принялся лениво выталкивать меня наружу длинной палкой. Подавив желание вырвать дрын и хорошенько наподдать им стражнику по яйцам, я осторожно подошел к проёму и ступил на песок арены.
Первое, что я заметил — взгляды.
Егерям почти не приходится выступать перед большой аудиторией. А если и приходится, то частенько с конфузией — стоит егерь, ни разу от звериного взгляда глаз не отводивший, мямлит, краснеет, пыхтит и тужится — а двух слов связать не может. И дело вовсе не в отсутствии привычки. Дело в том, что у егерей чутье природное сильно развито, не в пример обычному человеку. Интуиции егерь привык доверять чуть ли не больше, чем всем остальным чувствам. И тут проявляется одна интересная особенность людей, когда их количество в одном месте начинает превышать некоторый предел. Тогда они перестают быть обществом разумных существ и превращаются в одно полуразумное существо — толпу. И, стоящий перед аудиторией егерь чувствует именно её — тысчеглазую, многорукую и многоротую тварь, очень опасную, легко возбудимую, и, в ярости своей, совершенно неуправляемую. Разумом он видит множество людей, которые, скорее всего, даже настроены к нему доброжелательно — а интуиция твердит ему: «Беги, спасайся, не предпринимай ничего, что может её разозлить — сейчас она сыта и добродушна, но если её разозлить — пощады не будет!» И, раздираемый противоречиями, стоит он, бедолага, и не знает, что делать: бежать — людей насмешишь, речь говорить — всё нутро протестует. И это, повторюсь, еще мирная и доброжелательная аудитория.
Не то, что в моем случае.
Похоже, Пларк «звездой боев» меня еще не объявил — мне эта честь, очевидно, предстояла в недалеком будущем. Иначе интереса ко мне было бы намного больше — а пока я ощутил десяток заинтересованных взглядов да некоторое количество равнодушных — в целом моя персона толпу не сильно заинтересовала. В этом секторе я был один — остальные девять дверей остались закрыты. Ближайшая от меня пара гладиаторов рыла песок, вцепившись в горла друг другу в пасах в пятнадцати от меня, немедленной схватки с моим участием не ожидалось, поэтому большого внимания я не привлёк. Оно и к лучшему — надо как-то быстренько разобраться с этой неожиданной неприятностью и привыкнуть к ощущению множества взглядов, желающих от меня только одного — увидеть, как я ползаю по песку с выпущенными кишками и блюю кровью.
