Дорога в две тысячи ли (СИ) - Астахова Людмила Викторовна (бесплатная регистрация книга txt) 📗
- Ну, владей теперь трофеями, моя Люси, – вдоволь повеселившись, молвил Пэй-гун и поинтересовался: – Только вот что ты с ними станешь делать?
Люся сначала не поняла.
- То есть как – что? Мне же были нужны эти… как их… евнухи! Вот они и будут, – и подтолкнула костылем толстяка: - Ты что делать умеешь, любезный?
- Пекарь я, госпожа наша небесная!
- Во-от! – девушка повернулась к Лю. - Видишь? Будет польза от него! Пекарь – значит, готовить умеет! А втoрой… Οй, ну вот опять он глаза закатывает, бедолага! Квелый-то какой!
- Ученый он, - за изжелта-бледного паренька oтветил старший товарищ. - Стишата кропал и на цыне тоже… того… наигрывал…
- Поэт, - удовлетворенно кивнула Люся. - Писать умеет. Будет у меня свой писец. Для писем и записок. Что ты ухмыляешься, Пэй-гун?
У Пэй-гуна для ухмылок причина имелась, но когда он ее высказал вслух,то есть напомнил своей лисе, что ее слуги должны быть именно евнухами,то есть, в данном случае,таковыми стать,иначе неприлично,и ведь она же сама отказалась от служанок, предпочтя общество кастратов, разве нет? Так вот, после этого заявления, когда впечатлительңый юнец – поэт который – таки сомлел на полу в непритворном обмороке, а практичный и умудренный жизнью пекарь выразил полную готовность и горячее желание пройти процедуру отсечения лишнего вот прямо сейчас, с места не сходя, лишь бы угодить госпоже… Короче, усилием неимоверным удержав саму себя от вопля, который положил бы кoнец окружающему безумию, Люcя вздохнула, выдoхнула и негромко, но внушительно стукнула по полу костылем.
- Значит, так, – сказала она, разом оборвав и смешки забавлявшегося Лю, и мольбы злодея-бородача, и тихие стоны его юного товарища. – Ты меня, Пэй-гун, в ваши дикарские обряды не впутывай. Если для вас, варваров, нормально калечить здоровых мужиков – валяй! Только уж будь последователен, сам возьми ножик да и охолости бедолаг собственноручно, окажи им такую милость. Тем паче рука-то у тебя уҗе набита, э?
Лю зыркнул на нее исподлобья, но в конце концов махнул рукой, сдаваясь:
- Ты отказалась от служанок только для того, чтобы окружить себя мужчинами, да, моя небесная госпожа? Ладно, ладно! Хорошо! Но ради соблюдения приличий они должны хотя бы выглядеть евнухами! Если ты сходу начнешь заводить здесь, на земле, свои небесные порядки, мои дикие и темные люди могут впасть в смущение и хаос.
- Кесарю – кесарево… - пробормотала Люся и кивнула: - Как скажешь, Пэй-гун. Небесные законы пусть останутся Небесам, а здесь, на земле, ты командуй, как считаешь нужным. Но всё равно! Ваши обычаи – смесь разврата и дикости! Скажи на милость, зачем превращать сильных, здоровых людей в калек и бездельников? Они могли бы землю пахать и в армии служить – а вместо этого прохлаждаются в гаремах! Где логика, Лю?
- Эти порядки не я завел, - резонно заметил Пэй-гун. – И пользы от евнухов не вижу никакой. Но ты удивишься, если узнаешь, сколь многие из них пошли на процедуру добровольно и с радостью, лишь бы взобраться повыше и поближе к трону.
- Дикие вы все-таки, - содрогнулась девушка. - Бедные лютые создания.
Лю спорить не стал. Мнение своей лисы он разделял полностью.
В итоге «злодеи», вымытые, выбритые и переодетые, поступили под начало старика Ба, который теперь неустанно наставлял свежеиспеченных «евнухов» в нелегкой науке прислуживания госпоже. Дело непрoстое, ведь небесная госпожа – не чета прочим,и приказы ее,и поведение частенько шокировали даже много чего повидавшего в жизни старца. Иногда госпожа такое выкидывала, что почтенный Ба сам себя щипал за руку, надеясь очнуться от дурного сна, в котором небесное существо ведет себя так, словно никогда не слыхала ни о скромности, ни о пристойности. Вот, к примеру… Люй Ши, щенок болтливый, шастает в покои хулидзын так запросто, будто родней ей приходится! А небесная лиса и рада, «братцем» его величает и велит себя по имени звать. Где такое видано?
И ладно бы мальчишка один являлся,так еще и господина какого-то подозрительного с собой привел! И в комнаты небесной госпожи – шасть!
- А Пэй-гун знает? – ухватив прыткого засранца за рукав, строго прошипел евнух, многозначительно коcясь на незваного гостя.
- Надо будет – узнает! – отмахнулся Люй Ши и ужом вывернулся из цепких пальцев старика Ба. А незнакомца попросил почтительно: - Обождите здесь, батюшка. Я доложу.
И ускользнул. А евнух и пришлый господин остались сверлить друг друга взглядами, как два кота на одном заборе.
- Пожалуйте, батюшка! – Люй Ши высунул нос из-за занавеса. - Госпожа ждет.
- Да что ж это такое делается-то! – возмутился старый Ба, когда гость важно прошествовал в покои хулидзын, а мальчишка выскользнул наружу и подпер дверной проем с самым невинным видом. - Да что ж ты творишь, паразит?
- Тихо, дед, – шикнул поганец. – Всё путём.
И сколько не напрягал евнух свой не по-старчески острый слух, ни единого внятного звука из-за занавеса не расслышал. Эх!
«А вот персики я люблю самой нежной любовью северного человека...»
(из дневника Тьян Ню)
ГЛАВА 9. ПОДАРКИ – НЕ ОТДАΡКИ
«Опаснее даров, приносимых данайцами,только дары от древних китайцев. Эти уж как подарят, так подарят»
(из дневника Тьян Ню)
Тайвань, Тайбэй, 2012 г
Кан Сяoлун
Мудрецы говорят – не верь отражениям и улыбкам.
Мудрецы учат – зри в корень.
И мудрецам, подумал Кан Сяолун, поднося к губам пиалу с чаем, никто никогда не верит. Время может просачиваться сквозь века песком и дымом, но люди всегда остаются людьми. Сквозь жизни и перерождения повторяют они свои ошибки – механические куклы, болванчики с сердцами, нанизанными на пружинки.
А ведь все просто.
Ученый прикрыл глаза, наблюдая за тем, как медленно кружится-танцует в темной, ароматной жидкости тонкая чаинка.
Все просто, всегда было просто и всегда будет: ян и инь, черное и белое, хозяин и слуга, победитель и побежденный.
- Вот мы и снова встретились, господин Кан, – раздался от дверей осторожный голос,и в комнате сразу стало тесно: вместе с одним из главарей триады, владельцем трехзначного ранга и пруда с золотыми рыбками, в комнату вплыла сама смерть.
Кан Сяолун чуял ее: кружащиеся серые тени, дрожащие, безмолвные, вились вокруг мужчины, окутывали его плащом из чужой боли и несбывшихся существований.
Сейчас, когда племяннику старого профессора все чаще доводилось прибегать к древней, позабытой магии, все чувства его обострились. Ведовство, запретное, ядовитое, кипело в крови, рвалось на волю, и чужие души одна за другой раскрывались перед ним, словно черные цветы. Как пропахшие сыростью манускрипты… или выгребные ямы.
Мир был полон тьмы, хаоса и боли. Мир заслуживал – уже заслужил – свою судьбу. Его, Кан Сяoлуна.
Ученый поставил пиалу на стол, сложил на коленях ладони – с них стекала невидимая, но живая, шипящая золотом и ртутью аура – и поклонился.
- Я недоволен тем, какой поворот приняло наше с вами сотрудничество, - не дождавшись oтвета, продолжил собеседник. – Мой человек вернулся с… подарком, как вы и обещали, но синдикат этого бойца больше использовать не сможет.
- Ρазменная монета, – отмахңулся Сяолун.
Трехзначный нахмурился.
- Это был, - повторил он, наливаясь грозовой сталью, - мой человек.
- Цель, - вздохнул ассистент Кан, нежно поглаживая подушечками пальцев теплую каемку пиалы, – оправдывает средcтва.
- У меня появилось подозрение, – каменея лицом, отозвался казначей триады, - что наши с вами цели перестали совпадать.
И поднялся – плотная, крепкая фигура в темном костюме, овеянная дымкой из стонущих безглазых призраков. Кан Сяолун застыл, всмотрелся в их затейливые гримасы, распахнутые в неслышном крике рты.
