Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Лутого душили много раз. Пальцами и удавками — всегда убегал. Лишь один раз не убежал, но тогда мальчишке выхлестали глаз, а не пригрозили виселицей. Значит, он спасется и сейчас. Зубы Лутого сомкнулись на запястье ватажника — преследователь был сильнее, но Лутый, даже смертельно уставший, отчаяннее и ловче. Чем яростнее разбойник водил рукой, тем глубже Лутый прокусывал плоть. Прежде чем ему бы свернули шею, юноша дрыгнул ногой и на ощупь вцепился ватажнику в лицо, желая ногтями выцарапать глаз. Лутый знал, что этого люди боялись страшно.
Едва хватка разбойника ослабла, Лутый выскользнул угрем. Его пытались поймать, но тщетно: вывернулся, утек из-под локтя, и преследователь, приготовившийся раздробить его голову, потерял равновесие. Лутый спихнул его, стоявшего на коленях, за пределы надежного островка — в болото, и отпрыгнул, когда его захотели схватить за рубаху. В руках разбойника остался лишь клок грязной треснувшей ткани.
Последний из преследователей оказался проворнее остальных: он почти убрался от сосны, и Та Ёхо пришлось извести на него не меньше пяти стрел. Но наконец айха пробила ватажнику подвздошный сосуд, и мужчина начал истекать кровью: ярко-алая, она толчками выливалась на мхи, и вместе с ней из разбойника выходила жизнь.
Лутый вскинул лицо и устало опустился на колени. Небо вспыхнуло последним закатным светом — самым ослепительно-красивым, тягуче-медовым. В воздухе пахло сыростью, железом и древесиной. И жить хотелось, ужасно хотелось жить, и сердце сжималось одновременно от тоски и бешеной радости. Лутый уткнулся лбом в ладони. Его плечи задрожали: юноша зарыдал.
Рацлава думала, что ей еще рано умирать: она только начала ткать из железа и только поверила в силу своих историй. Сколько еще не спето, не выучено и не преодолено. Девушка не хотела отдавать себя на потеху разбойникам, но ей говорили, что она не красива, — Шык-бет не станет беречь ее, словно сокровище, и под утро отдаст своей ватаге. Рацлаву заполнял страх и холод: она сидела на ложе разбойничьего атамана, одетая лишь в тонкую нательную рубаху, и рукава сползали с ее полных плеч. Издалека веяло ночью и болотом. Совсем близко раздавались неспешные тяжелые шаги.
Шык-бет поддел ее подбородок пальцем.
— И куда же тебя, бельмяноглазую, — спросил насмешливо, — в невесты Сармату-змею? Неужели не нашли девки получше?
Он говорил складно, но чувствовалось: княжий язык ему не родной. Рацлава не знала, огорчаться ли ей тому, что она не видит Шык-бета: разбойничий атаман выглядел грозно. Рослый, крепкий, бородатый, с лохматыми черными косами, в которые вплетал толстые нити и вываренные косточки. Его серо-зеленые, будто топи, глаза щурились из-под кустистых бровей. Широкое запястье оплетали кожаные тесьмы, расшитые узорами маленького южного племени, — того, что почти подчистую выжег Сармат.
— Видать, не нашли. — Его рука провела по одной из ее косиц. Задержалась на плече, соскользнула на спину.
Рацлава не изменилась в лице, но ее пальцы в лоскутках вспорхнули к шее и сжали шнурок.
— Меня отправили к Сармату-змею не просто так, — сказала она негромко.
— Да ну? — усмехнулся Шык-бет, оттягивая рукав девушки и поглаживая большим пальцем линию правой ключицы, с каждым движением опускаясь ниже. — И что же ты умеешь?
Девушка покрывалась гусиной кожей, но когда разбойничий атаман задал ей вопрос, подняла лицо. Отблеск сальных свечей утонул в мареве ее бельм.
— Говорят, я славно играю на свирели. Хочешь послушать?
Загорелые пальцы Шык-бета мяли ее молочно-белое плечо, перебираясь к локтю.
— На свирели? — Он ухмыльнулся в бороду, но убрал руку и шумно опустился рядом. — Валяй.
Рацлава глубоко сидела на его ложе, и подол рубахи едва прикрывал ее округлые колени. Девушка хотела бы одернуть его, но понимала: это бессмысленно. Шык-бет все равно возьмет от нее все, что пожелает, но не раньше, чем Рацлава выткет свою историю. Может, самую последнюю — помнится, она обещала Совьон песню о ведьме и мече. Девушка обязана сыграть ее хотя бы сейчас.
Она вытягивала первый звук, когда Шык-бет достал нож из-за кушака. И принялся крутить его между пальцев — не то скучающе, не то угрожающе.
Разбойничий атаман состоял из крепких струн: такого человека не разжалобить, не очаровать. Рацлава бы еще могла оставить ему на поругание свое человеческое тело, запрятав душу под перья какой-нибудь птицы, — пока не стала. Она все равно почувствует боль и стыд, когда вернется. И поэтому песня, начатая Рацлавой, сидевшей на ложе разбойничьего атамана, была песней железа — девушка медленно отслаивала нити ножа Шык-бета.
В ее разгорающейся музыке были отголоски сотен битв. Их языки тонко шептали, переплетаясь друг с другом, будто гребни огня. И за пеленой страха Рацлава не чувствовала боли — пей, свирель, пей ее всю, на рассвете от Рацлавы и так ничего не останется.
В истории девушки была ведьма с шелковыми волосами и сильными руками: она пророчила страшный бой. И ее предсказаниям вторили лязг мечей, грохот кольчуг и топот стальных сапог.
Рацлава выдувала страшную сказку о междоусобной войне и кровной мести, о разбойничьем нападении и тайном заговоре. Шык-бет слушал, опустив голову, и нож плясал в его пальцах, словно юная невольница на пиру: быстро и невесомо. Музыка собиралась плотным облаком, и в ней смешивались запахи ночного леса и прошедшего дождя, лагеря, разбитого в чаще. Роились звуки: удары, воинственные кличи, грохот щитов… Чем больше Рацлава тянула нити из ножа Шык-бета, тем явственнее их различала. Где-то кипел бой. Неужели разбойничий атаман не слышал этого? Или песня Рацлавы оглушила его?
По девичьей руке пробежала густая капля крови — до самого локтя, но Рацлава не обратила внимания. Пей, свирель, пей, сколько потребуется. Ах, было в лесу становище, и бурлили под ним болота, и клубились вокруг него стоны людей и звон оружия…
— Довольно, — сказал Шык-бет. — Ты играешь слишком долго.
Чтобы Рацлава закончила, ему бы пришлось отрывать свирель от ее набухших губ. Девушка яростно рванула следующую нить железа, и нож Шык-бета дрогнул, оцарапав атаману ладонь.
Мужчина удивился. Сколько правил этим лезвием, сколько крутил рукоять, даже не глядя на умелые пальцы, — нож ни разу не ранил своего хозяина. Ах, разбойничий атаман, знаешь: полз как-то по перевалам один караван, и северные ведьмы предсказывали ему долгий и опасный путь. Кольчужное кружево, хитрые ловушки и пророчества горше диких ягод — где теперь воины каравана, Шык-бет? Их души — в клювах голубок, их тела — в пепле, и лишь их головы — на кольях.
Рацлава не могла спутать: рядом сражались люди. Она чувствовала их, думала о них, и… Пусть льется ее песня, бесконечная, долгая, как и эта ночь, проведенная в лагере на разбойничьих болотах.
— Я сказал: довольно, — рявкнул Шык-бет, вытирая ладонь о штанину. Атаман, упершись локтями в колени, наклонился и пристально взглянул на гладкое лезвие.
Верный нож взвился, и Шык-бет напоролся на него горлом.
Нити лопнули, и полотно раскрошилось, словно и не было никогда. Нож Шык-бета со звоном упал на пол. Разбойничий атаман забулькал, засипел — и, взметнувшись, завалился набок. Кровь его хлынула на ложе, на колени Рацлавы, на ее исподнюю рубаху.
Песня испуганно застыла. По комнате пролетел сквозняк и затушил почти все сальные свечи.
Рацлава отпустила свирель и поднесла окровавленные ладони к незрячим глазам. Она даже не успела осознать, что сумела сотворить ее музыка, — лицо девушки впервые исказил ужас. Зачем она сделала это? Ей все равно некуда бежать. Она слепа, и вокруг — болота. Как измучают ее разбойники за смерть своего атамана? Не так ли, что первоначальная доля покажется сладкой? Ведь звуки боя — это, конечно, буйства спешащей сюда ватаги.
Голова еще подергивающегося Шык-бет лежала у ее колен — наполовину атаман сполз наземь. Рацлава прижала ладони к щекам и потом, безвольно опустив, вскинула лицо к потолку. Она сидела так долго — тело успело затечь. И грохот и проклятия за дверями становились все различимее.
