Силой и властью (СИ) - Ларионов Влад (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Да. Жизнь уже переменилась, как говорят исторические трактаты, предания и даже Песнь Всетворения даахи. Жизнь теперь вот такая: есть магистр-целитель Жадиталь, вовсе не из Орбина, а с Туманных берегов, есть толика крови с лечебными свойствами и полтысячи умирающих больных. Как хочешь - так и крутись. И сколько суранов еще умрет, пока она крутится? И скольких вернут к жизни орденские хранители?
Некогда мечтать и себя жалеть: никто из златокудрых на помощь не придет. Надо работать.
Еще двое суток без сна, лишь с короткими перерывами на еду, еще почти сотня умерших степняков и восемь орденских стражей под серыми плащами... Ее подопытная все цеплялась за жизнь: не приходила в себя, даже не шевелилась, но продолжала сипло тянуть воздух, давая Жадиталь еще один час, потом еще... и еще... К обеду второго дня пришлось оторвать Доду с Ваджрой от ухода за больными. Чтобы не дать бедняжке умереть до конца эксперимента, оба вынуждены были держать ее за руки и непрерывно понемногу делиться силой. Вслед за ними появился и Синшер. Девочка за спиной, подвязанная по-буннански, широким полотнищем, спала: стриженая головенка удобно устроилась на его плече. Памятуя, что уже замучила насмерть его предшественника, да и этот выжил лишь чудом, Жадиталь не решалась даже думать о помощи даахи. Но Синшер пришел сам, сказал, что тут его место, а потом спокойно обнял ладонями голову женщины и замер.
И вот наконец через четыре часа после того, как Жадиталь впрыснула ей в кровь новое снадобье, степнячка задышала ровнее, приоткрыла глаза, а потом спокойно уснула. Не впала в болезненное беспамятство, а уснула настоящим сном выздоровления. Оба белых мага тоже вздохнули с облегчением и бессильно осели на пол. А бледный как смерть Синшер по-детски широко улыбнулся:
- Я сейчас вам чаю с медом принесу! И скажу, чтобы свежей похлебки наварили.
И побежал делиться счастливой новостью.
Тем же вечером Доду и Ваджра унесли чудотворное снадобье в становище. Давали его в первую очередь тем, на кого указывали хранители: молодым и сильным, еще не изувеченным лихорадкой, потом тем, кто заболел недавно и мог быстро выкарабкаться, и уже в последнюю очередь - харкающим кровью старикам и младенцам.
А Жадиталь продолжала трудиться. Новое, невиданное ранее вещество собиралось и копилось в тонкой керамической чашке на ее ладони, обласканное даром, согретое силой всетворения, пронизывающей мир... Жадиталь казалось, что только сейчас, впервые она воочию увидела это: пламя свободы, трепещущее в клетке закона - пути Творящих. Словно златокудрый юноша в кровавых одеждах шагнул из ее сна и встал за плечами, чтобы поделиться теплом, поддержать обессилевшие руки, не позволить драгоценному сосуду упасть и разбиться. И она приняла помощь, молилась, благодарила и думала лишь о том, как устоять до утра.
Утром хранители все разом поняли, что пора: госпожа магистр закончила. Чуть не уморила себя, но лекарства теперь хватит не только самым безнадежным суранам, но и их племенным животным.
- Это важно, - шептала Жадиталь пришедшему за ней хааши Шахулу, - овцы, собаки, и особенно лошади - важно! Как племени выжить без овец и лошадей?.. Надо сохранить стада, слышишь?
- Знаю, девочка, знаю. Мы спасем их скот, сколько сможем, обещаю. А ты уже свое дело сделала, теперь ни о чем не думай - отдыхай.
Хааши Шахул взял на руки едва живую целительницу, слабую и дрожащую, и унес к себе в шатер - отпаивать, откармливать, ставить на ноги.
На следующий день все становище облетела весть: младший сын баирчи Кубар-сура, гордость и надежда племени, юный богатырь Деген-сур поднялся с постели и попросил матушку Жафру подать ему обед. Матушка Жафра конечно тут же достала лепешки, молодой сыр и кумыс, разогрела на углях мясо и заварила багрянку с корешками живкеня, не забыв по такому случаю тряхнуть в чайник одну-другую метелку куцитры, а потом побежала по теткам, сестрам и прочим родственницам делиться великой радостью: сынок излечился от лихорадки! А следом за Дегеном начали приходить в себя другие юноши и девушки из тех, что первыми получили снадобье Жадиталь, и все с улыбками и хорошим аппетитом.
Вскоре и сам баирчи Кубар-сур, еще слабый после болезни, вышел из своей нарядной юрты и склонился у полога соседнего шатра. Вождь суранов благодарил большого зверя за спасение своей жизни и жизни сына, за заботу обо всем его племени и просил принять щедрые дары: тонко выделанные кожи, знаменитые ковры и лучшие яства из личных запасов. А еще лошадей, известных на весь мир скакунов-буннани: по коню на каждого из его выживших стражей - воистину драгоценный подарок. Шахул поблагодарил Кубар-сура, но дары не принял. Сказал, что племя истощено и обнищало - ковры и кожи им самим пригодятся. Припасами велел поделиться с бедняками: его хаа-сар уже давно перестали принимать пищу, даже сам он уже второй день не испытывал голода. А вот лошадей обещал взять.
- Не в дар, уважаемый Кубар, вождь Суранов, только взаймы. Когда завершится наша служба, моим воинам надо будет как-то добраться до Тирона. Там мы можем передать лошадей торговцам из степняков-буннанов, чтобы пригнали назад или от вашего имени продали.
На том и порешили. Кубар-сур назвал имена доверенных торговцев и чрезвычайно довольный благородством спасителей, которых только неделю назад сам же считал тварями бездны и божьей карой, насланной на его народ за неизвестные прегрешения, удалился в свою юрту.
За следующие пять дней не умер никто, зато больше половины больных пошли на поправку, начали есть, пить, выходить из юрт, чтобы вдохнуть вольного степного ветра. Племя ликовало. Постепенно утешились даже те, кто потерял родных и близких: смерть приходит по воле богов, но их же волей жизнь продолжается.
Только Менге-сур никак не мог обрести покой: его первенец-сын и маленькая дочка сгинули в дыму погребальных костров, а больную жену забрал один из проклятых горных демонов, прикидывающихся людьми. Забрал, унес в свое стойбище, и с тех пор Менге-сур ее не видел. Несколько раз он набирался терпения и, смирив гнев, спрашивал у мальчишек, что ходили следом за демонской ведьмой, жива ли его Улсу. И мальчишки отвечали: жива, мол, жди, поправится твоя Улсу и вернется. Но Менге-сур уже не верил.
Правда однажды, пробравшись к наособицу сгрудившимся шатрам демонов, Менге вроде бы услышал голос Улсу. Не обычный ее сильный, звучный голос, не тот, который привык ловить, возвращаясь в стан с пастбища... Бывало, юрты еще только показались из-за холма, а ветер уже доносит веселую песню. Что бы ни делала его Улсу - чесала ли шерсть, пекла ли лепешки к ужину, чинила ли изношенную одежку - она всегда пела. А когда спрашивал, смеялась: это, мол, чтобы муж любимый знал, что ждут его у очага, с радостью ждут, а не со слезами.
А в этот раз он услышал не песню, лишь просьбу подать воды, а потом стон, жалостливый такой, мучительный. И сразу понял: это она! Вон в том большом шатре прямо за пологом. Только за полог-то его не пустили. Как из-под земли вырос перед ним горный демон с горящими глазами-углями, оскалился:
- Уходи. Здесь госпожа магистр никого не принимает. Скажешь что - я передам, а сам уходи.
Менге сказал, что не нужна ему никакая госпожа, только суранка, которую держат в этом шатре.
- Она больна, - ответил демон, - здесь ей помогают. А тебе незачем в лабораторию мага грязь таскать.
Менге тогда уперся, спорить начал, что голос точно признал и ошибиться никак не мог, тут держат его Улсу, жену Менге-сура перед богами. Что за ней пришел и без нее не уйдет.
Тогда демон совсем взъярился, аж морду свою звериную сморщил: того и гляди падет на четыре лапы да в горло вцепится. Никогда Менге-сур не был трусом, и тут думал устоять, только сам не понял, как ноги унесли в другой конец стойбища, подальше от белых шатров, от магов и злобных оборотней.
Уйти-то он ушел, но позже, когда страх улегся, вернулся. И потом, много раз к большому шатру пробирался, но так и не смог увидеть свою Улсу, даже голос ее пропал, будто почудилось ему от тоски и горя то, чего не было.
