Летописи Святых земель - Копылова Полина (книги регистрация онлайн TXT) 📗
– Кого взяли еще?
– Кэри Варрэда, еще там, говорят, на охоте. Да, может, и еще кого, уследить разве? Весь город полон этими черными…
Она знала, что так и будет. Конечно. Но почему-то истина становится истиной, только когда тебе объявят ее чужие. Значит, схватили. Пытали. Он кричал. Почему кричал?
– Спасибо, гонец. Дурная новость все равно новость. Можешь идти отдыхать.
Гонец ушел, и на плечи опустилось одиночество. Одна. Против безжалостного Ниссагля, против этой злобной женщины, против сытых пресмыкающихся морд – одна. Одна, одна, одна.
Своды галереи смыкались вдали, где был выход на широкие смотровые площадки. Там ветер шевелил траву, жесткую и жилистую, корни которой раздвигали древние камни…
Едва носилки Лээлин с гербами Аргаред появились в Старом городе – за ними тут же увязалась толпа грязно бранящихся торговок с булыжниками в подолах.
– Ведьмачка!
– Королевская шлюха!
– Белоглазое отродье! Чтоб ты сдохла!
Булыжники падали под копыта лошадей эскорта, один ударил в резной столбик носилок и провалился в подушки, носильщики беспомощно озирались, невольно ускоряя шаг, боясь ни за что ни про что заработать булыжником по затылку.
– Ничего, мы послушали, как орал вчера твой братец!
– И ты так же заорешь, придет час!
– Со своим отцом вместе, потаскуха!
– Сжечь бы тебя с твоим братцем спиной к спине! Давно пора!
– Ничего, вот королева поправится…
Лээлин сидела неподвижно. Грудь ее была под белым покрывалом, руки лежали на коленях, веки были опущены. Она направлялась в Сервайр с намерением увидеть Ниссагля. Толпа с руганью и злорадным хохотом валила вслед, но перед въездом на мост дозор заступил путь горлопанам и ссадил Лээлин с носилок. Дальше допускались только носилки королевы и высших сановников. С Лээлин не пустили никого из ее людей. Она пошла одна мимо отрубленных голов в помутневших от непогоды венцах.
Белесые их космы путались по ветру, исклеванные вороньем лица были черны, как земля. Пустые глазницы смотрели не на нее, мимо. По перевернутым щитам она отличала Высоких от Чистых.
Но вот надвинулись, нависли щербатые отесанные камни свода. Дорогу перекрывало уложенное на козлы бревно, покрашенное в красный цвет, Сервайр осады не опасался, неприступность его проистекала от другой причины, нежели поднятый мост и круглые сутки опущенная герса. И Лээлин тоже не смогла ступить за красное бревно, попросив одного из ландскнехтов вызвать старшего по званию. Ландскнехт взглядом оценил ее и, посчитав подружкой какого-нибудь офицера, ушел в спрятанную меж контрфорсов дверь.
Оттуда доносилось бойкое треньканье «мужицкой лиры», сопровождаемое невнятным подпеванием, а потом вышли один за другим, пригибаясь и широко распахнув тяжелые плащи, трое сервайрских старшин – откормленные рослые ребята со скучающими лицами. У двоих на коротких цепочках из позолоченной меди были какие-то новые знаки отличия в виде цветных эмалевых щитков с коронами, секирами и песьими головами.
– Что вам угодно, сударыня? – спросил один, опираясь двумя руками в перчатках о бревно и обдавая Лээлин запахом копоти и жаркого. Глаза у него были наглые.
– Мне угодно поговорить наедине с Гиршем Ниссаглем.
– Во-первых, с господином начальником Тайной Канцелярии Гиршем Ниссаглем, во-вторых, – взгляд его уперся прямо в лицо Лээлин, заставив ее покраснеть, – так-таки наедине? Может, для разрешения вашего вопроса достаточно поговорить наедине со мной? Или с нами троими? – Остальные двусмысленно заулыбались. – Чем больше головок, тем лучше, как говорит наш добрый народ.
– Господа, я ведь подам досточтимому Гиршу Ниссаглю жалобу на ваше непочтительное поведение. – Лээлин отступила на шаг, понимая, что надо бы улыбнуться, но не в силах этого сделать.
– Господин Гирше человек веселый. Он на такие вещи сквозь пальцы глядит, – ответили ей нарочито густым молодецким голосом.
– Да в доме он, в доме, не тут, в городе он, в своем доме городском, – крикнул из-за угла высокий человек в простом сером платье. Он шагнул под арку, чтобы Лээлин его увидела. – В городском доме господин Гирш, если это вас интересует, сударыня.
– Вечно вы, мастер Канц, песню нам испортите, – с беззлобной досадой огрызнулся старший офицер. – Такая красивая, благородная дама… – Он снял руки с бревна и, не прощаясь, ушел в кордегардию. Для чего-то постояв еще с минуту, Лээлин направилась обратно к носилкам, стараясь не смотреть на головы казненных, но твердо решив увидеть в этот день Ниссагля и во что бы то ни стало вытянуть из него обещание спасти Эласа.
Настоящим своим домом он считал Сервайр. Там все было мило и привычно. А здесь, в этом грациозно-мрачном маленьком дворце из черного шершавого камня, украшенном по карнизам безглазыми уродцами, Гирш никогда не знал, куда приложить руки. Комнаты ломились от роскоши, заставленные пышной инкрустированной мебелью, сундуками, серебряными шандалами, увешанные шпалерами южными, изумрудными, золотистыми, винно-рыжими, непристойными, сторгованными у шарэлитских перекупщиков за рабынь и шпалерами этаретскими, зелеными, туманными, серебристыми, награбленными из разоренных замков. Весь дом был огромным сундуком, в котором хранились Ниссаглевы сокровища, гардеробом его бесчисленных великолепных одеяний. Иногда, когда совсем уж нечего было делать, он наезжал сюда, чтобы полюбоваться на без толку собранную в кучу роскошь.
Сейчас он вспоминал ночной допрос. Палачи явно перестарались. Все-таки не стоило после двадцати ударов на дыбе давать Канцу тот приказ насчет Эласа: «Сломай ему пару ребер… Только чтоб не подох!» Еле в себя пришел после этого, мерзавец маленький. Брагой пришлось отпаивать.
Снизу неслышно поднялся камердинер – молчаливый, подобранный некогда в грязи шарэлитский полукровка.
– Сиятельный господин, – вкрадчиво зашептал он, изящно вьпибаясь из-за спинки кресла, – сиятельный господин, к вам в гости прекрасная дама.
– Кто такая?
– Благородная и непорочная Лээлин Аргаред.
– Кто-кто?
– Благородная и непорочная…
– Ага, понял. Я решил, что ты оговорился.
– Какие будут распоряжения, сиятельный господин?
– Я должен быть подобающе одетым, не так ли? Следовательно, попроси ее обождать и быстро поднимайся помогать мне одеваться.
Лээлин ждала в приемной, заваленной выкраденными из этаретских гнезд реликвиями. Красно лоснящиеся, в руку толщиной, словно обрубки плоти, вызывающе дыбились ароматические свечи с разлохмаченными, еще необожженными фитилями, вставленные в старинные напольные канделябры. Жирно поблескивали сплошь вышитые выпуклыми листьями драпри. В доме не слышалось ни звука. Тихо было и на улице – ни шагов, ни стука копыт. Лээлин мучительно пыталась представить свое будущее, но перед ее мутящимся от напряжения мысленным взором роилось что-то серое, наподобие вечернего снега или пепла. От этой слепоты было тягостно. Сила не шла на зов. С круто уходящей вверх раззолоченной лестнички соскользнул камердинер.
– Мой господин покорнейше и почтительнейше просит госпожу извинить его за долгую задержку и доставленные неудобства. Прошу вас следовать за мной.
Подобрав руками атласный подол, она ступила на узкую ступеньку. Покой, где ее опять оставили одну, служил, видимо, преддверием опочивальни. Она обратила внимание на винно-красное стекло в остроконечной части узкого окна, глубоко утопленного в толще стены. Пол покрывали мутно-серебристые песцовые шкуры. Четыре широкогорлые чеканные курильницы стояли по углам, – одна дымилась. Треть всего помещения занимало низкое, широкое, шестиугольное ложе с рамой из вызолоченных коленчатых реек, с литыми золотыми рожками на каждом углу. Массивные карнизы покрывала черно-золотая однообразная роспись, понизу была прибита длинная шпалера с изображением любовных игр от самых невинных до крайне непристойных. Возле окна стояло позолоченное большое кресло в виде раскрытой книги, окруженное целой стаей покрытых подушками скамеечек. Осмотревшись, Лээлин не заметила в этой комнате ничего для себя опасного. Беспокоило одно: почему ее пригласили не в те покои, где обычно принимают гостей, а в жилые помещения.
