Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна (е книги TXT) 📗
Глава 35
Раздробленная латной перчаткой кость, глубокая рана, тянущаяся от плеча до середины груди… боли было много. Боль накатывала, словно прибой на береговую скалу, ее темные волны отступали и ударялись о скалу вновь, с каждым разом подымаясь все выше – и снова, и опять… поневоле захочешь потерять сознание… захочешь – и не сможешь себе позволить. Потому что надо держаться, даже если уже и незачем – ибо ничего другого тебе уже не осталось. Не пощады же просить, в самом-то деле. Перед врагом иной раз можно и склониться – но перед трусливым подонком…
Лерметт и старался держаться, сколько было сил. Покуда бывший канцлер, бывший рыцарь, бывший подданный Селти желчь свою изливал, Лерметт собрал всю волю воедино – и ему удалось удержать темный прибой, не дозволить затопить свой рассудок. Черная волна покачивалась в ожидании, прирастая с каждым мгновением, но тяжелый гребень ее все же медлил. И лишь когда Селти пнул пленника по свежей ране, черная волна вытянулась под самый небосвод, а затем обрушилась вниз всей своей мощью. Все померкло, темная вода сдавила ребра, наполнила уши беззвучным гулом, и только где-то там, над черной волной пронесся погибельный свист и раздалось окрест чье-то неистовое торжество… но Лерметт уже почти не слышал его, не мог слышать.
Когда он очнулся, звездный свет показался ему пугающе сладостным, совсем как еле уловимый аромат жасмина. Черная волна отхлынула, и Лерметт торопливо вдыхал этот упоительный прохладный аромат, покуда она не вернулась. Она… Лерметт попытался было приподнять голову – и не смог.
С болью творилось нечто странное. Она была по-прежнему в нем – но как бы одновременно и вне его… да нет, определенно даже вне! Ее темный прибой уже не подымался из глубин его тела… никуда она не делась – и все же Лерметт ощущал боль не как то, что терзает изнутри, а как то, что находится рядом… рядом, очень близко, но не внутри.
Лежи спокойно , велела беззвучно какая-то незнакомая мысль. И ведь в самую пору велела – ибо с телом его творилось нечто совсем уже непонятное. Настолько непонятное, что Лерметта властно потянуло… нет, не вскочить и удрать – где уж ему, когда он и головы толком приподнять не может! – а выскочить и удрать прочь из собственного тела, с которым могут делаться такие непонятные чудеса. Боль ведь и вправду отодвинулась в сторонку – но не это было самым странным. Подумаешь, посторонилась – эко диво! Нет, другое ощущение, никогда прежде не испытанное… словно вовсе не в уме его, а вот именно что в теле, в неподвластном ему тепле плоти, в своевольной прочности костей нечто неведомое томится неизбывной жаждой поиска – и если не обретет желанной цели, не успокоится вовек. Томление такое яростное, что почти осознанное – словно у плоти может быть свой немыслимый разум – тяга настолько неодолимая… тяга чего – и к чему? Что так мучительно жаждет соединиться – и с чем? Лерметт не знал. Но там, где это неведомое обретало свою незнаемую цель, наступало успокоение… и темное колыхание боли словно бы уменьшалось… да нет же, не словно бы – уменьшалось, истаивало, отступало все дальше и дальше, покоряясь прохладе, сжимающей его виски.
Лерметт застонал и вновь попытался приподняться. Из невесомой нежности звездного света вынырнуло лицо Эннеари – темное, сосредоточенное, усталое.
– Лежи спокойно, – повторил Арьен уже вслух, и его пальцы сжали виски Лерметта еще сильнее. Голос эльфа был непривычно глуховатым и утомленным. – Я не смогу правильно срастить раны, если ты будешь вертеться.
Тут только Лерметт все понял и вспомнил – и по лицу его так и хлынули жаркие слезы благодарности и скорби. Раньше он думал, что это просто говорится так для красного словца – жаркие слезы. Разве слезы бывают горячими? Ерунда сплошная. И лишь теперь он понял, что это не ерунда, а правда, несомненная и мучительная. Слезы, катившиеся по его щекам, были жаркими, жгучими, как его горе, и он не мог бы их удержать, даже если бы и хотел – впервые в жизни.
– Так не пойдет, – без всякого выражения пробормотал Арьен этим новым глуховатым голосом, и его пальцы скользнули вдоль висков Лерметта чуть вперед.
Повинуясь их движению, мир качнулся – или это принцу только так показалось? Качнулся, словно лодка на речной волне, и вновь выровнялся по-прежнему… нет, не по-прежнему! Лерметт не удержал своего горя, оно скользнуло за борт и кануло в глубину.
– Вот даже и не вздумай спорить, – с непривычной спокойной твердостью возразил Эннеари, когда Лерметт устремил на него обвиняющий взгляд. – Да, то, что я сейчас сделал, отвратительно. Зато, к сожалению, неизбежно. У тебя, знаешь ли, выхода другого нет. Ты не можешь позволить себе тратить силы на скорбь. Слишком их у тебя сейчас мало. А времени – и того меньше. Тебе не горевать надо, а лежать смирнехонько, пока твои раны не срастутся – а потом лететь в столицу, что есть духу. И решения там принимать, опять-таки не в горячке горя, а на трезвую голову. Чтобы лишнего не натворить. Вот как разберешься, один ли этот мерзавец измену затаил или за ним еще заговорщики стоят, как порядок наведешь – тогда и будешь отца оплакивать. Я ведь твою скорбь у тебя не отнял, а только отстранил на время. Пришлось.
– Да, – прошептал Лерметт, заново дивясь движению собственных губ и звуку своего голоса.
– Тебе нужно как можно скорее подняться – а горе исцелению мешает, сам ведь знаешь, – добавил Арьен.
– Но разве ты не…
– Нет, – покачал головой эльф. – Я тебя только сложил… хорошо сложил, волокно к волокну свел, осколок к осколку, у тебя даже шрамов не останется. Но теперь это все должно срастись по-настоящему. Такие глубокие раны заращивать полностью единым разом я пока еще не умею.
Теперь Лерметт понимал, что творилось с его телом. Он представил себе, как внутри него волоконца рассеченных мышц упрямо искали друг друга, чтобы воссоединиться, и ему сделалось жутковато.
– Одним словом, лежи и не вертись, – заключил эльф и, помолчав, добавил. – Тебе не холодно?
– Нет, – ответил Лерметт, только тут сообразив, что обнажен до пояса. Он лежал на расстеленном плаще, и даже под голову ему Эннеари ухитрился что-то пристроить – скатанную рубаху, не иначе… ну, или нечто в этом роде… и костер рядышком горит… костер? Да, костер Лерметт помнит… и тех, кто сидел возле него – тоже. Тех, кому безоружный Лерметт пытался продать свою жизнь как можно дороже… он скосил глаза, пытаясь высмотреть, что же Арьен с ними такого сделал – ведь их, как-никак, было двадцать человек – но не увидел вокруг никого. Ни единого тела. Даже трава, и та не примята.
– Это другой костер, – произнес Арьен, верно истолковав его недоуменный взгляд. – Я сначала перенес тебя, а уж потом за твои раны взялся. Неужто я стал бы тебя исцелять посреди этой… – Эннеари запнулся, и его слегка передернуло. – Этой бойни.
– Как… ты их… одолел? – Слова пока еще приходили на язык отчего-то не сразу, но Лерметт знал, что это ненадолго.
– Совсем не так, как собирался, – усмехнулся Эннеари, отнимая руки от его висков. – Помощник у меня выискался – могучий, не мне чета.
– Кто такой? – Эти два слова проскользнули сквозь горло уже лучше, значительно лучше.
– Белогривый, кому же еще быть, – сообщил Арьен. – Черному Ветру я велел себя дожидаться – вот он и ждал. А Белогривому никто никаких приказов не отдавал. Так разве он мог оставить тебя в беде? Не забывай, он ведь тебя выбрал.
Белогривый… да, Лерметт помнил не только свист стрел, но и ослепительную вспышку торжествующей ярости – как же мог он даже на грани сознания не распознать зов своего скакуна!
– Притом же у него здесь был магнит еще и другого рода, – добавил Эннеари, улыбаясь. – Куда как притягательный.
– Это какой? – удивился Лерметт.
– А ты сам посмотри, – посоветовал Арьен, улыбаясь еще шире. – Да не туда, правее.
Лерметт посмотрел правее, и глаза его распахнулись изумленно и весело. Зрелище, открывшееся его взору, всяко заслуживало того, чтобы его увидеть. Мышка, хотя и утомленная еще недавней скачкой, вовсю наслаждалась своей негаданной участью. Она то и дело пускалась рысцой, одновременно неуклюжей и грациозной, и отбежав в сторону самую малость, оборачивалась и невинно косила назад темным влажным глазом – да Лерметт поклясться был готов, что она хлопает ресницами, совсем как молоденькая горничная, которая отлично знает, что делает, но притворяется, что никакого понятия не имеет. Устоять перед подобным призывом не было решительно никакой возможности, и рыжий ухажер мгновенно откликался на манящий взгляд дамы его могучего лошадиного сердца. Белогривый шумно вздыхал, одним мощным прыжком преодолевал расстояние до кокетливо вздрагивающей Мышки, фыркал и нежно опускал голову ей на холку – для чего ему приходилось изрядно сгибать шею, учитывая разницу в росте. На несколько мгновений Мышка замирала от удовольствия, затем выскальзывала из-под ласк своего кавалера и впритруску повторяла маневр.
