Странница (СИ) - Воронина Тамара (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗

Шут героически ждал их дома. На Странницу он смотрел без особой приязни, но был безукоризненно вежлив – дворцовая жизнь приучила его вести себя хорошо, даже если никакого желания не имелось. Карис сразу же предложил Светлой и ее спутнику свою комнату – там просторно, тепло и хорошая кровать, Странница с благодарностью согласилась, а Фара никто и не спрашивал: он был нагрузкой. Бесплатным приложением. Был уже готов ужин – картофельные шарики, разнообразные молочные продукты (сортов восемь), тушеная зайчатина или еще какая-то зверятина, роскошный пирог, три сорта варенья, мед, булочки, пряники, яблоки… Великий праздник! И, конечно, вино. К столу они позвали еще и посла и Лиасса, а Лиасс, умница, принес любимый Ленин рулетик. Ужин прошел замечательно. Непринужденно. Расслабившийся (или прикидывавшийся расслабленным) шут веселил всю компанию, паясничал и усердно дразнил Маркуса и Кариса, изящно изображал почтение к Лиассу и послу и абсолютное повиновение Лене. У Фара это получалось существенно хуже. Может быть потому, что шут на самом деле не изображал, а просто подчеркивал то, что было на самом деле.

Светлая пришла в полный восторг от шариков, пирога и пряников, вино ей тоже понравилось, и она не особенно возражала, когда ей подливали, зато Фар был либо больным, либо завязавшим и почти не пил. А Лене не нравились мужчины, которые не пьют. Здесь не нравились, потому что с полного стакана местного вина не пьянела даже она, к ее столу подавались исключительно легкие вина – посол быстро понял ее вкус и снабжал ее самими приятными и не пьянящими напитками. Мужчины, конечно, добывали себе и чего покрепче, в основном медовуху, но уж никак не злоупотребляли, надо отдать им должное. Пили для настроения, а не для опьянения. Фар же нравился Лене все меньше и меньше. Почему? Лена и исподтишка за ним наблюдала, и в разговор вовлекала, и реакцию его на разные фразы примечала, вот подумать об этом было некогда. Ничего. Ночь впереди – и шут с его наблюдательностью и умением разбираться в людях. Да и Маркус не последний лох, и Карис тоже только кажется простачком, а что говорить о Лиассе! Собственно, посол тоже отнюдь не дурак, только вот не настолько они дружны, чтоб Лена приставала к нему с расспросами.

Потом она еще долго шепталась со Странницей под мирное похрапывание Фара на полу, и только глубокой ночью на цыпочках, чтоб не разбудить мужчин, прокралась к себе в комнату.

Понурый и сосредоточенный одновременно шут делал вид, что читает. Точнее, старался читать, только у него явно не получалось. Лене он обрадовался, как голодный младенец материнской груди. Сравнение, наверное, банальное, но Лена никогда не видела большего ликования, чем то, что появилось на мордочке трехмесячного Юрика, когда Люська, его мама и давняя Ленина подруга, вытащила свою распухшую от молока грудь из спецбюстгальтера, привезенного мужем из редкой тогда заграничной командировки.

Шут вскочил и молча обнял ее, жестом не собственника, но защитника. Господи, хорошо-то как… Минут десять или гораздо больше они так простояли молча и не шевелясь, и Лениной голове было чрезвычайно удобно на его плече.

– Она обещала не смущать твой покой, – в конце концом пробормотала Лена. Шут отстранил ее и заглянул в глаза.

– Пусть смущает. Я больше не поддамся. Я же обещал, Лена.

– А я не хочу, чтоб и смущала. Хотя она… или она классно прикидывается, или правда так думает, или просто решила поверить в то, что говорит…

– Да вроде неплохая тетка, – вдруг засмеялся шут. – Может, они ее и подослали. Может, подослали потому, что она давненько с этим своим путешествует. Вроде как вы должны друг друга понять. Она в него, как мне показалось, влюблена.

– А он?

– Лена, – укоризненно протянул шут, снова ее обнимая. – Нельзя ж так не разбираться в людях… А он ей пользуется. Так что та Странница была не так уж и неправа. Впрочем, если…

– Она это понимает.

– Ну, значит, устраивает. Понравился красавец?

– Ничуть.

Шут поцеловал ее в макушку.

– Все-таки ты людей чувствуешь, даже если не разбираешься. В основном.

– Что в нем не понравилось тебе?

– Неискренность. Гладкость. Забыл, как ты называешь нелюбовь к тем, кто от тебя отличается. Ксеро…

– Ксенофобия. Правильно. Он не любит эльфов.

– Нет, – тихонько засмеялся шут, – он ненавидит эльфов. Так же страстно, как ненавидел людей Гарвин, пока с тобой не познакомился. Я, Лена, очень остро чувствую, когда меня ненавидят. С раннего детства. Опыт большой…

– Ты же…

– Полукровка. Не то чтоб он это понял, он просто это знал. Думаю, она с ним всем делится. Ну, вряд ли всем, она не слепая, но многим. И меня наверняка называла полукровкой. Такие типы как раз полукровок больше всего и ненавидят. Считают ошибкой природы. Все равно, от любви полукровка родился на свет или от насилия. У Маркуса руки чесались его заколоть. Заранее. Как ты говоришь – пре…? никак не могу запомнить твои словечки.

– Все ты можешь запомнить, если считаешь нужным. Превентивно. А я не заметила.

– Считаешь, Маркус умеет прикидываться хуже, чем какой-то проходимец? Он и Карису не глянулся. Аура, говорит, совсем плохая. Вообще, дурак он, этот Фар. Среди магов стоит вести себя естественно. Можно лицо сделать, но нельзя сделать ауру. Насколько я знаю…

– Всякий маг ее видит?

– Не всякий, конечно. Но уж Владыка – точно. Карис тоже нередко видит… собственно, сейчас редко не видит, – улыбнулся он. – И счастлив от своих возможностей. Карису всегда было ужасно обидно, что он может сделать так мало полезного.

– Карис хороший.

– Нет. Карис очень хороший, – поправил шут. – Может, лучший из тех, кого я знал раньше.

– А почему же ты тогда говорил, что до Маркуса у тебя не было друзей?

Шут вдруг отпустил ее, сел на кровать и посмотрел снизу несчастными глазами.

– Наверное, я слишком требовательный, – грустно сказал он. – То Родагом недоволен, то Карисом…

– Есть чем?

– Не знаю. Мелочь. Пустяк. Наверное, нечем. Только понимаешь, чтобы быть очень-очень-очень хорошим, вовсе необязательно быть моим другом, правда?

– Рассказывай, – потребовала Лена, – а заодно расстегни мне платье.

– Как я могу что-то рассказывать за таким ответственным занятием? – проворчал шут. – И вообще думать о чем-то другом?

– А рассказывать, когда я буду корячиться, расстегивая сто пуговиц на спине, тебе будет легко и приятно, – согласилась Лена, – глядя на мои мучения-то. Ладно, быстренько расстегни, потом рассказывай.

Вместо того чтоб заняться подставленными пуговицами, шут снова обнял ее и ткнулся носом в волосы.

– Я придира. Наверное, ищу совершенства. Знаю, что глупо, но мне и правда мешают всякие мелочи. Совершенно несущественные. Когда меня приговорили, то казнь назначили через сутки. Чтоб проникся и осознал. Время на размышления и все такое. Сутки эти, как и предыдущие, я, естественно, провел в крепости. И естественно, не кормили. А я, ты замечала, поесть люблю… ну, как всякий нестарый и здоровый мужчина.

– А почему не кормили? Из принципа?

– А кормят только заключенных. Арестантов. Я ж там временно был. Так что никаких принципов, просто никому в голову не пришло. Ну и Карис меня навестил, ворчал, высказал все, что он обо мне думает, переживал за меня и так далее… Только вот кусок хлеба принести не подумал. Знаешь, я не то чтоб обиделся, не мальчик, чтобы обижаться… Просто… Вот Маркус бы мне, может, просто по шее надавал как следует, но еды бы принес. Это не запрещено – кормить арестантов. Карис просто не подумал. А друг бы подумал. Мне кажется. Глупо, да?

– Глуповато, – согласилась Лена. – Все или ничего?

– Почему – ничего? Я Кариса люблю. Он и правда очень хороший. Ну как тебе объяснить? Вот есть у тебя два друга – Маркус и Гарвин… Или Маркус и Карис… По-разному ведь?

– У меня проблем с друзьями никогда не было.

– А потому что у тебя не было к ним таких требований, – уныло пробормотал шут. – Пустяк ведь, а мне помешал…