Двери между мирами (Извлечение троих) (др. перевод) - Кинг Стивен (бесплатные версии книг txt) 📗
А потом изображение все же повернулось – не полностью, а только наполовину: он смотрел теперь в зеркало, и перед ним было лицо, которое он уже видел однажды… на карте Таро. Те же темные глаза и непослушные черные волосы. Лицо спокойное, но бледное, а в глазах (глазах, через которые он сейчас смотрел, и одновременно глядевших на него) Роланд заметил то же самое выражение испуга и ужаса, что и в глазах человека с бабуином на плече на карте Таро.
Человека трясло.
Он тоже болен.
А потом стрелок вспомнил Норта, травоеда из Талла.
Вспомнил слова оракула.
Демон его осаждает.
Стрелку вдруг пришло в голову, что он, наверное, знает, что такое ГЕРОИН: какое-то зелье вроде бес-травы.
Правда, есть в нем что-то угнетающее?
Не задумываясь, с простой решимостью, благодаря которой он и остался последним из всех и не свернул с дороги, даже когда Катберт и все остальные погибли или же отступились, кто – покончив с собой, кто – пойдя на предательство, а кто – и просто отказавшись от самой мысли о Башне; итак, с решимостью, отметающей всякую неуверенность, раздумья и сомнения, с той самой решимостью, которая провела его через пустыню и вообще через все эти долгие годы погони за человеком в черном, стрелок шагнул в проем двери.
2
Эдди заказал джин с тоником – быть может, идея не самая лучшая – проходить подшофе славную Нью-Йоркскую таможню, к тому же он знал – стоит ему начать, остановиться он уже не сможет, – но ему нужно было хоть чем-то заняться.
«Если тебе позарез нужно спуститься, а ты не можешь найти лифт, – однажды сказал ему Генри, – спускайся хоть на помеле, только добейся своего».
А теперь, когда он сделал заказ и стюардесса ушла, ему вдруг показалось, что его сейчас, похоже, стошнит. Не то чтобы обязательно, но весьма вероятно, поэтому лучше все-таки перестраховаться. Проходить таможню с двумя фунтами чистого кокаина под мышками и при этом дышать на них джином – и так уже невеликая радость; но еще и с пятном блевотины, подсыхающей на штанах, – это точно накликать беду. Так что лучше перестраховаться. Может быть, тошнота пройдет, как это обычно бывает, но надо все-таки принять меры.
А загвоздка в том, что он собирался «остыть». То есть не завязать с «дурью» совсем, или, говоря на их языке, заморозиться, а именно «остыть». Еще один перл великого мудреца и выдающегося наркомана Генри Дина.
Они сидели тогда на балконе пентхауса «Королевской башни», еще не в отключке, но уже близкие к этому, подставляя лица теплому солнышку, потихонечку забалдевая… в те старые добрые времена, когда Эдди только-только начал нюхать рассыпуху, а сам Генри еще не сел на иглу.
– Все говорят о глубокой заморозке, – сказал тогда Генри. – Но тем не менее многие предпочитают сначала «остыть».
А Эдди, почти уже ничего не соображая, только бешено гоготал, потому что доподлинно знал, о чем говорит ему Генри. Но сам Генри лишь улыбался какой-то надломленной улыбкой.
– В некотором смысле завязывать резко лучше, чем постепенно, – продолжал Генри. – По крайней мере, когда решаешься сразу на глубокую заморозку, ты ЗНАЕШЬ, что тебя будет трясти, ты ЗНАЕШЬ, что будешь блевать, ты ЗНАЕШЬ, что будешь исходить по́том, пока тебе не покажется, что ты тонешь в нем. А вот тянуть с этим делом – значит обрекать себя на пытку ожиданием.
Эдди вспомнил о том, что он спросил Генри, как бы тот назвал «иглового» (а в те смутные невозвратные дни, месяцев этак шестнадцать назад, они торжественно уверяли друг друга, что колоться никогда не станут), когда он получает убойный «передоз».
– А это уже называется «пережариться» или «превратиться в гуся жареного», – быстро ответил Генри и вдруг удивился себе же, как это бывает, когда, и сам того не ожидая, скажешь что-то прикольное и смешное. Они переглянулись и захохотали, корчась от смеха и хватая друг друга за плечи. Гусь жареный. Умора. Вот только теперь это уже не так смешно.
Эдди встал, прошел вперед между рядами кресел, посмотрел на табличку СВОБОДНО и открыл дверь.
– Привет, Генри, великий мудрец и выдающийся наркоман, мой старший братец! В дополнение к разговору об определениях хочешь послушать мое толкование «поджаренного гуся»? Это если один из таможенников в аэропорту Кеннеди решит, что у тебя какая-то не такая рожа, или если твой полет приходится на один из тех дней, когда при них эти собаки ученые, которые вдруг начинают все разом лаять, и ссать на пол, и рваться с поводков, рискуя задохнуться от впившихся в горло ошейников… а базар-то весь из-за тебя, тебя они будут пытаться достать… а после того, как те парни с таможни перетряхнут твой багаж, тебя еще заведут в такую маленькую комнатку и спросят, не желаешь ли ты снять рубашку, а ты ответишь, что нет, не желаешь, я, мол, был тут на Багамах и подхватил небольшую простуду, а кондиционеры у вас прямо зверские, как бы простуда моя не перешла в пневмонию, а они тебе скажут: «Да неужели вы всегда так потеете при таких «зверских», как вы выражаетесь, кондиционерах, мистер Дин? В самом деле приносим свои извинения, черт подери, нам очень жаль, но придется вам все-таки снять рубашку». И ты снимаешь рубашку. «А теперь, пожалуйста, и футболку, а то вам, кажется, нездоровится, дружище, вот у вас и под мышками какие-то вздутия, не иначе как лимфатические узлы или еще чего». А ты даже им возразить не можешь, стоишь, как центровой на поле, который не видит смысла отбивать мяч, когда тот летит в сторону, и просто смотрит, как мяч уходит на трибуну, ибо, ничего не поделаешь, ушел так ушел, так что ты снимаешь футболку, и… «Батюшки, поглядите-ка, нет, парень, тебе повезло, это не опухоль, разве что только на теле общества, ха-ха-ха, эти штуковины больше похожи на пластиковые пакеты, прикрепленные скотчем, и, кстати, сынок, не волнуйся насчет запашка, это всего лишь «гусь». Он просто «поджаривается».
Не поворачиваясь, он запер дверь. Пятна света перед глазами теперь стали ярче. Двигатели самолета тихонько гудели. Он повернулся к зеркалу, чтобы посмотреть, насколько неважно он выглядит, и внезапно его охватило какое-то ужасное, проникающее до самых глубин нутра чувство: как будто за ним наблюдают.
«Эй ты, не психуй, успокойся, – сказал он себе, встревоженный. – Ты же вроде бы самый непробиваемый тип на свете и никогда не страдал паранойей. Поэтому-то и послали тебя. Поэтому…»
Внезапно ему почудилось, что глаза в зеркале – не его глаза, не орехово-зеленоватые глаза Эдди Дина, растопившие столько сердец, помогавшие пресловутому Эдди Дину, двадцати одного года от роду, раздвинуть столько прелестных ножек за последнюю треть его жизни, а совершенно чужие: не ореховые, а голубые, цвета линялых «левисов». Холодные, ясные, неожиданно острые, как будто бесстрастно оценивающие находящуюся перед ним цель. Глаза снайпера.
И еще он увидел – ей-богу, отчетливо увидел, – как в них отразилась чайка, устремившаяся вниз, к набегающей волне, и выхватывающая что-то из воды.
Он еще успел подумать: Что за дерьмо такое? – и понял, что на этот раз его все-таки вырвет.
За какую-то долю секунды до того как его вывернуло, пока он еще не оторвал взгляда от зеркала, голубые глаза исчезли… но до этого он испытал странное ощущение, как будто в нем два человека… как будто он одержим, как та девочка из «Изгоняющего дьявола».
Он явственно ощутил у себя в мозгу присутствие чужого сознания и услышал чужую мысль не так, как человек слышит собственные свои мысли, а скорее как голос по радио: «Я прошел. Я в воздушной карете».
Было что-то еще, но Эдди уже не расслышал, потому что был занят другим: старался блевать в раковину, производя при этом как можно меньше шума.
Он не успел еще вытереть рот, как вдруг с ним приключилось такое, чего с ним в жизни не случалось. На какой-то пугающий миг исчезло все, образовался провал во времени. Как небольшая аккуратная белая лакуна в газетной колонке.
