К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (е книги txt) 📗
Память кричит. Не хочет покидать вены – течь божественным ихором в черную воду. Память всхлипывает, заглядывает в глаза серебром. Шепчет: давай не будем возвращаться туда? Пусть у твоей сказки будет хороший конец. Пусть она закончится улыбкой Афины, приятно ноющим после того боя плечом. Победой Геракла и Олимпийцев в бою с ужасными Гигантами.
А про Алкионея не надо. Пусть аэды споют что-нибудь невразумительное. Пусть сделают из твоей Погибели еще один подвиг для великого героя: жил-был Гигант, а Геракл его взвалил на плечо, дотащил до Беотии, а потом и прибил сгоряча – он, Геракл, еще и не такое проделывал, взять хоть поединок с Танатом…
Ой, – осекается память. Видно, вспомнила этот самый поединок. Ну ладно, давай не будем про Таната. Давай вообще ни о чем больше не будем. Давай просто посидим, посмотрим на черную воду, усеянную серебром тополиных листьев.А остатки того дня – скомкаем и выкинем в сторонку.
Искушение велико. До дурноты хочется отвернуться – и обманывать Мнемозину, чертить на песке памяти бездумные узоры и завитушки, в подробностях смаковать неважные, тусклые дни судейств, а может, встречи с женой, а может, пиры в подземном мире…
Отражение в озере хмурится. Шевелит губами – наверное, выговаривает памятное: «Бездарно дерешься».
И стилос воспоминаний начинает бежать по песку проворнее, вычерчивая неумолимое: голос Ананки, развороченный шатер великого героя, клятва Стиксом под лунным светом…
Я держу клятвы, слышишь – Память?
Она заговорила, когда до Тэнарского входа осталось совсем немного.
Я возвращался не как Владыка: позволил четверке прокатить меня под невидимостью среди пожухших полей, вдоль неприбранных лесов, ждущих руки Деметры. Вспомнилось: жене скоро наверх. Этот ее визит оказался каким-то мимолетным: она вела беседы с Хироном, рассказывала, как обживается среди богов Асклепий («Царь мой, представляешь, а у него дочка родилась!») Не тревожила, как полагается преданой жене. Спросила только: «У тебя дела? Да?» – и потом все больше молчала, только бросала ждущие взгляды, на которые я, выбирающий момент для удара по Гераклу, не отвечал.
Колесница Гелиоса казалась в небесах зачерствевшей, холодной лепешкой. Вот на землю упал луч, боязливо запрыгал по размытой дождями дороге, пошарил с надеждой: как для весны – еще не время? Пропал.
Стоялось и думалось на колеснице легко. И почему-то не о Гигантах: остаток легкой боли в плече служил доказательством того, что Геракл себя покажет. В нужный момент… а там уж – дело Афины – вразумлять олимпийцев. Дело Ананки – с важностью зачесть строки о смертном герое из своего свитка.
А мое дело – небольшое (ну, на кой им невидимка в битве за Олимп?). Сидеть на Тартаре, судить тени, встречать-провожать жену…
Второй луч потрогал за невидимое плечо, я досадливо стряхнул его, словно пылинку с плаща. Может, удастся задержать Персефону. Сегодня-завтра начнут прибывать тени из-под Пилоса, с обеих сторон: богатые жертвы, интересные жребии… Обойдется Деметра еще неделю-другую.
И вообще, меня ранили. Так что нечего владычице делать на победоносном Олимпе – тут надо ухаживать за мужем-неудачником.
Голос из-за плеч ударил – второй Геракловой стрелой. Напоследок, между лопаток.
«Маленький Кронид…»
Руки колесничего подхлестнули лошадей. Будто на колеснице можно было сбежать: от холодных пальцев, тронувших плечи, от укоризны в голосе, от легкой тени сожаления – но я-то разбираю оттенки, я понимаю…
Почему она всегда поднимает голос так поздно?!
«Маленький Кронид, очнись. Разве ты не называл себя лавагетом?»
Было дело – называл. А еще меня называли вором. И дураком.
Опасные качества, если их соединить.
И потому я сейчас нахлестываю недовольно ржущую квадригу, и из-под копыт со стонами разлетаются тени…
Владыка пытается скрыться от упреждающего шепота Судьбы:
– Ты ведь знаешь, невидимка. Ты понимаешь. Когда они поднимутся – Гиганты двинутся на Олимп. Чтобы быть погибелью для твоих братьев и сестер. Но один…
«А на кой мне твой Олимп?!» – спросила меня тень смертного героя и рассмеялась.
«Вот именно – на кой?!» – помогает ему темное прозрение – неясная, зыбкая фигура Гиганта Алкионея…
Моей Погибели.
Меня не будет на Олимпе. Зачем там Владыка Умерших? Ему надобно – на Тартаре сидеть, а то вдруг узнички бунтовать вздумают.
Алкионея на Олимпе тоже не будет. Зачем погибель Аида там, где нет Аида?! У Зевса, у Посейдона, у Диониса, Афины, Ареса – свои погибели. Еще обидятся, чего доброго.
Квадрига чувствовала дрожь моих пальцев и не останавливалась. Летела в безумной скачке вдоль черных вод Стикса, пытаясь унести своего колесничего от несокрушимой истины: если не на Олимпе – где тогда?!
«Алкионей рожден, чтобы открыть Тартар, невидимка…»
Наверное, Погибель Зевса могуча. А Посейдона – неиствова. Афины – мудра, Ареса – бешена в поединках, Диониса – безумна…
Каждый – оружие против нас.
И значит, Погибель Аида умеет бить в спину.
Он останется на Флеграх – мой невидимый пока еще, неузнанный в лицо противник. В материнской колыбели выжженной дотла земли. И когда нужно будет: под его ладонью разверзнется послушная ему земная твердь, и он шагнет сюда – в мой мир, к вратам своего отца, которые он призван распахнуть.
Чтобы быть моей Погибелью в моем же мире.
Четверка замедлила бег: невидимые копыта застучали о твердь мира реже. Колесница катилась плавно, приминая золотистые асфодели – они все равно поднимали головы там, за колесницей.
Ничего. Любые всходы можно убить.
– Да, невидимка, – жарко шепчет Судьба, – любые. Ты прав, мой маленький Кронид. Ты не учел только одного. Алкионей – первенец из Гигантов. Любимчик матери. И потому Гея-Земля сделала ему особенный подарок…
Я не спросил, какой. Натянул поводья, останавливая четверку. Чтобы слово, которое ударит в спину уже не стрелой – копьем – не столкнуло меня с колесницы на ходу. Чтобы – когда по венам потечет яд неотвратимости, устоять…
– Неуязвимость.
* * *
Эвклей в кои-то веки убрался с пути сам. Швырнул собеседника в пасть судьбы. Даже баранины со стола не прихватил: тут бы свое мясо на костях унести!
Распорядителю хватило взгляда – короткого, на мое лицо. Потом он икнул от дверей: «Опять, значит» – еще короче. Потом – все. Только шаги загрохотали по направлению к кухне, возле которой и расположились покои.
Едой и вином провоняли ковры по стенам, мебель, лоснящийся пол. Огонь в очаге коптил и отдавал запахом бараньего сала, из-за широкого стола и множества кувшинов и блюд казалось слишком тесно. Чаши разных размеров нахально кидались в глаза, просились в руки: вознеси! наполни! И не говори о серьезном, серьезное – оно в чертогах, посреди мраморных колонн, золотых тронов…
Серьезному, правда, было наплевать. Оно упрямо рвалось с губ – и пусть себе кентавр наполовину пьян и и полулежит на охапке кощунственно высушенных асфоделей.
– Ты сказал мне не всё.
Карие глаза сузились, замерцали винным жидким блеском. Не хмель Диониса – хмель торжества.
– Да, Кронид. Я сказал не всё.
Серебро кубка спрятало за собой смешок. Знакомый, кровный, отцовский.
Пил кентавр долго. Впрок запасался – чтоб аж в горле плескалось. Потому что перед ним не абы-кто – царь подземного мира. Возьмет сейчас Аид Ужасный его за такое – и в стойло. Стигийских на прогулки вывозить. А кормить – прогнившим овсом, если вообще кормить.
…если честно, очень хочется так и поступить. Только в глазах у Хирона, учителя героев, - стена. Непрошибаемая, серая, сложенная из валунов. То ли Геракл громоздил, то ли в древние времена титаны старались.
На Поля Мук кентавра? В лапы Кер? К Эриниям с бичами? К палачам? Хоть сейчас. К Сизифу? Вот интересно, с этим еще незнакомы. Что, к Танталу? Тоже найдутся темы для разговоров. Или другая какая мука? И это с радостью.
