В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Стены вокруг ворот пестрили элементами декора и различными барельефами великих людей. В отличии от остального города нижние кварталы строились из дерева и камня: не было в Иннире столько цветного стекла. Однако, ходил в народе миф, что стеклянный весь город. Он возник из-за мраморных стен, которые высотой своей полностью чужеродные кварталы закрывали. Анор-Ассор был воистину чудесным местом, построенным так давно, что никто уже и не помнил, как возводить пролёты из стекла и мастерить трубящие механизмы.
Данте спокойно прогуливался по родным кварталам — рождён он был престижнейшей семье, начало бравшей от самих монархов. Перед тем, как покинуть город, он явился на поклон к старым местам, помнящим его детство. Сюда его и заманила лестница. Что с ними, с беспорядками? Если Маэстро что и устроит — так это можно поправить, а вот ещё раз взглянуть на отчий дом…
Совсем недалеко от дворца, в тени великой столичной альма-матер, стоял чудесный с виду дом, пустующий внутри. Его лучезарные стены пошли трещинами от старости и ненужности миру, а само прекрасное стекло потускнело. Сад, что расположился в тихом дворике, порос бурьянами и плющом, только ещё работавший фонтанчик напоминал о том, что когда-то тут кипела жизнь.
Сам дом был трех этажей в высоту и довольно скромный, для богатой семьи. Данте вошёл внутрь. Мало чего изменилось с его последнего визита. Всё те же пыльные полки и перекошенные картины. В углу ещё стояло старое кресло-качалка отца. Кардинал подошёл к нему, с замиранием сердца тронул, и кресло поддалось, заходило из стороны в сторону с тихим скрипом. На сердце полегчало — хоть что-то не меняется.
Трижды за Данте приходили писари и слуги, с просьбами и прошениями. Он велел хоть ненадолго дать ему покоя, но только грозный взгляд и трости блеск смогли прогнать надоедливых лизоблюдов.
Данте поднялся на второй этаж, каждый шаг его по стеклянной лестнице сопровождался тихим стуком, который отражался многократным эхо в забытом доме-призраке средь столицы.
На стенах висели многочисленные портреты. Прадедушки, прабабушки, двоюродные дяди, внучатые племянники, приёмные дети… И родители. Их изобразил давным-давно знаменитый портретист, чья слава давно померкла. Данте дотронулся лишь кончиком пальца до картины, сразу же на пол опал кусочек отошедшей краски и кардинал в страхе отдёрнул руку. На него смотрел отец. Высокий статный мужчина с огромной родинкой на щеке, его лицо наполовину закрывали смоляные бакенбарды. Даже чудесный портрет не смог скрыть грубых черт лица и холодных глаз Амадея Мортимера. У него было такое звучное, такое красивое имя и столь же скверный характер. Мать же была… Она была никакой. Просто женщина, смирившаяся с нелёгкой дворянской судьбой — выйти по расчёту и родить мужу наследника. Всяко лучше, чем землю пахать. Верно же?..
Данте застыл перед портретом, какая-то часть его хотела сорвать картину, выбросить её прочь, дабы убить окончательно прошлое, но не мог он этого сделать сколь бы не желал! Ибо к двух шагах была дверь в его старую детскую комнату, и вновь он почувствовал себя беспомощным ребёнком без силы и знаний. Беспомощным мальчишкой подле кровати умирающих в чумной лихорадке родителей. И так же, как и тогда, он даже не мог пошевелить губами, не мог двинуть пальцем, не упав в бездну душераздирающего плача и истерики.
Данте не стал даже касаться двери в детскую. За ней жила его пагубная слабость, в юношестве он вдоволь познал разочарований и лишений, теперь же он достиг первой цели — взвалил на себя ношу лидера. У лидера не может быть слабостей. У лидера не может быть лица, семьи, прошлого и любых привязанностей — всего, что может сделать его слабым. Данте надоело быть слабым.
Нелегко смотреть, как люди в масках воронов накрывают единственных дорогих тебе людей посмертными покрывалами, а несмотря на крутость характера отца и отрешённость матери, Данте их всем сердцем любил. Любил столь сильно, как может чистый и непогрешимый ребёнок. В тот день все дворяне верхнего квартала столпились вокруг дома Мортимеров, и никто не смел слова молвить. Никогда в верхнем квартале не болели чумой. Никогда, до того самого момента.
Тела Амадея и Генриетты сожгли вместе с телами черни. Дом стали обходить стороной: боялись болезни. Данте тогда был четырнадцатилетним мальчишкой, он не смог даже распродать имущество семьи, чтобы прокормиться — ни единая живая душа не желала притрагиваться к вещам, больных чумой. Даже торговцы из бедных кварталов брали вещи нехотя, обманывая и обсчитывая мальчика.
В конце концов Дану пришлось покинуть стеклянный город, ибо прежний уровень жизнь он поддерживать не мог. С собой у него было тогда лишь пара монет, несколько старинных книг, которые, впрочем, никому нужны не были.
Тогда у него не было цели, только одно желание, которое и целью-то назвать сложно — выжить в чумной стране. Он бродил оборванцем по деревням, предлагая свою малую силу и помощь за плату, но всё, на что мог он заработать — кусок чёрствого хлеба и место на сеновале. И то, в лучшем случае. Так как в чумных деревнях зачастую селилось скупое отчаяние и безнадёжность — люди просто сидели с пустыми глазами в ожидании скорой кончины. Никто не работал. А зачем? Если и так завтра смерть может постучаться в дверь.
Скитаясь, Данте страшился голода и болезни. И как часто это бывает — страхи его настигли. Совсем отощавший, измождённый тяжёлой работой, он слёг с лихорадкой в каком-то забытом селе близь Массора. Он помнил образы вороньих масок, что склонялись над ним и перешёптывались. В бреду он слышал вместо голосов лишь: «Кар! Кар!»
Чумные доктора лечить чумы не умели, методы их были сомнительны. Всё что они могли — сжигать трупы.
Данте лежал вместе с кучей больных селян в сыром и холодном погребе, который решили переделать под лазарет. Вся переделка заключалась в том, что больных свалили не на ледяной пол, а на кишащие клопами матрасы. Доктора даже не всегда слышали, что кому-то в погребе нужно воды. Они нарочно закрывали дверь крепко-накрепко, чтобы не слышать стонов и воплей умирающих.
Данте бил жар, затем озноб и снова жар. Была у него чума или нет — он так и не понял. Но понял другое. Находясь в подвале обречённых, среди криков и клопов он узнал, что никому не нужен. Что никто на этой земле никому не нужен. Родители убеждали его, что дворяне заслужили свои хоромы трудом на благо народа. Они не просили хором! Им подарили благодарные люди. Но лёжа в душной пыли Данте знал, что дворяне сейчас трясутся где-то за высокими стенами, в окружении лучших врачей. И что нет им дела ни до одного человека в Иннире кроме самих себя.
Его излечил не гнев. Бред закончился весёлым лицом — будто с небес пришёл спаситель, но то был не Индервард. Данте помнил лишь смеющееся лицо шута. Без глаз, с острыми как бритва зубами, в колпаке с бубенцами. Он прошептал что-то, а затем исчез. Вскоре после этого Данте выздоровел.
На бесплодных, опустошённых чумой равнинах он обитал недолго, кормясь остатками фермерских заготовок. На время гнев его угас, уступив место голоду и жажде. А потом ему повстречался одним тёплым летним вечером человек в цветастой жилетке и в туфлях с загнутыми носами, и началось…
Обретя силу и почву под ногами, мальчик поставил чёткую цель — изменить хоть что-то. Порой методы его были жестоки, порой просто-напросто неэффективны, но суть одна — большего патриота Иннирского народа было не найти…
Скрипнула половица за спиной. Тут же Данте прыжком развернулся, выхватывая из скрытых ножен короткий кинжал. Кто мог следить за ним в его же покинутом доме?
Это был Маэстро.
Кардинал выдохнул, руку с оружием опустил, но в ножны клинка не убрал.
— Неужто не будет от тебя мне покою! Людей пугаешь? Стража жалуется на тебя! — Кардинал старался понять актёра как мог, но союзник для него всё ещё являлся большой загадкой… Откуда у него такие способности? Что движет им? Маэстро виделся безумцем. А действия безумца предсказать затруднительно… если вообще возможно.
