Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" (первая книга .txt) 📗
Нет! Он не преступит чрез великий закон, древнейший из всех законов — обычай кровной мести. Зло должно быть наказано злом, а Тьма, столкнувшись с Тьмой обратится в Свет. Знаки вещали, что у него есть лишь один путь, и чтобы достигнуть следующей развилки, где представится выбор — надо приблизиться к своему узлу во всеоружии. Иначе не распутать!
Незадолго до скорбной вести из Новагорода словен хотел поступить в ученичество к жрецам самого Триглава. Они свершили ритуал гадания, и вороной трижды переступил скрещенные копья — показывая волхвам, что мудрецы не ошиблись в выборе ученика. Боги советовали принять Ругивлада. Вот тогда Высокий поведал словену быличку о мурманском конунге Хаконе и скальде Торлейве — на остров стекались слухи со всего Варяжского моря. Едва словен уловил суть истории, его тут же перестало удивлять, что именно в храме особо заинтересовались таинственным случаем. Теперь же он понял до конца — отчего жрец, угадывая его будущее, оказался столь откровенен.
А дело было так. Драк Торлейва выбросило на скалы неподалеку от усадьбы Хакона. Конунг приказал отобрать у корабельщиков их богатые товары, судно сжег и повесил всех спутников скальда. Только ему и удалось скрыться. Возблагодарив Одина за спасение, Торлейв просил великого аса помочь свершить месть. Переодевшись бродягой, скальд пробрался в палаты конунга, когда у того шел пир. Там он получил разрешение сказать во славу Хакона сочиненные по такому случаю стихи. Хозяину сперва почудилось, что нищий и впрямь чествует его.
Но тут на конунга напал ужасный зуд, и он сообразил, с кем имел несчастье столкнуться лицом к лицу. Торлейв между тем приступил к главной части нида. Как помнил Ругивлад, были там вот какие слова:
В палатах, где пировали гости Хакона, стало темно, словно непроглядной ночью. Едва запалив факела, все увидели, что сам Торлейв исчез. Зато оружие, висевшее по стенам, пришло в движение, и тогда многие были убиты, а конунг свалился без сознания на руки сына. У него вылезла вся борода, отгнили волосы по одну сторону пробора и от всего тела шел такой смрад, что к Хакону никого не допускали. А через неделю на побережье высадились даны, и кто-то намекнул ярлу: «Избавиться от напасти ты сумеешь лишь умилостивив владыку Асгарда — отдай ему наследника!». Парня зарезали, Хакону слегка полегчало, даже викинги, прослышав о великой жертве, отступили.
Но безмерно коварство Вальфёдра! На следующий же день, когда по случаю счастливого избавления снова шел пир, при дворе сыноубийцы явился высокий одноглазый да седобородый прорицатель. Сперва слуги не хотели пускать старца, но он прошел мимо не спросясь, только рты разинули.
Как водится, пошло за столом бахвальство, а старик с краю сидит, да в бороду посмеивается, а слова не вымолвит. Завидел его Хакон и ну подначивать:
— Отчего ж молчишь, Седая Борода, ничем не похвалишься? И то правда! Чем ты нас удивишь? И нет у тебя, старого, хуторов со усадьбами, сел с приселками. Нет, видать, и платья цветного, да камней яхонтовых! Нет жены красавицы! Да и роду ты незнаменитого. Что и есть — седина в бороде да плащ ветшалый.
Усмехнулся гость, опростал ковш, да не малый ковшик, с зеленым вином. Отвечает обидчику:
— Усадебки мне, ярл, без надобности. А села с приселками — все мои. Да казна у меня несчетная, а и род мой подревнее любого будет. И хвалиться тем — что муку молоть. Есть у меня жена верная, всяк ее в свой срок встречает, но не каждого привечает. Что же до бороды — то верно приметил. У тебя никогда длинней не вырастет, потому как умереть ярлу ничтожно в яме для свиней от руки плешивого раба!
Предрек да пропал старик бесследно, как и Торлейв. С тех пор Хакон трясется от страха — смерти ждет.
— Такая кара будет пострашнее стали, — размышлял черный волхв, приближаясь шаг за шагом к заветным тенистым дубравам, — Надобен, разве, повод, чтобы проникнуть в логово Краснобая. И такой найдется у меня за спиной! Вот и сгодится чаша Святославова!
Он насторожился. Ему послышался перестук копыт. Только странный это был звук, не иначе, скакал иноходец. И точно, вскоре он уже различил смутно знакомый силуэт всадника, могучего рослого воина, закованного в богатырский доспех, что поблескивал в тусклых красных лучах заходящего светила. И огромного вороного под седоком звали Орошем Вещим.
Руны никогда не лгали, можно врать лишь себе!
— Будь здоров и удачлив, Русалан Святозарич! — хрипло выкрикнул волхв.
Орош проницательно глянул на давнего знакомого. Волхв уловил взгляд, но таиться, тем более от коня, у него не было нужды. За Вещим скакуном послушно бежали кобылы. Он насчитал их с десяток.
— Здорово, словен! Не чаял вновь с тобой встретиться! Куда путь держишь? — ответил Святозарич на приветствие, и потом, приглядевшись, добавил — А постарел-то, постарел — голова совсем седая? Эко тебя угораздило!
— До Киева мне надо бы, и поскорее! А что седая — так пыль дорожная, не иначе.
— Чего ж пути топчешь? Бери любую лошадку! Давеча кто-то крепко потрепал степняков, их кобылицы тут табунами снуют — а наездников нет.
— Спасибо, богатырь! Век услугу помнить буду! — Ругивлад не стал медлить и выбрал пятнистую, в яблоках.
— Уж не ты ли, словен, виной тому? — продолжал Русалан, рассматривая одежу и изрядно потрепанную броню спутника, всю в ссохшейся кровавой грязи.
— Он! Он! — подтвердил Орош, — Чую печенками, мало кому удается выжить после встречи чернигом!
— Ба? Так, ты еще и волхвуешь, мужик? — обрадовался Русалан — Да, тебе же цены нет! А ну, поеду-ка и я до Киева — давненько не пировал у Владимира. Все дела-дела. По дороге и расскажешь!
— Что ж, вдвоем сподручнее, Святозарич. Но мне так поспешать надо, что, боюсь, загоню я кобылку!
— И Шут с ней, словен! Их вон сколько. Тут у меня одежа кой-какая имеется про запас — так примерь… Все лучше, чем в кровище ходить.
Платье пришлось Ругивладу почти впору, хотя рядом с плотным Святозаричем волхв выглядел сухим и тощим.
Спустя недолгое время Еруслан и словен мчались на север, и топот копыт разносился на многие версты окрест. Случалось, они сбавляли скок, дав роздых лошадям, и тогда Русалан говорил без умолку, да Орош ему поддакивал, а волхв кивал и соглашался — думал же он о своем. Вещание верного коня напомнило ему шуточки Баюна. Где-то теперь котяра пропадает? Но зверь и сам бы о себе позаботился — Ругивлад давно понял это.
Оставалась Ольга — и невозможность увидеть милый лик, невозможность прикоснуться к ней доводила словена до исступления.
Мчались во весь опор…, но даже топот не вполне заглушал словоохотливого Русалана. Видать, намаялся один-одинешенек степь бороздить. Словно отвечая на эту невысказанную мысль, богатырь повел речь о царстве Огненного Щита — Пламенного Копья, куда занесла нелегкая, и про то, как добыл раз живую и мертвую водицу, о чуде-юде Днепровском, коему срубил на днях башку, и про жену Марфу Вахрамеевну, что осталась дома на сносях.
— Так, чего же ты, богатырь, по миру-то едешь? Она, небось, заждалась тебя, у окна сидючи? — удивился Ругивлад, погоняя.
— И я ему об том же! — отозвался Вещий Орош, он теперь скакал налегке, и потому немного опережал наездников.
— Ты, видать, словен, не женат, — предположил Русалан.
— Нам, волхвам, не положено! — отвечал герой.
— Мудрые вы, волхвы, однако! Чего свою жизнь губить! — одобрил Святозарич.
Так и скакали они чистым полем, только пыль вилась столбом за молодцами. Сколько поприщ позади оставили — не считали. А сколько впереди — не смеряешь, пока не минуешь…
На вторые сутки, поутру, глядь — раскинулся чудный сад, глазом не охватить. А в саду шатры шелковые стоят, и смех доносится. Водят во саду девушки-красавицы хороводы, шутки шутят, в игры игрывают, да песни разные напевают.
