Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Эсменет сидела перед палаткой Ахкеймиона, спиной к их жалким пожиткам, лицом к зияющему, выжженному солнцем простору, и плакала — звала его по имени, как будто он мог прятаться за рощицей черных ив, чьи зеленые ветви качались сами по себе, словно под порывами разных ветров.
Она почти видела его, припавшего к земле за черным стволом.
«Вернись, Акка… Они все ушли. Опасность миновала».
День. Ночь.
Эсменет вела свое собственное безмолвное расследование, дознание без надежды получить ответ. Она много думала об умершей дочери и проводила запретные сравнения. Она спускалась к Семпису и смотрела на его черные воды, не понимая, то ли ей хочется пить, то ли утопиться. Она словно видела саму себя в отдалении, как она машет руками…
Одно тело — никакого тепла.
День. Ночь. Мгновение за мгновением.
Эсменет была шлюхой, а шлюхи умеют ждать. Терпение нескончаемого страстного желания. Ее дни змеились, словно слова на свитке длиною в жизнь, и каждое шептало одно и то же:
«Опасность миновала, любовь моя. Возвращайся».
Опасность миновала.
С тех пор как Найюр покинул лагерь Ксинема, он проводил дни почти так же, как раньше: либо совещаясь с Пройасом, либо выполняя его просьбы. За недели, прошедшие после поражения на Равнине Битвы, Скаур не терял времени. Он уступил земли, которые не мог удержать, — в них входил и северный берег Семписа. Он сжег все лодки, какие только сумел найти, чтобы помешать переправе армии айнрити, воздвиг сторожевые башни вдоль всего южного берега и собрал остатки своей армии. К счастью для шайгекцев и их новых хозяев-айнрити, он не стал жечь амбары и уничтожать при отступлении поля и сады. Вывод кианских войск с северного берега проходил очень продуманно. Скаур знал, что Хиннерет задержит Людей Бивня. Даже в Зиркирте, восемь лет назад, когда скюльвенды разбили фаним, те быстро оправились от поражения. Это был упорный и изобретательный народ.
Найюр знал, что Скаур пощадил северный берег потому, что собирался вернуть его себе.
И этот факт айнрити оказалось тяжеловато усвоить. Даже Пройас, во многом отбросивший дворянскую спесь и принявший опеку Найюра, не мог поверить, что кианцы все еще представляют собой реальную угрозу.
— Ты так уверен, что победишь? — спросил Найюр как-то вечером, ужиная наедине с принцем.
— Уверен? — переспросил Пройас.
— Конечно.
— Почему?
— Потому, что так хочет мой бог.
— А Скаур? Разве он не ответил бы точно так же? Брови Пройаса сперва поползли на лоб, потом сошлись у переносицы.
— Но дело не только в этом, скюльвенд. Сколько тысяч мы убили? Сколько ужаса вселили в их сердца?
— Слишком мало тысяч — и чересчур мало ужаса.
Найюр рассказал, как памятливцы читали наизусть рифмованные строки, посвященные каждой из нансурских колонн, истории, описывающие их эмблемы, оружие, манеру поведения в битве, чтобы, когда племена отправлялись в паломничество или на войну, они могли бы разобраться в построившемся для битвы нансурском войске.
— Вот почему Народ потерпел поражение при Кийуте, — сказал Найюр. — Конфас заставил свои колонны поменяться эмблемами; он рассказал нам лживую историю…
— Да любой дурак может разобраться в выстроенном войске противника! — выпалил Пройас.
Найюр пожал плечами.
— Тогда расскажи мне, какую историю ты прочел на Равнине Битвы?
Пройас пошел на попятный.
— Да откуда, черт подери, мне это знать? Я узнал лишь… — Я узнал их всех, — заявил Найюр. — Изо всех кианских великих Домов — а их немало — на равнине Менгедда против нас выступило лишь две трети. Из них некоторые, похоже, прислали чисто символические отряды — это зависело от того, сколько врагов Скаур успел нажить среди равных ему. После истребления Священного воинства простецов многие язычники, включая падираджу, несомненно, с презрением отнеслись к следующему Священному воинству…
— Но теперь… — произнес Пройас.
— Они не повторят своей ошибки. Они заключат соглашения с Гиргашем и Нильнамешем. Они вычистят все казармы, оседлают каждого коня, дадут оружие каждому сыну… Можешь не сомневаться — в этот самый момент они тысячами скачут к Шайгеку. На Священную войну они ответят джихадом.
После этого разговора Пройас стал все больше прислушиваться к предостережениям Найюра. На следующем совете, когда все Великие Имена, за исключением Конфаса, подняли Найюра вместе с его советами на смех, Пройас велел привести пленных, захваченных во время рейдов за реку. Они подтвердили все, о чем говорил Найюр. Через неделю, сказали эти бедолаги, сюда должны прибыть гранды из южных пустынь, даже из таких отдаленных краев, как Селеукара и Ненсифион. Похоже, некоторые из их имен были известны даже норсирайцам: Кинганьехои, прославленный сапатишах Эумарны, Имбейян, сапатишах Энатпанеи, и даже Дуньокша, деспотичный сапатишах, управлявший провинцией Амотеу.
Совет пришел к согласию. Священному воинству следовало пересечь Семпис как можно быстрее.
— Подумать только, — впоследствии признался Найюру Пройас, — ведь сперва я думал, что ты — не более чем полезная уловка, которую можно использовать против императора. Теперь ты — наш командующий, во всем, кроме титула. Ты это понимаешь?
— Я не сделал ничего такого, чего не мог бы сделать сам Конфас.
Пройас рассмеялся.
— Ты не берешь в расчет доверие, скюльвенд. Доверие.
Хотя Найюр усмехнулся в ответ, эти слова отчего-то резанули его. Да какое оно имеет значение, доверие псов и домашнего скота?
Найюр был рожден для войны и воспитан для нее. Она и только она была единственным в его жизни, что не вызывало сомнений. И потому он взялся за проблему штурма южного берега с удовольствием и необычным рвением. Пока Великие Имена руководили постройкой плотов и барж в таких количествах, чтобы их хватило для перевозки всего Священного воинства, Найюр руководил конрийцами, разыскивающими наилучшее место для высадки. Он водил свои отряды в ночные вылазки на южный берег и даже водил картографов, чтобы те составили планы местности. Если что и произвело на него впечатление в военном искусстве айнрити, так это использование карт. Он руководил допросами пленных и даже научил дознавателей Пройаса нескольким традиционным скюльвендским методам. Он разговаривал с теми айнрити, кто, как граф Атьеаури, наведывался на южный берег, дабы грабить и изводить противника, и расспрашивал, что они там видели. И он постоянно советовался с прочими, кто занимался той же задачей, — с графом Керджуллой, генералом Виакси Сомпасом и палатином Ураньянкой.
Он никогда не встречался и не разговаривал с Келлхусом, кроме как на советах у Пройаса. Дунианин сделался для него не более чем слухом.
Дни Найюра проходили точно так же, как и прежде. Но вот ночи…
Ночи были совершенно другими.
Он никогда не ставил свою палатку на одном и том же месте. Почти каждый вечер послезахода солнца или после ужина с Пройасом и его дворянами он уезжал из лагеря конрийцев, мимо часовых, в поля. Он разводил свой костер и слушал, как ночной ветер шумит в кронах деревьев. Иногда, когда конрийский лагерь оказывался в пределах видимости, Найюр рассматривал его и считал костры, словно мальчишка-дурачок. «Всегда считай своих врагов, — когда-то сказал ему отец, — по сверканию их костров». Иногда Найюр смотрел на звезды и думал: может, и они тоже его враги? А время от времени он представлял, будто остановился на ночевку в глухой степи. Священной степи.
Он часто думал о Серве и Келлхусе. Найюр поймал себя на том, что снова и снова пытается понять, что же заставило его оставить Серве дунианину. Он — воин! Воин-скюльвенд! На кой ему, убийце мужей Найюру, какая-то там женщина?
Но какими бы очевидными ни были его доводы, Найюр не мог перестать думать о ней. О полукружиях ее грудей. О извилистой линии ее бедер. Такой безукоризненной. Как он жаждал ее, жаждал как воин, как мужчина! Она была его добычей — его испытанием!
Найюр помнил, как притворялся, будто спит, и слушал, как она плачет в темноте. Он помнил жалость, тяжелую, словно весенний снег, придавившую его своим холодом. Каким же глупцом он был! Он думал об извинениях, об отчаянной мольбе, которая могла бы уменьшить ее отвращение, могла позволить ей увидеть. Ему грезилось, как он целует мягкую выпуклость ее живота. Он думал об Анисси, первой жене егосердца, которая спит сейчас при неярком свете их далекого очага и прижимает к себе их дочь, Санати, словно пытаясь укрыть ее от ужаса женской доли.
