Зимнее серебро - Новик Наоми (лучшие книги TXT) 📗
Мы кружились, быстрее и быстрее, но я не уставал. Мужчины, что несли стулья, — те уставали, но их тут же сменяли другие, и жениха с невестой не переставали носить по кругу. Даже Сергей один раз нес стул, я видел, как он покинул хоровод, а после вернулся. Мы кружились, и нам не хотелось останавливаться. Мы все танцевали и танцевали под серым небом, и, наверное, танцевали бы до скончания веков, но небо вдруг начало темнеть.
Оно не так темнело, как на закате. Скорее как когда развиднеется в пасмурную зимнюю ночь. Облака расходились — мало-помалу, сперва в одном месте, потом в другом, — и каждое оставляло после себя черный кусок неба. Небо понемногу и вовсе расчистилось — большое ясное ночное небо. Мы танцевали под звездами, только не весенние это были звезды, а зимние, яркие, блещущие на чистом небе. А снег вокруг нас и листья белых деревьев сверкали им в ответ. Мы перестали танцевать, остановились и стали смотреть на звезды. И вот мы больше не снаружи, мы опять в доме, и все смеются и хлопают — потому что мы сумели спеть песню. Ни Зимояр, ни зима нам не помешали ее спеть.
И тут раздался звон, такой, что оглохнуть можно — все равно как церковный колокол прозвонил бы совсем рядом, прямо за дверью. И мы перестали смеяться. Это был колокол, возвещавший полночь. День пришел к концу, а с ним и песня. Музыка стихла. Свадьба закончилась, а Зимояр никак не уходил. Он не помешал нашей песне, но песня не прогнала его. Он стоял посреди комнаты и держал Мирьем за руку.
И он сказал ей:
— Идем, моя госпожа, танцы закончились.
Пока он говорил, все понемногу пятились от него подальше. Мы с Сергеем тоже хотели отойти потихоньку, но, когда мы попытались, Ванда не дала. Ванда схватила нас за руки, а сама ни с места.
Панова Мандельштам держала Мирьем за другую руку, крепко так держала и тоже как к полу приросла. Вцепилась в Мирьем и не отпускала, а панов Мандельштам держался за нее, и сама-то Мирьем не спешила вырывать у матери руку. Зимояр поглядел на них и нахмурился; от этого все его лицо и лоб стали как ледышки — острые, сверкающие. И он сказал:
— Отпустите ее, смертные, отпустите. Лишь одну ночь она выторговала у меня, чтобы потанцевать. Не удерживайте ее. Отныне она моя госпожа и больше не связана с солнечным миром.
Но панов Мандельштам не отпустил, и Панова Мандельштам тоже. Она глядела прямо на Зимояра — лицо у нее было белое, измученное — и ни слова не вымолвила в ответ, только головой легонько качнула. Король поднял руку, и Мирьем закричала:
— Нет!
Он попытался вырвать руку Мирьем у пановы Мандельштам, но та не отпускала, и тут большие двери снова распахнулись, да с таким грохотом, что все, кто стоял рядом, так и подпрыгнули или кинулись прочь. Створки со всей мочи ударили в стены.
На пороге стояли еще одни король и королева. Корона была только у королевы, но я и так догадался, что рядом с нею король — потому что это были царь и царица, которые пронеслись мимо нас в санях, пока мы топтались у ворот. Царь оглядел комнату, заметил Зимояра и громко расхохотался — как поленья в огне затрещали. А Зимояр сразу присмирел.
— Ирина, Ирина, — произнес царь, — ты сдержала слово, и он здесь! Подай мне цепь!
Царица раскрыла ларец, вынула серебряную цепь и протянула царю, а тот шагнул в комнату, ухмыляясь во весь рог. Никто не заступил ему дорогу. Мы все отшатнулись подальше и прилепились к стенам.
И вдруг Зимояр говорит, да так гневно:
— Полагаешь, меня так легко поймать, иссушитель?! Прежде нам встречаться не доводилось, однако мне ведомо твое имя: Чернобог!
И Зимояр вдруг как прыгнет вперед и как схватит цепь обеими руками посередине. И вся цепь вдруг обросла ледышками, будто тут снежная буря пронеслась, и лед пополз вверх по рукам царя, по плечам. Царь завопил и выпустил цепь. Зимояр со всей силы швырнул ее на пол, а потом хлопнул царя тыльной стороной кисти.
Папаня иногда меня так шлепал, и Ванду тоже, и Сергея. Папаня рослый был, сильный, но таким шлепком он только с ног меня сбивал, и все. А Зимояров удар отшвырнул царя как тряпичную куклу. Царя подкинуло вверх, и он грянулся наземь да еще проехался по полу и с размаху врезался в сцену, и сверху повалились инструменты с жалостным звоном и гудением.
Я решил, что царь убился — от такого-то удара. Когда папаня брался за кочергу, чтобы отлупить Ванду, я всякий раз боялся, что он ее той кочергой убьет до смерти. Но даже кочергой так не врежешь, чтоб человек летел через всю комнату. Однако царь вовсе даже не убился. Я бы на его месте лежал себе смирно и подумывал, куда бы смыться, чтобы еще раз не наподдали. Но царь вместо этого поднялся на ноги. Он стоял не совсем прямо, и ноги его выписывали чудные кренделя, изо рта у него текла кровь, и зубы все были красные. Он зашипел на Зимояра, и когда он шипел, кровь у него на губах дымилась и горела. И глаза у него полыхали багровым.
— Спасайтесь! — вдруг закричала царица. — Бегите все, живо! Прочь из дома!
Все словно разом расколдовались. Народ заспешил прочь: кто-то побежал в соседнюю комнату, где недавно танцевали мужчины, кто-то — в кухню. Жених с невестой рука об руку тоже выскочили в кухонную дверь. Детей подхватывали на руки, стариков поддерживали. Все торопились уйти.
Нам бы тоже пора, решил я про себя, но Ванда никак не уходила. Мирьем все уговаривала панову Мандельштам спасаться вместе со всеми, а та не соглашалась. Она держала Мирьем обеими руками и не отпускала.
— Отец, прошу тебя! Мама, он вас убьет! — кричала Мирьем.
— Лучше мы умрем! — кричала панова Мандельштам.
— Это ты беги, ты спасайся! — вторил ей панов Мандельштам. Он все пытался обнять дочку.
Но Мирьем помотала головой, повернулась к нам и крикнула:
— Ванда! Ванда, помоги мне!
Ванда кинулась к ней, ну и нам с Сергеем деваться было некуда. Мирьем подтолкнула мать к Ванде и сказала:
— Прошу тебя, уведи ее!
— Нет! — ответила панова Мандельштам и вцепилась в руку Мирьем еще крепче.
Я видел, что Ванда растерялась. Она хотела сделать, как хочет Мирьем, и как хочет панова Мандельштам тоже. Ей очень надо было выполнить и то и это, поэтому уйти она не могла, а значит, и я не мог — ведь не брошу же я их с Сергеем.
Пока они все спорили, царь с Зимояром сражались. Но царь сражался не как положено царям. Я думал, у царя непременно должен быть меч. Сергей рассказывал мне истории о рыцарях, которые убивали чудищ. Он их слышал от матушки. А однажды настоящий рыцарь проезжал по нашей дороге. Я тогда пас коз и заметил его издали. Меч он при мне не доставал, но я все-таки прошел за ним следом сколько смог. Я порядочно шел, потому что рыцарь тащился еле-еле. У него был меч и доспехи, да еще двое пареньков вели сменную лошадь, да еще рядом шел навьюченный мул. Так я и узнал, каков из себя рыцарь. С тех пор я, бывало, сражался мечом, когда пас коз, — только не всамделишным мечом, конечно, а обычной палкой, которая была будто бы меч.
Вот я и думал, что царь — он как рыцарь, только доспех у него побогаче и меч побольше. А у этого царя вовсе не было никакого доспеха. На царе был алый бархатный плащ — ну да, богатый, но уже порванный, мокрый и подпаленный. И меча у царя не было. Он сражался голыми руками и все пытался словить Зимояра, а тот ускользал. Уж не знаю, как это у Зимояра получалось: ведь кажется — вот он, прямо тут стоит, царь хвать руками — а Зимояра и след простыл. А если царю под руку подворачивался стул или стол, или он дотрагивался до пола, начинало пахнуть костром. Царь отнимет руку — а на дереве жженое пятно, как ладонь. На его лицо я не мог долго смотреть: мне начинало казаться, что эта его горящая ладонь у меня прямо на сердце или в голове.
Да и не царь он никакой. Чернобог, вот он кто. Так его назвал Зимояр, и это прозвание какого-то чудища, вроде самого Зимояра. Плохо будет, если Зимояр победит, но и если Чернобог победит — тоже. Хорошо бы они тут дрались до скончания времен, ну или хотя бы чтобы мы все успели убежать. Но, кажется, Зимояр брал верх. Чернобог тоже чудище, но он внутри человека. Каждый раз, как Чернобог промахивался, Зимояр наносил ему удар, и царь уже с головы до пят залился кровью. Лицо у него сделалось жуткое, припухшее, и я вспомнил горячую кашу на папанином лице. Я не хотел смотреть на это лицо, но закрыть глаза не решался. Вдруг я глаза закрою, а Зимояр победит, пока я не смотрю. И тогда он убьет панову Мандельштам и панова Мандельштама. Не хочу я на это смотреть, но открыть глаза и увидеть, что они убитые, тоже не хочу. Не знаю, действует ли на него мое смотрение, но я решил, что буду смотреть.
