Дюна. Первая трилогия - Герберт Фрэнк Патрик (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Это было в правилах Дома Атрейдес, с этого начиналось обучение воинов: «Мы заботимся о своих». И это правило, выдержав все, оказалось незыблемо.
Один из офицеров подошел к Халлеку, доставая из футляра его девятиструнный балисет. Резко отсалютовав, офицер сообщил:
— Командир, врачи сказали, что Маттаи безнадежен. Банка костей и органов здесь у них нет, только то, что необходимо для первой помощи. Так что Маттаи скоро умрет — и у него есть к вам просьба.
— Какая?
Офицер протянул ему балисет.
— Маттаи хотел бы услышать песню — чтобы она облегчила его уход. Он говорит, вы знаете, — он часто просил вас ее спеть. — Лейтенант переглотнул. — Она называется «Моя женщина», сэр. Может быть, вы…
— Я знаю ее. — Халлек взял балисет, достал из паза на деке мультиплектр. Взял мягкий аккорд — оказывается, кто-то уже настроил инструмент. У него защипало в глазах, но он выбросил это ощущение из головы и повел мелодию, заставляя себя непринужденно улыбаться.
Несколько его людей и один из врачей контрабандистов склонились над носилками умирающего. Один из бойцов Атрейдесов негромко запел, легко ведя песню в контртон. Было видно, что песня хорошо знакома ему:
Певец смолк и забинтованной рукой прикрыл веки человека на носилках.
Халлек завершил мелодию тихим, мягким аккордом. «Теперь нас осталось семьдесят три», — подумал он.
~ ~ ~
Семейную жизнь в Ройял-Креш — «Королевских Яслях» — многие могут найти достаточно трудной для понимания, но все же я попытаюсь дать хотя бы самое общее представление об этом.
Я думаю, что у отца был лишь один настоящий друг — граф Хасимир Фенринг, генетический евнух и один из лучших бойцов Империи. Граф — это был вертлявый и довольно уродливый коротышка, но большой щеголь — привел как-то к отцу новую рабыню-наложницу. Мать попросила меня поглядеть за происходящим: нам всем приходилось шпионить за отцом, просто ради собственной безопасности. Разумеется, ни одна из наложниц, которых, согласно договору между Бене Гессерит и Гильдией Космогации, подарили моему отцу, не могла бы принести ему наследника — но интриги в этом направлении не прекращались никогда и даже угнетали своим однообразием. Нам же — матери, сестрам и мне — пришлось в совершенстве научиться избегать изощреннейших орудий убийства.
Возможно, ужасно говорить так о своем отце — но я отнюдь не уверена, что он был непричастен ко всем этим покушениям. Императорская семья, увы, не походит на обычные семьи.
Итак, новая рабыня оказалась рыжеволосой, как отец, гибкой и изящной. У нее были сильные мышцы настоящей танцовщицы, а ее подготовка, это было видно с первого взгляда, включала знание системы нейрообольщения. Отец долго рассматривал ее, обнаженную, и наконец сказал: «Нет, она чересчур красива. Пожалуй, лучше сохранить ее для подарка кому-нибудь…» Вы не сможете вообразить, какое смятение вызвало такое самоограничение в Ройял-Креш. Дело в том, что проницательность, коварство и способность к самоконтролю всегда были для нас главной угрозой.
Уже наступал вечер. Пауль стоял возле диститента. Расщелина, где он разбил палатку, уже была затоплена тенью. Пауль смотрел через песчаный пролив на скальную стену и прикидывал, не пора ли будить мать — она еще спала в палатке.
От устья расщелины вдаль бежали бесконечные складки дюн. По катящимся к горизонту солнцем дюны отбрасывали жирные тени — словно под ними прятались клочья ночи.
Монотонность плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно — кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.
«А что мы будем делать, если окажется, что это — вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? — думал он. — Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения — лишь случайность?»
В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной — и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней — и отвернулась.
Наконец она смогла заняться собой — застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.
Не поворачиваясь, Пауль проговорил:
— Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.
«Как его разум приспосабливается к окружающему», — подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер — от позиции „Включено“ и до „Выключено“… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце — полное отключение сознания, а на другом — гиперсознание. То, куда отклонится разум — во многом зависит от подготовки».
— А тут можно было бы неплохо жить, — сказал Пауль.
Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.
«Здесь, — думала — она, — человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»
Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно — сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени — низкая и редкая желто-зеленая трава.
— Я сворачиваю лагерь, — решил Пауль.
Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле — а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пауль убирает палатку.
Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи — она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…
И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.
Джессика подняла к ним глаза. Подошел Пауль — она почувствовала его движения. Ночь в Пустыне устремлялась ввысь — казалось, будто ты сам поднимаешься к звездам. Давящая тяжесть дня уходила. Лиц коснулся ночной ветерок.
— Скоро встанет Первая луна, — сказал Пауль. — Я уже уложил рюкзак и поставил манок…
«Мы можем навсегда сгинуть в этом проклятом месте, — подумала Джессика. — Никто даже не узнает…»
Ветерок поднимал облачка песка, и песчинки били по лицу. Он нес запах корицы, который источала ночь.
— Чувствуешь запах? — спросил Пауль.
— Даже через фильтры. Тут просто несметные сокровища — но воды здесь за них не купишь… — Она повела рукой. — Смотри: ни одного огонька.
— Фрименский сиетч, если он здесь есть, должен быть укрыт за теми скалами, — возразил он.
Над горизонтом по правую руку блеснула серебряная полоска: всходила Первая луна. Она поднялась; на ее диске отчетливо вырисовывался силуэт руки. Джессика внимательно оглядывала посеребренные лунным светом пески.
