Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
Хозяин улыбнулся, как ни в чём не бывало, махнул рукой:
— Нет, не потерял. Не нашёл. А специй заморских перепортил — тьму. До разорения старика доведёт. И ведь — научится! Точно научится! Говорил же ему — пока не сделаешь в плошке — не берись за большое блюдо. Эх, молодёжь, всегда спешит, всегда торопится.
Подойдя к кухне, хозяин обернулся, улыбнулся самой своей дружелюбной улыбкой:
— Погодите ещё чуть-чуть, дорогие гости. Сейчас соус переделаю и подам вам замечательных поросят!
Его лицо тут же изменилось, желание угодить уступило стремлению надрать мальцу задницу. Видно было, что сына любит, но испорченные специи всё не выходили из головы корчмаря. Видать, малец и правда, здорово наворотил. Вторак поймал себя на мысли, что рыбкой клюёт в голове, но, Гром не дал подсечь, намутил воду размышлений.
— Ладно. Я ошибся, не так понял, всё перепутал. Но почему Дядюшка Хэй не выжег логово? Почему оставляет змеёнышей в живых?
— Если ты выполнишь его условия, — поправил Вторак.
— Пусть так. Почему?
— Он не видит в твоём поступке злого умысла. Ты пытался выжить, наломал дров, но в твои планы не входило уничтожать людей. Твои змеёныши сильны и покладисты, зачем их убивать? Да, теперь им придётся учиться носить мечи на поясе, не прятать в рукавах. Надкрылья, надеюсь, тоже перестанешь подрубать. Дай им дожить свой век. Пусть даже и уродами.
— Пусть даже и уродами, — покачал головой Гром. — То есть: «смотри на дело рук своих и искупай перед богами нарушение Завета». Дядушка Хэй — мудрец.
Вторак налил себе ещё, мысленно восхитившись старым хинайцем.
— Он ещё и прозорливец. Так и сказал: «Лун не числятся среди глупцов. Скажи ему: всех змеёнышей мы оставляем в живых, он сам всё поймёт. Быть может, научится их любить».
— А как быть с Надеждой?
— С какой надеждой? — не понял Вторак.
— С недоношенной.
— Вот! — вскинулся волхв, — для того мы тебя и искали. Ты действительно — старый ребёнок. Надежда — твой первенец?
— Мой первенец — Крылак.
— Ах, да. — Вторак на миг задумался. — Собирайся.
— Куда?
— В Броды. Дядюшка Хэй уже там.
***
— Возьму троих, но лучше — двоих.
— Бери князя Бродского с Ершом. Мы уж так доскачем. Вдвоём веселее, верно, Вторак?
Тихомир подмигнул волхву, тот пожал плечами.
Мечислав впервые видел, как Гром перекидывается Змеем. Одно утешало — он не одинок. Хорошо хоть выбрали заснеженную поляну вдали от деревни — зрелище не для селян.
Гром встал на четвереньки, выгнул спину, расправил крылья. Скрип вытягивающихся чешуек, костей, хруст суставов, крик, перешедший в стон и чуть позже — высокий свист и клёкот.
Змей припал, сделал несколько тяжёлых вдохов, видимо — расправлял лёгкие. Повозил пузом и хвостом по земле: наверное, устраивал поудобнее изменившуюся требуху. Длинная шея изогнулась, рогатая голова посмотрела на Мечислава, Ерша, кивнула за спину.
— Ну и корова, — буркнул Ёрш, подходя к зверю. — Не обижайся, Гром, но как у тебя так получается…
— Правильно, извиняйся. — Бродский подсадил однорукого друга, помог привязаться через шею Змея, сам залез, устроился. Вторак передал одеяла, велел накрыть колени. — Тебе сейчас на этом бычке лететь. Смотри, чтобы не скинул.
Змей покачал головой, несколько раз свистнул. Или это его смех?
Два широких взмаха, словно Гром пробовал воздух на твёрдость, резкий толчок, головокружение и щекотка в животе. Такое бывало только в детстве, с горки на санках. Иногда ещё — на коне, тоже с горки в атаку. Но там мешала тряска и враг, а в детстве все чувства — предвкушение и восторг.
Князь не понял, куда делись ели и вообще — лес. Только что он был высоким и нависал, и, вдруг превратился в карликовый, до пояса, что встречаестя на северных болотах. А ещё через миг — обычный мох, лишайник — такой уже можно топтать сапогами.
Гром сделал несколько кругов, набрал такую высоту, что стало и перестало видно деревню — на одном круге дома ещё виднелись, а на следующем — уже не отличить вырубку от обычных лесных полян. Ветер шумит в ушах, Ёрш что-то кричит, но слышно только самые знакомые отборные ругательства. С такими идёшь в бой и восхищаешься округой, стоя на вершине холма.
Солнце почти в зените, небо чистое, словно ключевая вода, лебединые перья облаков плавают в вышине. На миг показалось, что они летят вверх тормашками, а зимняя пустыня под ногами — небо, покрытое редкими снеговыми тучами. К горлу подступил комок: глаза говорили одно, равновесие — другое, чувства разругались, молочный поросёнок в животе толкнулся, заторопился наружу.
Мечислав покрутил головой, равновесие победило. Вдалеке справа — река огибает гору, они — внизу. Значит, вверху — небо. Солнце — тоже не отражение в воде. Всё в порядке. Князь вспомнил карту, обернулся назад, но Кряжич не увидел, не получилось. Деревянный город никак не хотел проявляться среди лесов.
Зато впереди появились Броды. Даже обидно стало. Такой большой город на реке строили, а отсюда — муравейник на песчаном берегу ручья. Разве, что Башня, на правом берегу Глинищи, действительно — Башня. Чуть позже пришло осознание — мы просто снижаемся, вот и всё. А с той высоты и Башня — простой пенёк.
Гром на несколько мгновений завис над крышей, плюхнулся, дождался, пока ездоки спрыгнут. Мечислав вдруг почувствовал, как мала земля, где они живут. Оглянулся на Ерша, понял, что у того те же чувства. И лишь начавшее темнеть небо подсказало: пока они летели, прошло много времени, просто было не до того, чтобы за ним следить. Да и сверху почему-то ещё светло и день.
Змей снова перекинулся в старика, нашёл корягу у бортика, откинул крышку люка, жестом пригласил вниз. Спустились. Гром постоянно кашлял, пытался прочистить горло, зашёл в каморку, ничего не нашёл. Махнул рукой, и, что-то бормоча, направился к выходу.
Тут всё знакомо, только пусто, даже запахи почти выветрились. Не мудрено: все двери нараспашку, склады разграблены, точнее — затрофеены Мечиславом и его людьми. Снаружи Гром набрал горсть снега, засунул в рот с таким удовольствием, словно это — вкуснейшее лакомство на свете. Прожевал, проглотил, снова закашлялся. Пальцы показали на горло, скрипучий голос произнёс так слышно, что князь едва разобрал:
— После перекидывания голос теряю. Связки. Только свистеть могу. У меня в каморке всегда питьё какое-нибудь стояло. Ну, князь, — Гром концом клюки описал дугу на берег через Глинищу. — Как тебе Броды? Растут?
— Растут, Змевой волей. Идём?
Пока спускались, на том берегу за каменным мостиком собралась галдящая толпа. Впереди всех — Улада, Брусничка и Сарана. По левую руку от Бродской — Дядюшка Хэй, стоит, жмурится, поглаживает длинную куцую бородку, всем видом показывая своё неодобрение. Мечислав приблизился, обнял и расцеловал жён, посмотрел на хинайца.
— Чего наш гость такой недовольный? Неужто, князь не может прокатиться на Змее?
— Князь — может, — покачав головой, с удовольствием проговорил Дядюшка Хэй. Узловатый палец обвиняюще указал на Грома. — А вот бросать своих детей — нехорошо! Ох, не хорошо. Эх, молодые…
Гром выступил вперёд, седые волосы развеваются на ветру, крючковатый нос гордо вздёрнут, ноздри ловят запахи.
— Надежда, выходи.
Из-за юбок княгинь вышла заметно подросшая Змеиха, с опаской посмотрела на отца, тот присел, взял дочь на руки.
— Прости нас, Надежда. Мы никогда раньше не видели новорождённых Лун. Ни я, ни Вьюга.
— Она ещё не совсем Лун, — сказал Дядюшка Хэй. — Немного недоношена. Девять лет для неё — чуть больше двух месяцев в обличии человека. Уже через пару недель сможет перекидываться и вырастет настоящей красавицей. Верь Императорскому Лекарю.
— Верю.
— И скажи спасибо княгине Бродской, что вскормила собой твою дочь. Без её молока недоношеная могла не выжить.
— Спасибо, княгиня.
— И учись любить своих детей, — добавил Дядюшка Хэй.
— Научусь. Вырасту и — обязательно научусь.
