Телохранитель ее величества: Точка невозврата (СИ) - Кусков Сергей Анатольевич
Кстати, это был твой первый прокол – оставить старое прозвище. Еще в приюте. Так что давай не будем о проколах, хорошо?
Лана кивнула и какое-то время сидела молча, пытаясь осмыслить сказанное. Наконец, нашла в себе силы и обернулась:
– Зачем вы меня взяли, ваше величество? Раз знали всё, с самого начала?
Лея улыбнулась, подошла и положила руки на спинку ее кресла.
– Под Курском и Ярославлем до сих пор знают, что означает слово "светлячок". Хотя прошло десять лет. Алекс, их президент, ищет способы прикончить тебя, невзирая на мой прямой приказ о тебе забыть, зная, какие последствия это повлечет. А вместе с ним многие бывшие полевые командиры, ставшие ныне министрами, начальниками отделов или губернаторами провинций. Ты – их мозоль, и плевать, что о тебе нет вестей столько лет. Месть, моя дорогая, страшная штука, и иногда она не имеет срока давности.
Королева рассмеялась.
– Ты ведь не разменивалась на мелочь, моя дорогая. Валила только шишек, самых главных, самых важных. Или самых нужных, чья смерть останавливала наступления фронтов. Пролезала там, куда другой пролезть не сможет, попадала из таких положений и под такими углами, под которыми никто никогда не попадет. Когда я брала тебя, я хотела себе такого же "светлячка" – меткого, рискового, для которого нет ничего невозможного. Я хотела, чтобы это был МОЙ "светлячок"…
Пауза.
– Я была не в праве заставлять тебя, когда ты отказалась идти в наказующие. Но так вышло, что и в роли хранителя ты проявила себя с самой лучшей стороны. Добро пожаловать домой, девочка!
Она наклонилась и обняла ее. Тепло. Нежно. Как обняла бы на ее месте мать, если б была живая.
– Добро пожаловать домой, бродяга! Надеюсь, теперь у тебя все будет хорошо?!
Лана кивнула, пытаясь сдержать рыдания. По лицу ее текли, широким потоком, предательские слезы.
– Посиди, отдохни… – продолжила ее величество, чуть отстранившись, но с еще большей теплотой. – Не нужно им видеть, что ты плакала. И запомни, в гражданской войне, любой, сражаются две стороны, и обе они – граждане своего народа. Своего, не чужого. Потому, что если сражаются граждане чужого, это называется интервенцией, а я не помню, чтобы посылала на вашу войну хоть кого-то из своих подданных. С возвращением!..
Она вышла. Лана еще долго приходила в себя, пока не вышла следом, в приемную. Ее ждали безмолвные хранители, которые проводили ее, но не к лестнице, а вновь к лифту. В глазах их читалось спокойствие и равнодушие, за которыми, если приглядеться, можно было разобрать сопереживание.
Да уж, с возвращением домой, бродяга!
Ноябрь-декабрь 2447, Венера, Альфа, королевский дворец. Корпус телохранителей
Потом стало легче. Легче не в прямом смысле слова, наоборот, нагрузки на меня с каждым днем все увеличивались и увеличивались, пропорционально заживлению коленки… Но это было уже не то. Как бы сложно ни было после, первые два месяца в моих воспоминаниях так и остались бесконечным адом, без единого просвета.
Занятия… Первый день мне только обозначили, с чем я столкнусь в перспективе, каковы методики здешнего обучения. Самый ад ждал впереди. Сложнее всего было настроиться на милых преподавателей, улыбающихся тебе в лицо, но раз за разом жмущих на ключ активации тока на моих… Мотиваторах. Да, мотиваторах, ошейниками их язык не поворачивается назвать, все-таки я не собака. Любая мелочь, любое прекословие, любое промедление с ответом – й-у-у-ух! Ты подскакиваешь. И всё – с улыбкой!
Материал, даваемый поначалу, запредельно сложным я назвать не могу, как и объемы, которые на меня вываливали. Все-таки частные школы – великая вещь, я давал такую фору бывшим уличным бродяжкам, с которыми в основном сеньоры инструкторы имели дело до меня, что сравнивать нас не стоит. Даже изучаемые на более старших этапах развития дисциплины, вроде языкознания, стратегии или истории, я улавливал на лету. И если бы была возможность нормально, по-человечески повторять изученное "дома", перед отбоем, бить меня током вообще бы не пришлось. Но в этом крылась другая проблема – времени на повторение у меня не было. Даже с учетом того, что лечь удавалось гораздо позже положенных десяти часов.
Дисциплина… Страшное слово для человека с улицы, не нюхавшего пороху в армейской учебке. Я не нюхал, но не представлял, что это будет так тяжко. Дисциплина и устав – два кита, на котором зиждется вполне законное измывательство над любым новобранцем. И с них началась моя ломка.
Поначалу было дико, страшно дико от того, что офицеры в любой момент могли меня ударить. Я пытался защищаться, закрываться, за что на второй же день угодил в карцер, до конца суток, то есть до следующего развода. Кроме занятий – к приходу инструкторов-теоретиков меня выпустили, но на ночь опять закрыли.
Первый раз я сидел в "десяточке", самом слабом из местных карцеров, но и он оставил неизгладимые впечатления: разогнуться там было невозможно. Почти сутки я сидел, скрючившись буквой "зю", поминая уславшего меня сюда дежурного офицера, ее маму, весь корпус и всех его мам. "Девяточка", как позже выяснил эмпирически, такая же точно, только ее еще и охлаждают, чтобы сидел и стучал зубами. Но на первый раз меня пожалели. Уснуть в таком месте не получилось, а с утра вновь был развод, вновь метание ножей и теоретические занятия – как ни в чем не бывало. И плевать, что я еле-еле выполз и еле разогнулся – никому до подобной лирики не было дела. А после обеда на всех трех пАрах один за другим следовали безжалостные удары током, за медлительность, которой не могло не быть после бессонной ночи.
Но "десяточка" меня ничему не научила, и второй карцер последовал через день. "Восьмерочка", такой же "гроб", только стоячий. А стоять, не имея возможности лечь, только в полуприсяди, уперев коленки в стену… Это совсем не то, что сидеть, пусть и скрючившись! После "восьмерочки" я присмирел, и какое-то время молча сносил нападки, которых, кстати, было не так много. Следил за языком и поступками, старался не давать поводов. Но дня через три мне это надоело. И на сей раз меня ждала "семерочка". Такая же, но еще ниже и уже, в которой мне оставалось только прыгать, чтоб не дать крови застояться.
Само собой, что спать в "семерочке" не пришлось, я вывалился оттуда бешеный, злой, и мне было по барабану, кто передо мной и чего хочет. Это был ад, почти суточное стояние, без еды, в темноте и в безмолвии; я благодарил бога, что он не дал мне свихнуться. Я был настолько злой, что меня даже не тронули на разводе, хотя было за что. Но именно тогда демоны столкнули меня с Капитошкой, уже сменившейся, но чем-то недовольной и желающей согнать на ком-нибудь зло. Например на пареньке-салаге, которого можно унизить при девчонках в столовой.
Нет, я не ударил ее, всего лишь заблокировал и отпихнул. А перед этим высказал ей в лицо все, что о ней думаю, вспомнив ее родственников до пятого колена. Но и этого было более, чем достаточно
До утра я сидел в обычной одиночке, тут и такие есть, с матрасом на откидной лежанке, раковиной и туалетом. Мне даже поесть приносили! Но утром ждала экзекуция – двадцать ударов плети.
Плеть… Это больно, очень больно. И не смотрите, что она гуманнее кнута – гуманность заключена скорее в том, что быстрее заживает, травмирует. Но боль саму по себе я мог перенести. Я страдал "за правое дело", это придавало мне сил, уверенности в себе. Я готов был смеяться, как смеялись перед расстрелом партизаны древности. Но меня били на глазах у двух сотен прелестных созданий, которые смотрели… С жалостью. Ни с пониманием и ни с сочувствием, а жалостью. Мое "сопротивление системе", привычное еще по школе, где я слыл своего рода героем, никем таковым не воспринималось, все видели во мне лишь выпендристого дурачка без царя в голове. А это… А я мог вытерпеть все, кроме этого.
