Война чудовищ - Афанасьев Роман Сергеевич (полная версия книги txt) 📗
Сигмону чудилось, что он висит посреди бескрайней пустоты и его окружает лишь бездна, которой нет названия в мире людей. Он представил это себе так ярко, что у него закружилась голова, и тан с ужасом подумал, что сейчас упадет. И будет лететь сквозь тьму – вечно, потому что дна у этой пропасти нет. Старый кошмар грозил обернуться явью. Еще миг – и камни под ногами дрогнут, растворятся в небытии, а ноги провалятся в пустоту.
Камни. Сигмон закрыл глаза и постарался успокоиться. Ноги. Они стоят на камнях. На твердых и надежных камнях, что легли в основание башни. И они никуда не денутся, потому что никакой бездны нет. Есть только старое колдовство и враг, что таится во тьме. Тан сжал кулаки. Правый обожгло огнем – зеленый клинок щедро дарил свою пылающую силу. А левый свело от холода – железная рукоять простого меча остыла, словно клинок лежал на морозе. Сигмон опустил левую руку и почувствовал, как железный меч коснулся камней. Тан ощупал мечом пол – словно слепец, что постукивает посохом по дороге, пытаясь нащупать верный путь. Клинок отозвался глухим звоном, и этот звук вернул тана в мир живых надежнее, чем любая магия.
Сигмон втянул носом холодный воздух. Он здесь. Он жив. Его ноги чувствуют дорогу, и у него есть надежный проводник – железный клинок, что не подведет его, что бы ни случилось.
Он сделал первый шаг сквозь тьму. Второй. А потом пошел – медленно, осторожно, словно по тонкому льду, но все же пошел. Туда, где тьма собиралась густыми хлопьями.
Он так и не открыл глаз. Зачем? Все равно ничего не видно. А здесь, за прикрытыми веками, таился хорошо знакомый ему мир, мир Сигмона ла Тойя, в котором он был единственным обитателем. Богом. В этом мире к тану вернулись привычные мысли. Неловкость отступила: закрытые глаза – это только закрытые глаза и не более того. Сердце перестало колотиться бубенчиком шута и гулко бухало в такт шагам, как военный барабан. Сигмон вглядывался в темноту всем телом, вслушивался в нее, впитывал ее дыхание каждым волоском, каждой чешуйкой шкуры чудовища. И он ощущал тьму – ее биение, ее тонкие связи, что пронзали жирные куски тьмы, словно ветвистая грибница. Тан не смотрел, но – видел. Он знал: глаза – это последнее, что понадобится ему в этой тьме.
Легкое биение Сигмон уловил на пятом шагу. Что-то приближалось к нему, содрогаясь как черное сердце, висящее в пустоте. Но когда оно придвинулось ближе, тан понял это – огромный нарыв, что пульсирует от боли. От него исходили волны ужаса, заставляя холодеть от ужаса даже шкуру чудовища. Следом за первым нарывом тьмы появился и второй. Через мгновение их стало больше десятка, и все стремились к Сигмону, как мотыльки, летящие на свет лампы.
Тан не знал, что это. Быть может, вампиры, что прекрасно видят в самой тьме, быть может – древние существа, рожденные колдовством башни, чьи имена давно забыли даже маги. Но зато Сигмон был твердо уверен: это не торжественная встреча. Чудовища собирались пожрать его плоть, уничтожить все до волоска, чтобы больше ничто не напоминало о том, что один из смертных посмел войти в эту башню. Тан знал это. И когда первый нарыв тьмы приблизился на расстояние шага, Сигмон сделал этот шаг и нанес удар пылающим клинком. Потом развернулся и ударил снова. И еще.
Это оказалось не сложнее, чем танцевать с закрытыми глазами. Просто одним это дано от рождения, другим – нет. Сигмон был рожден для подобного танца, танца стали и смерти, танца разрушения. Вернее, только его часть, что таилась под драконьей шкурой, но она оставалась всего лишь кусочком тана ла Тойя, бывшего курьера второго вентского полка. Она не была чужой и незваной гостьей. Она – всего лишь часть характера человека, которому выпала судьба нести на себе чешуйчатую шкуру. И эта часть нашла себе применение. Только и всего.
Сигмон танцевал под неслышную музыку, отбивая такты пылающим мечом и выдерживая паузы холодной сталью. Эльфийский клинок жил сам по себе – рвался в бой, направлял руку, выискивая во тьме врага и нанося удар. Тан вскрывал нарывы тьмы острыми клинками, его ноги скользили по черным камням, и он кружился легко и свободно, как танцор на высокой и ровной сцене. И тьма вокруг него распадалась жирными хлопьями, оседала на холодный пол черной взвесью, чтобы никогда больше не подняться, ни в этой жизни, ни в другой.
Все кончилось так быстро, что Сигмон даже ощутил разочарование, когда прекратился танец. Он снова замер посреди пустоты, пытаясь понять, что произошло. Вслушиваясь в темноту всем телом, он чувствовал, как тьма отступает. Она стала не такой густой и больше не липла к лицу моросью осеннего дождя. И только когда тан открыл глаза, он понял, что изменилось.
Наверху, над самой головой Сигмона, мягко светилось зеленое пятно. Его свет рассеивал тьму подобно восходящему солнцу, что еще не показалось из-за горы, но уже гонит прочь ночную мглу. Все вокруг стало серым. Густые чернила, заполнявшие башню, таяли на глазах. Света было мало, но его хватило, чтобы Сигмон заметил ступеньки, ведущие от его ног наверх – к зеленому пятну.
Он прикоснулся к лестнице острием железного меча. Камень. Хороший надежный камень, что выдержит быка. Сигмон встал на эту ступеньку, не опуская пылающего меча, и начал подниматься по лестнице, ведущей на вершину башни.
Чем выше он поднимался, тем светлее становилось, и вскоре тан понял, что здесь прошел бы и обычный человек. Сигмон прекрасно видел стены, сложенные из камней, крошащиеся ступеньки, что винтом уходили вдоль стен к самой вершине, к крохотной площадке и огромной двери, сияющей зеленым светом. Волшебный клинок тана пылал изумрудным пламенем, словно забирая свет от волшебного проема, и Сигмон догадался, что они рождены одним уменьем – уменьем эльфийского мага.
Перед самой дверью тан остановился. У нее не было створок – просто открытый проем, внутри которого колыхалась зеленая дымка. Он не чувствовал опасности, не ощущал злобы. Он знал: ему ничто не угрожает здесь, в сердце волшебного света. И все же перед тем как войти, он сделал глубокий вдох, пытаясь оставить за спиной тот сон, что так часто приходил по ночам. И только потом вошел в поток зеленого света.
Черная башня молчала, скрывая секреты от незваных гостей. С той поры как Сигмон исчез в черном проеме, прошло не больше десятка минут. Но тем, кто смотрел на безмолвную громаду, проглотившую их друга, казалось, что прошли века. Не в силах оторвать взгляда от черных камней, они ждали хоть какого-то знака – вспышки, крика, стона... Но башня молчала. На поляне царила тишина, и было слышно, как тяжело, с присвистом, дышит раненый алхимик. Он лежал на земле, а над ним нависал маг, пытаясь закрыть рану колдовством. Рядом лежал де Грилл – он не получил ни одной царапины, не считая ссадины на руке, но так вымотался за время путешествия и боя, что уснул, едва опустившись на землю.
– Может, нужно было пойти с ним? – вслух спросил Корд.
– Мало одной сломанной руки? – отозвался вампир, садясь на выжженную траву. – Хочешь свернуть шею?
– А хоть бы и так, – отозвался капитан. – Не нужно было отпускать его одного. Дар!
Рыжий маг, прижимавший к груди алхимика окровавленный ком рубахи, повернул голову к другу.
– Тише, – попросил он. – Никак не могу сосредоточиться.
– Как он? – тихо спросил капитан.
– Жить будет, – отозвался маг, и меж его пальцев мелькнул едва заметный голубой огонек. – Но я слишком устал. Слишком. Мне не поднять его на ноги сегодня.
– Чус, – булькнул алхимик. – Чудес. Но.
– Тихо, – велел Дарион. – Молчи. И дыши не так глубоко.
Ронэлорэн поднял руку к груди и сжал ладонь мага. Потом прикрыл глаза и затаил дыхание.
– Так лучше, – кивнул Дар. – Все. Теперь просто лежи.
Он отпустил разодранную тряпку и сел на землю. Руки он положил на колени и Корд увидел, что окровавленные пальцы дрожат.
– Ты как сам? – тихо спросил он.
– Терпимо, – отозвался бледный до синевы маг. – Как рука?
– Заживет, – буркнул капитан. – Не в первый раз.
