Час близнецов - Уэйс Маргарет (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
В лабиринте Храма был один коридор, куда редко кто забредал. Туда заходили не с праздной целью, а сугубо по делу, причем по делу неотложному. В этих случаях жрецы торопились поскорее завершить свои хлопоты и возвратиться в более приветливую часть Храма.
Ничего необычного в самом коридоре не было. Он выглядел столь же просторным и столь же богато украшенным, как и другие коридоры и галереи святилища. Стены его были увешаны неброскими, но дорогими шпалерами, мягкие ковры устилали полированный мраморный пол, а в нишах стен красовались грациозные статуи людей и мифических существ. Деревянные двери, покрытые искусной резьбой, вели в комнаты, обставленные с такой же роскошью и изяществом, как и прочие помещения Храма-дворца. Вот только двери эти никогда не открывались. Все они были заперты, так как комнаты эти не имели жильцов.
Все, кроме одной.
Эта комната располагалась в дальнем конце коридора, где даже в полдень царил зловещий сумрак. Впечатление было такое, словно ее обитатель заколдовал вокруг себя самого стены, пол, по которому ходил, и даже самый воздух, которым дышал. Все, кто ни забредал в этот коридор, жаловались потом на удушье. Словно человеку в горящем доме, им не хватало воздуха, и каждый вздох давался с величайшим усилием.
Эта комната принадлежала Фистандантилусу. Он жил в ней уже несколько лет, с тех самых пор, как Король-Жрец пришел к власти и изгнал магов из Палантасской Башни Высшего Волшебства — из Башни, где Фистандантилус был главою магического Конклава.
Какую сделку они заключили между собой — олицетворение света и добра и верховный служитель злых сил? Каким даром владел Выбравший Тьму, если ему позволили поселиться в самом сердце священной цитадели добра? Никто не знал этого наверняка, но многие пытались догадаться. Принято было считать, что это всего лишь благородный жест со стороны Короля-Жреца, акт милосердия к поверженному врагу.
Однако и сам Король-Жрец не отваживался по доброй воле заходить в этот коридор. Здесь черный маг властвовал безраздельно, повелевая теми темными силами, которые находились у него в услужении.
В дальнем конце коридора прорезано высокое окно. Плотные бархатные шторы на нем всегда были задернуты и не пропускали внутрь ни солнечного света днем, ни лунного света ночью. Редко когда случалось, что свет пробивался сквозь тяжелые складки занавесей. Сегодня, однако, возможно из-за небрежности слуги, который убирался в этой части Храма, шторы были чуть-чуть раздвинуты, и узкий луч лунного света сиял во тьме коридора. Это был серебристый свет Солинари, которую гномы называют еще Ночной Свечой, но Карамону он напомнил блеск стального клинка.
«Или бледный палец трупа», — мрачно подумал Карамон, разглядывая безмолвный коридор. Стелясь по ковровой дорожке, этот белый лунный луч обрывался у самых ног гладиатора.
— Вон его комната, — шепнул кендер так тихо, что Карамон едва расслышал его за стуком собственного сердца. — Последняя дверь налево.
Карамон вновь сунул руку под плащ и вцепился в рукоять кинжала, полагая, что прикосновение к оружию хоть немного успокоит его. Но как только Карамон дотронулся до холодного черенка, его судорожно передернуло, и он поспешно убрал руку.
Казалось бы, что сложного в том, чтобы пройти по коридору до конца, открыть дверь и проникнуть в комнату, но Карамон не мог сдвинуться с места.
Возможно, так подействовали на него воображенные последствия его замысла, буде его удастся осуществить. Возможно, он никак не мог решиться убить врага столь коварным образом: не в битве — спящего! Можно ли представить себе что-то более подлое и гнусное?!
«Боги подали мне знак», — напомнил себе Карамон и намеренно вызвал в памяти воспоминание об умирающем Варваре. Он вспомнил мучения Рейстлина, которым тот подвергся в Башне во время Испытания, и наконец подумал о том, что бодрствующий маг — противник, неизмеримо превосходящий его по силам, противник, которого простому смертному почти невозможно победить. Глубоко вздохнув, Карамон решительно взялся за рукоять кинжала. Вытащив оружие из-за пояса, он двинулся вдоль коридора, неслышно ступая по серебристому лунному лучу.
За спиной он услышал дыхание. Тас следовал за ним почти вплотную, так что, когда Карамон остановился, кендер едва не налетел на него.
— Останься здесь, — велел Карамон.
— Нет, я… — запротестовал было Тас, но гигант сурово шикнул.
— Тебе придется остаться, — сказал Карамон как можно убедительнее. — Кто-то должен караулить в коридоре. Если вдруг кто-нибудь появится, подай сигнал.
— Но…
Карамон в упор посмотрел на кендера. Заметив мрачное выражение его лица, Тас торопливо кивнул.
— Хорошо, хорошо, я встану вот тут, в тени. Он указал пальцем на нишу между колоннами, где, на его взгляд, было темнее всего, и поспешно исчез в ней.
Карамон выждал некоторое время, чтобы увериться — Тас не последует за ним даже «случайно», но кендер с несчастным видом покорно скрылся в тени за громадным каменным горшком, из которого торчало ныне засохшее дерево, и затих.
Только тогда Карамон повернулся и двинулся к заветной двери.
Стоя рядом с высохшим стволом какого-то экзотического растения, немногие уцелевшие листья которого громко шуршали при каждом его движении, Тас наблюдал, как Карамон крадучись движется вдоль стены. Он видел, что его друг наконец добрался до нужной двери и легонько толкнул ее рукой. Дверь поддалась и бесшумно открылась. Карамон скрылся в комнате.
Тассельхофа охватила дрожь. В животе его появилось какое-то мерзкое, болезненное ощущение, и оттуда оно стремительно разлилось по всему его телу. С губ кендера сорвался тоненький всхлип. Зажав рот рукой, чтобы не закричать в голос, кендер изо всех сил вжался спиной в холодную мраморную стену, потому что ему показалось, будто сейчас он умрет — умрет от темноты и одиночества.
Карамон бесшумно проник в комнату. Дверь он приоткрыл едва-едва, опасаясь, что заскрипят петли, но все обошлось. В комнате было темно и тихо. Никакой шум из других помещений Храма не проникал сюда, как будто царивший здесь удушающий мрак поглощал все живые звуки. Самому Карамону удушье сдавило грудь, и он припомнил, как чуть было не утонул в Кровавом Море Истара. Для того чтобы справиться с пылающими легкими и не выдать себя шумным дыханием, ему потребовалось немало усилий.
На пороге он задержался, пытаясь успокоить сердцебиение и стараясь оглядеться. Свет Солинари едва проникал сюда сквозь неплотно задернутые шторы.
Тонкий серебристый луч разрезал тьму пополам, и на полу лежала узкая дорожка, ведшая к кровати у дальней стены комнаты.
Мебели здесь почти не было. Карам он разглядел черную мантию, небрежно брошенную на деревянный стул с высокой спинкой, под которым стояли высокие кожаные башмаки. Огонь в камине не горел — ночь была по-летнему теплой. С кинжалом в руке Карамон легкими шагами пересек комнату.
«Боги подали знак», — подумал Карамон. Сердце его билось в груди с такою силой, что он едва не задохнулся. Он испытывал страх, страх такой мощный, какой прежде ему никогда испытывать не приходилось, — всепоглощающий, жуткий, первобытный. От этого страха внутри у него все похолодело, мышцы задрожали и пересохло во рту, «Надо действовать быстро!» — велел он себе, боясь, что вот-вот потеряет сознание или его стошнит. Толстый ковер на полу заглушал его шаги. Карамон уже видел на кровати фигуру спящего мага — дорожка лунного света взбиралась по одеялу и проходила по его лицу, прикрытому черным капюшоном. Именно так Карамон себе это и представлял.
— Боги благословляют мой путь, — пробормотал Карамон, не заметив того, что произнес эту фразу вслух.
Подойдя к краю постели, он прислушался к спокойному дыханию своей жертвы, ловя настороженным ухом любое изменение в размеренном ритме вдохов и выдохов, которое могло бы предупредить воина о том, что его присутствие обнаружено.
Вдох… Выдох… Дыхание было ровным, спокойным и глубоким. Так дышат молодые» здоровые люди. Карамон вздрогнул, подумав о том, сколько должно быть лет этому магу, и припоминая те мрачные слухи, где описывались способы, какими Фистандантилус продлевал жизнь своей души в новом теле. Карамон не слышал ни храпа, ни старческого горлового хрипа, ни одышки. Определенно, эти легкие и это горло принадлежали молодому человеку или, по крайней мере, молодому телу.
