Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" (первая книга .txt) 📗
— Это, калика переброжая-перехожая, загадка не хитрая! — отвечал Владимир-князь, — Чести нет тому губителю, жизни нет такому сыну! Верно ль, други, я сказал?
— Верно речешь, княже! — закричали гости да бояре, богатыри да купцы киевские.
Только Дюк один промолчал.
— Верно князь, — похвалил черный волхв, — Вот оно мое слово последнее, на том и прощай!
Поклонился честному собранию на четыре стороны, повернулся, да зашагал вон.
— Стой! Держите его, слуги верные! — услыхал Ругивлад голос боярина.
— Он хотел провести тебя, светлый князь! — говорил Малхович, — Да только я признал окаянного. Это ж Ольг из Ладоги!
Ругивлад круто повернулся и глянул в ненавистное лицо кровника.
Бросилась к волхву стража, да он как крикнет:
— Все назад!
Они и посторонились, на князя посматривают.
Протянул черный волхв персты к престолу и сказал еще громче:
— Угадал ты верно, Красно Солнышко! Но того не знаешь, не ведаешь, что ты сам и есть тот сын! А губитель — это дядя твой, ну а чаша — то прах Святославов.
Только вымолвить успел, распахнулись двери, ставни в гридне столовой повылетали. И полуночный стриба один за другим принялся задувать факела… Кинулись слуги окна закрывать, а ставни хлопают, друг о дружку бьются, рукам не даются.
— Это точно! — продолжал Ругивлад в полутьме, — Я Богумилов отмститель, но есть Суд повыше моего, посуровее княжеского. Не убежать от него ни хитрому, ни гораздому. Посмотри, Краснобай, Он теперь за тобой стоит!
Обернулся вельможа, за ним оглянулся и сам князь, да гости именитые — все на дядю княжьего уставились.
Вдоль стены Золотой палаты шли двое. Гордо шествовали призрачные навии своим чередом, двигались фигуры, и не было у них тени. Даже при тусклом свете единственного факела, что уцелел от нашествия ветров, все заметили это. И узнал Владимир князь тех двух навиев. Обмануться трудно, ведь лицом он с первым витязем схож — те же черты, та же стать, тот же чуб непокорный на лоб брошен. А второй-то пестун Святославов верный — он проходит мимо боярина, и пусты его очи и темны они, да и все кругом чернее черного.
— Претич! Глянь! Уж не Свенельд ли сам? — спрашивает князь.
— Он, государь! — отзывается воевода.
— Асмунд! Здесь ли ты? — смотрит Владимир в зал.
— Тут я, княже! — древний воин в ответ, — А другой-то никак ваш батюшка!
И вскричал Краснобай, словно зверь загнанный, выхватил он из под одежд кинжал, искусно спрятанный, да кинулся на призраков. А только их железо не ранит, не сечет — всяк удар мимо проходит. Вроде и во плоти, а на деле — сама пустота. Так и человек, бывает — собой пригож и речи ученые говорить умеет, а нутро у него гнилое — хуже навьего.
И стояли богатыри русские. И молчали гости именитые. И дрожали бояре кособрюхие, когда встретилось прошлое с будущим, когда шли те герои погубленные, да метался безумный властолюбец — их подлинный убийца…
Мрак, окутавший княжий терем, не мог помешать волхву. Хитросплетения залов и комнат не сумели обмануть того, кто прошел посвящение в девяти подземных пещерах священного острова. Ругивлад спустился во двор и, миновав рослых приворотников, зашагал по мощеной тверди киевских улиц.
— Не скажешь ли, старик? Что там князь наш, Владимир Красно Солнышко? — окликнул один из стражников словена.
— Чего ему сделается? Все пирует, — ответил словен дружиннику, и не оглядываясь, прихрамывая, двинулся в сторону Почайны.
Но не успел он сделать и десятка шагов, как чьи-то холодные тонкие персты застенчиво коснулись его локтя…
Рядом, на мощеной тверди улицы, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчала диадема с великой руной Макощи.
Ольга улыбнулась:
— Здравствуй, странник! Куда путь держишь?
Робкие лучики проснувшегося светила заскользили по водной глади, окрасив ее в розовые тона. Утренний ветер полнил парус. Богумил сказывал, есть у вея большие крылья, да только пара из них свободна — остальные сложены. Потому как, открой он все крыла, ярилась бы по земле невиданная буря…
— Куда ж ты теперь, друже? — окликнул Ругивлада Фредлав, — Может, погостишь у нас, а по весне и на свой остров вернешься?
— Нельзя мне в Нова-городе оставаться, — спокойно возразил словен, — Больно князь злопамятный да сластолюбивый. Не простит он мне, да и Константин-тысяцкий, ни боярина, ни девицы. И не один я теперь! Прощай! Велес даст — свидимся.
Варяг глянул ему вслед. У пустой пристани, там где на водах седого Волхова качалась Дюкова лодья, стояла девушка ослепительной красоты. Ее волосы, со спадающей на плечо косой, венчал древний серебряный убор, кольцами струящийся с висков, точно сама Макощ сверкающими дождями спускалась с высот на землю.
Едва словен спустился к мосткам, девушка бросилась ему навстречу. Он подхватил ее, закружил неуклюже, прижав к себе крепко-крепко. И прошептал на ухо — этого ни Дюк, ни Фредлав, конечно, не расслышали:
— Повтори! Сейчас же повтори, о чем ты Его просила?
— Я сказала Ему, любимый, что хотела бы умереть в тот же день и тот же час, как и мой будущий муж.
Долго стояли они, прижавшись друг к другу. Еще раз махнув влюбленным рукой, варяг отправился в город, но все-таки не удержался и оглянулся.
Нежно высвободившись из объятий спутницы, мужчина скинул плащ. В руках словена что-то ярко блеснуло, отразив первые робкие лучики дневного светила, восставшего ото сна. Ругивлад размахнулся и…
Это яркое да блещущее, описывая круги, устремилось от него прочь, пока, наконец, не ухнуло со стоном в глубокие омуты великой реки.
ЭПИЛОГ
Немалый вышел срок с тех пор. Никто не слыхал о черном волхве и его спутнице.
Разве только знающие люди сказывали, что недалече от свейских пределов, в мурманском местечке Несьяр как-то жил-поживал один кузнец. Был он вдов, женку его через чахотку прибрала к себе хромая старуха Хель, да и детей у кузнеца того не было. Сыскать себе вторую такую бабу не сумел, а иная и не нужна. Так и бедовал вдовцом на хуторе, хоть нельзя сказать о нем, что был кузнец слишком стар.
По хозяйству мужику иногда помогала младшая сестра, которую он выгодно выдал замуж пару весен назад. При нем же с некоторых пор стали замечать хуторяне и какого-то мальчонку, смышленого, но худющего и к тому же немого. На расспросы кузнец отвечал всем, что мальчишка тот приблудный, и сам нашел пацана на берегу, видать разбило в щепы какое судно, а он имел удачу спастись. Кто мальчик и откуда — никто не знал, так как сам бедолага поведать им не мог. Сестра считала это скорее достоинством, чем недостатком, и кузнец соглашался с ней, полагая немоту выкормыша за печать богов. Он надеялся, что отрок принесет с собой счастье, да, наверное, прогадал.
Хуторяне по-своему жалели горемычного, хотя приютил паренька именно кузнец. Найденыш служил у него, как водится, на подхвате. Сверстников мальчуган дичился и частенько сиживал на хладных скалах высокого фьорда, да с неимоверной тоскою смотрел вдаль.
Удача не шла, судьба не улыбалась, и стал кузнец с горя крепко выпивать, порою он не мог найти свою кузню. И тогда мальчик помогал хозяину, как умел — едва они добирались до скамьи, юнец стаскивал с кузнеца мокрые сапоги все в грязи и соли, а затем прикрывал благодетеля теплой мохнатой шкурой бера. Наутро, когда мужик просыпался, злой и разбитый — найденыш стойко сносил от него все те невинные обиды, что может выдержать детское сердце. Несмотря на все это излишне набожная сестра кузнеца прозвала-таки пацана маленьким язычником, ибо ни когда никто на хуторе не видал, чтобы немой мальчик клал Господу крест. Да селяне глядели на это сквозь пальцы, и кузнецу тоже на таки мелочи было откровенно наплевать. Немощь стерегла юнца от прочих напастей, виною которым уже не боги.
И вот однажды в сильную непогоду, на дворе тогда был вторник, под самый вечер в дверь к кузнецу постучали:
