Иная судьба. Книга I (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Бенедикт оттёр крупный пот со лба и уставился на влажную ладонь. В глазах время от времени двоилось. Бред или явь?
— Ты сбежал от своей судьбы, сынок. Впрочем, Господь не в обиде, он каждому даёт свободу выбора. Но вот ты здесь, и последние часы твои утекают, и какая-то в этом несообразность…
Старик замолчал, задумчиво поглядывая в пламя костра. Рыцарь не помнил, кто и когда зажёг здесь огонь? Нет, всё-таки это горячка…
— Утекают… — Старец пожевал губами. — А знаешь, сынок, ведь это неправильно — то, что ты умираешь вместе с отпетыми грешниками. Они-то получили сполна, и не только за последние злодейства, а вот для тебя кара чересчур сурова. Но скоро рассвет, и всё, что я могу сделать — самую малость. Перед смертью, а главное — после неё — многие сокрушаются о том, чего не вернуть. Ты — сможешь изменить то, о чём более всего сожалеешь. Я помогу.
Бенедикт ошеломлённо молчал.
— Но ведь, — сказал, наконец, нерешительно, — ты не можешь воскресить мёртвых? Они уже мертвы, деяние содеяно, и как можно повернуть судьбу, ежели она уже свершилась?
— В царстве отца нашего обителей много, сынок. Есть и такие, где того, о чём скорбишь, ещё не случилось. Мы сможем туда заглянуть и предотвратить то, что здесь уже свершилось. Ты заслужил. Пусть не в этом мире, но в другом — всё свершится по-иному.
Бенедикт уставился на языки огня.
Бред становился чересчур осмысленным.
Но — сон или явь, он должен попробовать. Сделать хоть что-то.
Что, например, если бы он попытался остановить своих товарищей?
Пламя иллюзорного костра вдруг взметнулось до небес, и в нём Бенедикт увидел себя, мечущегося по улицам городка от одного всадника к другому, пытающегося остановить вакханалию убийства… Но вот он падает на песок, оглушённый ударом палицы в голову.
— Не то, — шепнул над ухом голос старца, хоть самого и не видать было. — Тебя ударили свои же, чтоб не мешал…
А если попытаться переубедить Клода де Муа или отца Гуго?
Языки пламени затряслись, словно в беззвучном смехе, и рыцарь увидел себя связанным, на простом, без доспеха, коне. Бывшие друзья, отводя глаза, содрали с него рыцарские шпоры, а затем уехали, бросив одного в пустыне.
— За малодушие и измену, — печально сказал старик. — Прости, сын мой, но… может выберешь что-то иное?
Бенедикт до хруста сжал зубы.
Предупредить жителей Теруаля о нападении? Как? Кто ему поверит? И… очень уж это походит на предательство. Нет. Он только хочет уровнять силы. Чтобы не было бесчинств и мародёрства, чтобы не кричали в страхе дети, чтобы не срывали со стены золотое распятие…
Распятие! Он увидел его снова. Но не над алтарём в маленькой душной часовне, а в приделе кафедрального собора Лютеции, куда зашёл исповедоваться, желая подготовить к предстоящему походу в Арагон не только тело, но и душу. Да, именно там он увидел этот крест впервые, и краем уха слышал, как пожилой священник благословлял более молодого на подвиг миссионерства в далёких враждебных эмиратах.
… Это и впрямь было видением, рождённым воспалённым мозгом, иначе как ещё объяснить, почему вдруг у Бенедикта начались провалы в памяти? Он хорошо помнит, как подошёл к обоим священникам и попросил его выслушать. Они приняли его слова за пьяную болтовню, и тогда, решившись, он рассказал в с ё, что с ним случилось, вплоть до того, что произойдёт полгода спустя в небольшом Арагонском городке, вплоть до встречи с синеглазым горбатеньким святым, до его последнего дара. Видимо, оттого, что дело происходило во сне, он забыл о приступах косноязычья, и речь его стала страстной, убедительной. А вот как он её закончил — не помнит. Помнит лишь опущенные глаза будущего миссионера. Не поверил…
А потом он увидел себя со своим отрядом здесь же, в пустыне, и при этом знал, что за плечами у него — долгий изнуряющий путь. Тяжелые переходы, скрип песка на зубах, вонь собственного тела, пекущегося в раскалённых солнцем доспехах, и жажда, постоянная непреходящая жажда. Вот они, плоские крыши Тируаля уже видны из-за ближайшего бархана, и пальмы с волосатыми стволами, и пики двух минаретов, уходящие в небо. И зубцы высокой стены, которая в прошлый приход рыцарей была пуста, а сейчас ощетинилась копьями.
А потом всё было… как полагается. Всадник против всадника. Воин против воина. Мечи против ятаганов.
Трижды они штурмовали ворота, и трижды отступали. Силы были равны. А на четвёртый день их настиг гонец от Его Величества Филиппа, с известием, что с Аббасом-эль-Хаидом подписан договор о двадцатилетнем мире и сотрудничестве — в обмен на передачу во владение Галлии алмазных копий. И все военные действия на территории Арагона должны быть немедленно и под страхом смерти прекращены.
Гонец прибыл не один, а в сопровождении небольшой роты. Де Муа плевал на его угрозы, очень уж распалился, так хотелось ему согнуть непокорный городишко. Но… Слишком много свидетелей. К тому же, одновременно с вестью о мире гонец прислал и приказ о срочном отзыве рыцарей. Его Величеству спешно снаряжал экспедицию в Новый свет, а уж туда-то требовались самые отчаянные… Было где остудить горячие головы.
Бенедикт очень хорошо запомнил так и не открывшиеся ворота Тируаля. А потом на их месте почему-то вспыхнул огромный, до неба, костёр, который вдруг опал, сжался и заполз подо рдеющие уголья. Когда во временно ослепших глазах перестали плясать чёртовы белёсые пятна — стало видно сереющее небо с гаснущими звёздами, а где-то над самым горизонтом уже растекалось багровое пятно рассвета.
Над остывшим за ночь песком висела туманная дымка. Стояла тишина. Бенедикт поднялся — и отчётливо услышал, как хрустнули суставы в занемевших коленях. Тела бывших соратников, пока не тронутые падальщиками, но уже обобранные, так и лежали на песке. Его почему-то не тронули.
И кто-то оставил поблизости походную кожаную флягу, к которой он так и припал пересохшим ртом, едва сдержавшись, чтобы не выхлебать всё сразу. Вода — величайшая драгоценность, её надо поберечь, раз он жив и…
Похолодев, он схватился за живот — чистый, гладкий, без следов раны или воспаления. Зажал рот от внезапно вырвавшегося рыдания. Справился с собой. И истово перекрестился:
— Верую, Господи…
А потом, пока не рассвело окончательно, он, отыскав латные перчатки, рыл руками яму в песке — не для погибших, при всём желании он не смог бы похоронить всех, а для себя. Ещё в самом начале похода у него возникла крамольная мысль: зачем изнурять себя переходом в самое пекло, когда можно ехать прохладной ночью? Но командир поднял его на смех и обвинил в малодушии и изнеженности. Теперь было самое время проверить свою теорию.
Мавры успели снять с убитых оружие и часть доспехов, сорвали с земли шатры, но Бенедикту удалось раздобыть два почти целых плаща, изрядно подпорченных кровью — должно быть, оттого на них никто и не польстился. Меча своего он так и не нашёл, но засапожный нож был при нём всегда. Им-то он и срезал несколько чахлых кустиков, укрепил по краям вырытой ямы, кое-как натянул заскорузлую от крови ткань. В два слоя. Чтобы ни один луч солнца не просачивался. Влез под импровизированный тент и решил: будь что будет. И тотчас уснул, будто и впрямь умер.
Очнулся только вечером. В самодельном убежище было душно — но и только. Скосив глаза, подождал, пока змея, свернувшаяся клубком на груди, не проснётся и не уползёт. На него нашло странное спокойствие. Теперь он твёрдо знал: если уж Тот, кто Свыше, решил, что Бенедикту де Труайялю помирать ещё рано — так и будет. Теперь он выживет, чтобы не случилось. Но и на рожон лезть не надо…
Он хлебнул воды и высунул голову из-под тента. В нос ударил душок разлагающейся плоти. Каркало вороньё, ругались гиены. Пора было уходить. У него были союзники — синеватый гребешок горной цепи у самого горизонта, как ориентир, и полная луна.
К утру он выдохся настолько, что, несмотря, на разумное намерение сперва обустроить убежище, а только потом отдохнуть, привалился к небольшому плоскому камню, которых на подступе к горам попадалось всё чаще, и… уснул.
