Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович (книги хорошего качества txt, fb2) 📗
— Сперва нам зверь-полосатик попался, а уж потом Озерную Красаву встретили. Вот я и подумал: раз на зверя оберег от зверей силу оказал, то и Красава убежит, ежели она какая-нибудь такая злая сила: здешняя русалка, или водяница, или еще кто. Коли уж зверье на наше непохоже, может сыскаться и злая сила, непохожая на нашу. Только Озерная Красава, когда оберег увидела и узнала, что это такое, посмеялась и сказала: у них тоже злая сила есть, но
она не из таких, а просто живет в озере, как люди в деревнях. Теперь ходим в ней безбоязненно...
Тревоги и опасения Тарика окончательно рассеялись, и он пошел быстрее, не отставая от Малышей. Покосился на Тильтиля не без уважения: карапузик проявил рассудительность не по годам. А впрочем, нужно признать: деревенские дети растут гораздо более счастливыми, чем их городские годовички...
Тильтиль вдруг остановился, всмотрелся во что-то впереди и прошептал Тарику:
— Не шумите, господин городской, пойдем крадучись...
И в самом деле, не шел теперь, а крался, ступая беззвучно. Судя по его азартному личику, впереди не опасность, а что-то другое. Тарик тоже стал красться на манер охотника, подбирающегося к чуткоухому зверю, — как Малыши.
Тильтиль замер меж двух высоких стволов, обернулся к Тарику и приложил палец к губам — Митиль и так замерла, будто статуэтка. Сначала Тарик увидел лишь некое мельтешение на обширной прогалине, заросшей теми самыми кустами с гирляндами желтых цветов, а потом разглядел во всех подробностях — и закаменел от приятного ошеломления. Вот уж диво диковинное...
Над кустами беззаботно порхала стайка крылатых девушек числом не менее двух дюжин. По фигуркам и налитым яблочкам это именно что девушки, а не девчонки. Обнаженные, стройные, с прекрасными личиками, длинными распущенными волосами, выглядевшими аккуратно расчесанными, — светлыми, рыжими и темными. За спиной у них большие крылья красивой причудливой формы, не достигавшие пяток, но выдававшиеся над головами, прозрачные, пестревшие разводами и кругами чистейших радужных цветов, не повторявших друг друга, — вот только взмахивают они гораздо реже бабочкиных, словно порхали девушки сами по себе, а крылья им служили исключительно для красоты. Одни словно танцевали без музыки незнакомые танцы, парами и цепочками, другие летали поодиночке, и все беззаботно улыбались, всем было весело...
У Тарика челюсть едва ли не отвисла, а глаза выпучились, как у деревенщины, который впервые узрел пироскаф, — он совершенно точно понял, что девушки все были ростом с мужскую ладонь от запястья до кончика самого длинного среднего пальца! Никаких сомнений в этом не осталось — временами диковинные летуньи опускались ниже и оказывались на уровне глаз Тарика на фоне зеленого кустарника, и это выдавало их истинные размеры. В жизни Тарик о таких не слыхивал и не читал. Сказок о всяких крылатых девах немало, но они всегда не уступают ростом человеку, а то и превосходят, и у добрых крылья птичьи, а у злых — нетопырьи...
Он замер, натуральным образом зачарованный — прекрасное и пленительное зрелище! Любая из девушек, будь она обычного роста и появись в платье, была бы моментально признана первой красавицей улицы. Желтые цветы у них в волосах при их невеликом ростике казались огромными, как если бы обычная девушка вплела в волосы цветок размером с ведро (такие, по рассказам моряков, растут лишь на далеких островах, и семена их на суше отчего-то не прорастают, так что их нет и в королевских парках), но и это смотрелось красиво... Понемногу Тарику стало казаться, что он слышит усладительную музыку неведомых инструментов, и он не понимал, чудится ли она ему или звучит наяву...
Пошевелился — и под его башмаком громко хрустнул сухой сучок. В покойной тишине, напоенной незнакомыми ароматами невиданных листьев и цветов, это прозвучало как гром среди ясного неба...
Моментально на прогалине все переменилось. Послышались то ли тоненькие испуганные вскрики, то ли птичий щебет. Словно стайка вспугнутых воробейчиков, крылатые девушки столь же слаженно и молниеносно взмыли над кустарником, понеслись к лесу — и Тарик успел заметить, что и теперь их красивущие крылья не ускорили взмахов. Миг — и они исчезли с глаз, оставив лишь досаду, какая охватывает, когда, проснувшись, вынырнув из приятного сна, окончательно понимаешь, что это был сон, и он не повторится, он растаял...
— Эх, господин городской, надо ж вам было шумнуть... — со взрослой укоризной в голосе сказал Тильтиль. — Они б долгонько кружились...
— Сам не знаю, как получилось... — покаянно сказал Тарик так, словно стоял перед суровым Титором, готовясь выслушать выволочку за настоящее, а не измышленное прегрешение.
— Сам-то не без греха, Тильтиль, — голосом женской заботы сказала Митиль. — Кто, когда в первый раз их увидели, заорал на весь лес так, что и зверь-полосатик, пожалуй, удрал бы с перепугу?
На сей раз братишка не огрызнулся, а ответил вполне смиренно:
— Я ж ничего такого не говорю, мало ли что бывает... И не орал я вовсе, просто-напросто ахнул громко, они и упорхнули... Сама-то аж завизжала...
— Кто они такие? — спросил Тарик.
— Кто ж их знает, — пожал плечами Тильтиль. — Живут вот такие... Что едят и пьют, неведомо, даже Озерная Красава не знает: когда еще ходила по лесу, никогда не видела, чтоб они пили или ели. И как зовутся, не знает. Мы с Митиль их прозвали Порхалоч-ками — надо ж их как-то звать, у всего на свете название свое есть. И Красава не знает, откуда они берутся, как появляются на свет. Сколько она себя помнит, они всегда были вот такие, и нету у них порхающих мужичков, одни девчонки, и непонятно, отчего они всегда молодые, — то ли такими на свет появляются и до самой смерти не старятся... И неизвестно, есть ли у них смерть... Зато известно точно: язык у них свой, другим непонятный, даже Кра-саве, а она все человеческие языки разумеет — вот и с нами враз заговорила, хоть мир тут не наш, а какой-то другой. Вроде птичьего щебетанья, но ежели прислушиваться, скоро будет видно, что это не щебетанье, а певучие слова, разве что насквозь непонятные. Красава долго стояла, слушала — а они ее видели, но ни разу не заговорили, только промеж собой...
— Ее они, что же, не боялись, как нас только что? — спросил Тарик.
— Красава сама сказала, что она не человек, а что-то такое другое. Она хотела объяснить, только нам было скучно и заумно... Порхалочки одних человеков боятся: хищные птицы их стороной облетают, и звери близко не подходят. А человеки порой приходят злые, ловят Порхалочек и к себе уносят. Красава бы их гоняла, как в старые времена, только теперь по земле ходить не может, от воды не в силах сделать и шажок. Не любит она злых людей, но гонять их может только от озера. Вот как ты думаешь, господин городской, зачем злым людям Порхалочки надобятся?
— В толк не возьму, — сказал Тарик. — Вы здесь не первый раз, с Красавой беседы ведете, а не знаете. Я тут первый раз в жизни, откуда мне догадаться...
Кривил душой, конечно: соображения у него появились. Коли уж здесь живут «человеки»... Везде, где живут люди, есть благородные и простолюдины, пусть в иных местах они называются иначе, суть одна: одни повелевают, порой жизнью и смертью, другие им подчиняются, третьи и вовсе бесправны, наподобие кабальников или рабов в Бадахаре, где рабство еще процветает. В этом мире под двумя солнышками наверняка обстоит примерно так же. Те, кто повелевает, потехи ради держат при своих персонах карликов и разнообразных уродцев. Люди, которым следует верить, говорили: у бадахарского правителя, что прозывается диковинно, есть при дворе двухголовый человек, и каждая его голова имеет свой разум, говорит порой даже умно. Он не нечистая сила, а ошибка натуры, как двухголовые телята, котята и другая разнообразная живность, что очень редко, но порой все же рождается на свет. Так и отец Михалик говорит. Другое дело, что в деревнях таких сразу топят, а в городах оборачивается и по-другому: глупые убивают сразу, а умные за хорошую денежку продают благородным, а то и самому королю — как с бадахарским двухголовцем и произошло...
