Тёмное солнце (СИ) - Евдокимова Лидия Григорьевна (книга бесплатный формат TXT) 📗
Внешняя угроза обязывала сплотиться, достать из себя все жилы и выиграть войну. А нелепая и обидная битва между своими за право быть чуть более своими вынимала по кусочкам саму душу и сердца воюющих.
Рядом с Лаитан качнулась тень, и голос Киоми шепнул в самое ухо:
— Он поплатится за моего любимого.
Лаитан хотела подскочить, уцепиться за служанку, но пальцы лишь сомкнулись на пустоте. Тень лёгким ветерком качнулась в сторону Морстена, блеснув острием меча лишь на мгновение.
Северянин подошёл уже на расстояние удара, глядя только на Лаитан. Медноликая закусила губу, расслабилась и упала, пропадая из реальности в тенях. Между ней и северянином было совсем небольшое расстояние, но сейчас, почти неспособная двигаться, с затуманенным рассудком, Лаитан не могла пройти и этого.
Киоми отвела руку для удара, метясь в сердце врага, в то самое место, отмеченное выскобленным знаком Тьмы на живом теле властелина. Лаитан подобралась, не тратя сил на крики. Киоми же, в отличие от своей бывшей госпожи, раскрыла рот, закричав именно так, как однажды кричала сама мать матерей.
Перед глазами Лаитан промелькнули смешанные друг с другом картины. Замок, на троне которого сидит полуживой властелин, закованный в частичную чёрную броню и срощенный с троном, светлое помещение, наполненное морозными клубами тумана, столы и подставки для факелов и прозрачных сосудов — все смешалось.
Образ Креса наложился на облик Морстена, в помещении с морозным воздухом криокамеры появились на стенах пылающие золотом факелы Замка, трон с его властелином превратился в кресло капитана, стоящее на возвышении, а рука Киоми стала внезапно мускулистей и уверенней, напомнившей руку Ветриса. Само же оружие стало одновременно и острым черным лезвием, лишившим жизни нынешнего властелина, и изогнутым пистолетом с серебристыми накладками под пальцами.
Острие почти вошло в грудь Морстена, чуть левее и выше краёв знака, когда Лаитан закричала:
— Нет!
Она пружинисто подпрыгнула и врезалась здоровым плечом в руку Киоми, выбрасывая ее из теней с хриплым криком. Женщины покатились по земле, не отпуская друг друга, а потом Лаитан почувствовала, как нож в спине с хрустом входит глубже и перед глазами расцветает океан боли. Толстые кожаные доспехи не выдержали, разрезанные острием черного ножа, и пропустили лезвие не только в кость и плоть, но и дальше, к уязвимым артериям и венам, до самого лёгкого, почти до самого сердца.
— Лаитан! — рык Морстена смешался с возгласом Замка. Время вокруг замерло, когда властелин, одеваясь в спавший было с него покров темноты, преодолел расстояние до сцепившихся златокровых. Удар ноги, отшвырнувший Киоми прочь, был так силен, что она врезалась в скалу, за которой располагался лагерь горцев, и сползла по ней, как тюк с тряпьём.
— Прекратить! Оружие наземь! — руки долинцев разжимались сами собой, роняя мечи и топоры на камень под ногами. Некоторые Безымянные падали на колени, зажимая кровоточащие уши, и тряся головой от оглушительного голоса Тёмного Властелина.
Верные ему тхади тоже опустили клинки. Тяжело дышащие, покрытые ранами и кровью — в основном, чужой — северные бойцы не стали пользоваться случаем, и прекратили сражаться. Невелика честь в убийстве оглушённых и безоружных. Шаман, громко ругаясь на своем языке, вытащил из трещины в скале шкуру с врачебными принадлежностями, и, преодолевая разлившуюся, как колеблющаяся вода по каменной площадке, темноту, живую и дышащую, побежал к скорчившейся на земле Лаитан.
Морстен обвёл налитыми темнотой глазами поле сражения, и под его взглядом долинцы задрожали.
— Вас предал ваш господин, — так, чтобы слышали все безымянные, произнёс Гравейн, медленно опускаясь на колени рядом с Лаитан. Шаман одним движением вспорол кожаную куртку, голыми руками разорвав скрывавший броню балахон. — От моей гибели ничего не изменится, кроме того, что его больше никто не остановит. Он прикрылся нуждами народа, вашего народа, чтобы получить власть. Но даже она ему нужна не ради вас.
Разорванные барабанные перепонки не были преградой для его голоса, который звучал в сознании варваров. Морстен, помогая шаману и появившейся подле Медноликой Надире, продолжил. По камню зазвенел вытащенный из спины Лаитан нож, и брызнула тёмная кровь, светившаяся тенью золота.
— Задумайтесь… Зачем Ветрису еще больше власти, если для спасения вас и империи нужна Лаитан? Совращённая его речами служанка, — он указал на лежавшую у скалы Киоми, — нанёсшая предательский удар в спину последней надежды этого мира, действовала по его подсказке. Если мир погибнет, то только по их вине. И по вашей. Подумайте, хотите ли вы взвалить на себя этот груз…
Гравейн сбросил тьму, как рваный плащ, и придержал края раны, в которой копошился короткими металлическими штырями его шаман. Пахло грозой, кровью и смертью, но алая жидкость уже не выплёскивалась из раны, остановленная инструментами тхади.
Камень неприятно холодил зад Морстена. Северянин сидел на краю каменной площадки, выдававшейся в этом месте над отвесными скалами, и делал вид, что ему ни до чего нет дела. Ни до горцев, пересидевших в укрытии короткую ночную стычку, занявшую вряд ли дольше получаса, ни до Гурруна, который проспал всё, пригревшись после южного вина у костра. И тем более, до раненых, которых, по его приказу, шаман и травница лечили, не делая различий ни по крови, ни по стороне вчерашнего конфликта.
Солнца, поднявшись над противоположной стороной ущелья, резали взгляд яркостью своих лучей, в разреженно мгорном воздухе особенно ощутимо и неприятно. Ночь без сна не добавила Гравейну оптимизма и жизнерадостности, а Ветрис и Киоми умудрились пасть в его личной табели о рангах ниже самого последнего черпальщика выгребных ям, и стояли только чуть выше слуг Посмертника и самого Кирина. Чей гнилостный дух явственно чувствовался в происходящем.
«Чересчур. Слишком вовремя, излишне прямо, без путей к отступлению, без надежд и особенных приобретений даже для победившей стороны, — подумал он, прищуриваясь, и стараясь не клевать носом. — Очень похоже на Пеленгаса». Морстен вспомнил те несколько встреч с Властелином Ничего, которые случились в его жизни, и всякий раз оказывалось, что, даже вырвавшись из теней его мертвенных планов, ему не удавалось приобрести ничего очень уж ценного. «Кроме свободы, которую, к примеру, утратили Киоми и Коэн. Если Колосс и Сердце поражены заразой Кирина, ничего удивительного в том нет».
Сзади послышался тихий скрип камней под подошвами сапог, а по коротким промежуткам между шагами Гравейн узнал Гурруна. Старый дварф с несвойственным ему тактом предупредительно покашлял, и после кивка Властелина Севера встал рядом с ним. Их головы оказались примерно на одном уровне, и Гуррун, нервозно сжимая руками свой пояс, проговорил:
— Я обещал поддержать тебя, повелитель Тьмы, но не сдержал обещанного. Мне нет прощенья…
— Перестань, — Морстен прервал его, ничуть не заботясь о приличиях. Склонность дварфа к самоуничижению и приписыванию себе вины, проявившаяся после пещер его народа, не способствовала соблюдению вежливости. — Твоей вины тут нет. Поможешь в другой раз.
— Южное вино коварно, — пробормотал испытывающий неловкость, и покрасневший от того дварф. — Выпил всего-то полбочонка, а сморило, как от полной.
Красный нос и слабый запах хмеля свидетельствовал, что Гуррун уже лечил совесть с утра, но Гравейн не стал заострять на этой детали внимания. Он кивнул, покосившись на вышедшего из-за скалы, где размещался маленький полевой лазарет, тхади в кожаном фартуке.
— Впредь будет тебе наука, дварф, — Морстен почувствовал, как тхади качает головой. Еще одна жрица империи умерла после удара Тьмы. Еще один изменник, если смотреть с другой стороны. — А пока у нас другие цели.
— Я хотел спросить, Морстен, — Гуррун повернулся, уходя, и понимающе ухмыльнулся. — Кто эта женщина, и где ты ее прятал до того?
