Ловцы душ (ЛП) - Пекара Яцек (полные книги .txt) 📗

Наконец, я увидел, что мой товарищ просыпается. Я должен был это использовать, ибо осмеливался судить, что у него осталось уже не так много времени, которое он проведёт в этой юдоли слёз.

– Франц? Франц? Кто тебя отравил, друг?

Он никогда не был моим другом, но нас объединяло не только совместное обучение, но и совместно занимаемая должность. Кроме того, он умирал, а человек, лежащий на смертном одре, хотел бы иметь рядом друга.

– Отравил? – Повторил он, словно плохо понимая это слово. – Пить…

Я не дал ему воды, боясь, чтобы это ему не повредило, лишь смочил губку и промокнул ему губы. Он посмотрел на меня, и в его глазах за лихорадочным блеском я увидел тень сожаления об угасающей жизни.

– Обещали, – прошептал он. – Противоядие. Обещали…

Ха, неужели кто-то применил в отношении Лютхоффа издавна известный способ? Сначала ему подлили яд, а потом, чтобы держать его в повиновении, пообещали противоядие, угрожая, что, если он его не примет, то умрёт? С кем бы ни договорился Франц, он был обманут. Я, однако, должен был узнать, что произошло, и кому служил офицер Святого Официума.

– Ты не можешь умереть, друг, – сказал я ласковым тоном.

Ты не можешь умереть, пока не поведаешь мне все свои тайны, добавил я мысленно.

– Священник… – прошептал он. – Позови священника…

Я посмотрел в его глаза и увидел, что они пусты и мертвы. Тело ещё жило, мозг работал из последних сил, но зрачки уже не различали окружающего их мира. Я решил это использовать, прося одновременно Бога о прощении греха, который я совершаю в отношении умирающего человека.

– Хочешь исповедаться, дитя моё? – Я изменил и понизил голос, надеясь, что Франц не распознает обман.

– Да, да, да, – горячо зашептал он, схватив меня за руку.

Потом я слушал его исповедь. Долгую, нескладную, перемежающуюся лихорадкой, слезами, потерей дыхания и памяти. Он умер, прежде чем я успел дать ему отпущение грехов, и я даже воспринял это с облегчением, ибо благодаря этому не совершил ещё один грех. Я отошёл от его кровати и лёг на свою. Мне нужно было о многом подумать.

Смерть Лютхоффа не вызвала особых эмоций в аахенском Инквизиториуме, каждый из инквизиторов этого ждал, это был лишь вопрос часов или дней. И не надо было в этом случае искать ответ на вопрос «что случится?», но только на вопрос «когда?». Я уже добился здесь всего, чего хотел, но, конечно, не мог чудесным образом выздороветь. Инквизиторы, как правило, люди проницательные и подозрительные, и я не собирался подвергать их подозрительность и хватку проверке. Тем более что, лёжа в госпитале, мне не приходилось вставать на богослужения, меня хорошо кормили, и я получал книги из библиотеки. Посему можно сказать, что я весьма приятно проводил бы время, если бы не память об исповеди, услышанной от умирающего Лютхоффа. И осознание того, что мне нужно с этими признаниями что-то делать. Наконец я решил, что пришло время понемногу поправляться. На третий день после смерти моего товарища я принял участие в мессе и съел ужин в общей трапезной, на четвёртый день врач сказал, что в принципе я уже не нуждаюсь в его присмотре, и я вернулся в комнату, в которой жил раньше. На пятый день я договорился встретиться в городе с Хайнцем Риттером.

– Не хотели меня к вам допускать, – пожаловался он, как только меня увидел. – Якобы правила им запрещают, – его голос был полон презрения к столь глупому закону. – Я даже хотел протащить тайком бутылочку, чтобы вы там не скучали.

– Возможно, именно поэтому к больным и не пускают гостей из города. – Усмехнулся я.

– Ну, а теперь самое время пойти выпить, – постановил он.

– Тише, тише, я только встал после болезни, – охладил я его пыл. – Но у меня есть к вам другая просьба…

– Какая?

– В Аахене есть учреждение, в котором содержат сумасшедших. Не так ли?

– Ну, так.

– Вы знаете, где оно?

– И что такого интересного в том, чтобы посмотреть на дом для душевнобольных? – спросил Риттер.

– Кое-кто попросил меня проверить, не закрыли ли там его родственника, – соврал я.

– Молитесь, чтобы нет, – фыркнул драматург. – Потому что даже если он попал туда нормальным, то, безусловно, нормальным он оттуда не выйдет.

– Хм, – только и буркнул я.

– Я однажды видел такой дом при монастыре иоаннитов, – продолжил он. – И монахи, надо признать, хорошо заботились о больных. Но здесь… – Он махнул рукой.

– Откуда вы знаете?

– Мне нужно было, как бы, убедиться... – Он слегка смешался, но тут же обрёл уверенность. – Я писал драму, в которой появляются сумасшедшие, – пояснил он, – и я хотел своими глазами увидеть, как они себя ведут, что говорят, вы понимаете: гримасы, движения, всё прочее...

– И что? Вы были довольны увиденным? – Он вздрогнул.

– Отстаньте. Сами увидите, что и как.

– А кто управляет этим домом, если не монахи?

Он задумчиво уставился на меня.

– Знаете, мне не пришло в голову спросить… Но если богатые господа открывают приюты для сирот, то почему бы кому-нибудь не открыть заведение для душевнобольных?

– Наверное, вы правы, – ответил я.

– Нашли же вы занятие в такой прекрасный день, – пожаловался он, когда мы уже протискивались среди уличной толпы. – Нет, чтобы пойти выпить вина, поговорить, спеть или посетить каких-нибудь благородных дам, а ему только хочется посмотреть на психов.

– Бывает, – сказал я, мимоходом ломая палец вору, который попытался пошарить по моему поясу.

Риттер услышал крик и обернулся, но никого не увидел. Мы двинулись дальше.

– Это бывший винный склад, – сообщил Риттер, перекрикивая толпу.

Мне это ни о чём не говорило, поскольку я не знал Аахена, но я надеялся, что поэт ведёт меня правильным путём. Наконец, мы прибыли на место. Участок был окружён деревянным забором, а на его середине стоял деревянный барак.

– Что-то он маловат, – сказал я.

– Само заведение находится в подвалах, – пояснил он. – Я ведь вам говорил, что здесь когда-то был винный склад. А где же хранить вино, как не в подвале?

Двери в барак были открыты. За уложенным на козлах столом сидело двое заросших мужчин, одетых в грязные и рваные кафтаны.

– Чего надо? – Раздражённо спросил один из них.

– До меня дошли слухи, что среди пациентов находится родственник моего друга. Я хотел бы на них посмотреть.

Я вытащил серебряный трёхкроновый и бросил на стол. Мужчина ловко схватил монету двумя пальцами.

– Почему бы и нет, – буркнул он и поднялся с места. – Идёмте, ну... господа, – добавил он немного любезнее.

Он открыл дверь, ведущую в тёмные сени. Я увидел идущие вниз крутые ступени.

– Если у вас найдётся пациент, которого кто-то опознает, не будет ли каких-то проблем с тем, чтобы его забрать? – спросил я.

– Должно быть согласие родных. Хотя, небось, нет у него семьи. Тогда забирайте себе друга или родственника, только отблагодарите заведение каким-нибудь пожертвованием.

Он забренчал ключами и принялся сражаться с неподатливым замком. Дверь была солидной. Деревянная, но укреплённая железными полосами.

– И много у вас таких людей? Без семьи, без друзей? Неизвестного происхождения?

Он некоторое время помолчал, но не потому, что не хотел отвечать, а, вероятно, лишь пытаясь понять мои последние слова. Я знал, что он будет пытаться быть полезным, поскольку рассчитывал, что у моей серебряной трёхкроновки были в кошельке сестрички, которые тоже могли к нему попасть.

– Много, – ответил он.

– Я слышал, брат элемозинарий иногда вам помогает…

– Ну, – он оживился. – На днях они забрали троих таких, чтобы их вылечить.

– И удалось?

– А мне почём знать. – Пожал он плечами.

Я заметил, что Риттер внимательно на меня смотрит. Мне было интересно, понял ли он уже, что мы пришли сюда не в поисках пропавшего родственника одного из моих друзей.

Мы вошли в подвал, и первое, что меня поразило – это ужасный смрад. Но потом я услышал крики, поскольку психи поняли, что кто-то чужой появился в их мирке. Я шёл по коридору, вдоль огороженных решётками камер, а охранник любезно светил мне факелом. Риттер был прав, вздрагивая при одном упоминании о том, что он увидел в доме для душевнобольных. Эти люди были словно животные. Грязные, иногда голые и израненные, вопящие, трясущие решётки. Какой-то мужчина бился головой об твёрдый пол, другой сидел посреди камеры и, задрав лицо к потолку, выл безнадёжно, без остановки. Какая-то голая женщина прилипла к металлическим стержням и повторяла: «Возьми меня, возьми меня, возьми меня». Другой стоял на четвереньках и пожирал остатки из выщербленной миски, а когда увидел нас, заворчал, словно собака. Неистовым, грозным рыком, рождающимся где-то в глубине горла. Вдруг, когда мы проходили мимо одной из камер, к решётке прижался старик с исхудавшим лицом и заляпанным грязью подбородком.