К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (е книги txt) 📗
«Ты… забрала у меня сына…»
«Ты отдала мне своего сына. Отдала его на милость судьбы. Ты… со своим страхом… глупая курица… разве не понимаешь…»
В голосе больше нет ни насмешки, ни притворной ласки, ни рассудительности: он гневен, яростен, он бичует страшнее молний, с размаху падает на беззащитные плечи, непокрытую голову, кроша скалы…
«Это ему было суждено! Он должен был возмужать на Крите! Стать первым из братьев! Одолеть отца! Хочешь – я прочту для тебя эти строки, глупая жена Крона?! В них Крон не проглотил больше никого из твоих детей! Там победа родилась раньше, там война закончилась без ярости Гекатонхейров, там на трон сел не сластолюбивый тиран, а мудрый и зрелый Владыка, там наступил новый Золотой Век! Лучше, чем Золотой Век! Ты…»
Смех в ответ – скрежещущий, страшный. Две звезды над обрывом вспыхивают зеленым безумием.
«Уже был Золотой Век. Он прошел, когда ты отняла у меня мужа. О, мудрая и дальновидная дура… ты ничего не понимаешь. Крон хотел детей. Он пустился в пляс, когда я сказала, что жду ребенка. Еще кричал: «Мальчик будет! Молчи, я знаю – малец, наследник!» И пел, и смеялся. А потом ты… это пророчество. Он обезумел от несправедливости, он больше не был собой, у него осталась лишь одна мысль: победить тебя. Убить тебя! Золотой Век кончился, когда ты – ты! – сделала Крона чудовищем!»
Молчит море – утихла ярость, остался страх. Небо утихло – не кипит тучами, боится. Ветер – и тот, униженный, унялся, потому что вот оно – молчание со всех сторон: выше неба, страшнее бури…
Только сорванный голос над скалами:
«А теперь то же самое ты делаешь с моим сыном… О, бедный Климен, если бы он знал, если бы мог услышать… остановиться…»
«Изливай свои печали скалам и морю, трусливая дочь Геи. Твой сын на пути к величию, какого, может быть, никогда не достигнут другие. Он не побоится исполнить то, что…»
Звезды над обрывом вновь горят синим – мрачно и ровно, в них нет только воспаленного безумия. Звезды просто устали. Скоро рассвет, и звездам пора гаснуть…
«Ты завидуешь нам, разве нет? Мне и матери. Потому ты так к нам жестока. Наверное, тебе всегда хотелось сына, но у тебя только три дочки… три пряхи… У тебя нет сыновей – вот ты и отбираешь чужих…»
«Остерегись, Матерь Богов…»
Голос клокочет жадной бездной. Сделай шаг – затянет, перемелет…
Но слова летят камнями – звонкими, бесстрашными.
«Что ж, радуйся, неумолимая! Радуйся, ибо скоро ты станешь матерью своего первенца. Ты породишь на свет того, кто будет страшнее Крона!»
Две звезды над обрывом гаснут – на миг. Потом опять появляются – горят веселым отчаянием…
Не слышал. Не мог. Не помню. Сон, глупый, последний сон того, кому предстоит вскоре лишиться снов насовсем.
Воины перед боем тревожатся. Все как один – я навидался судеб воинов за века.
Неопытные – по сотне раз точат мечи, ломают пальцы, доспехи проверяют. Изматывают старших товарищей вопросами: а как оно? а расскажи, как в прошлый раз было?
Молятся. Дом вспоминают.
Опытные, пропитанные кровью и потом вояки – эти кто как. Кто куражится, льет в глотку вино и крутит усы: ох, перевидимся завтра с Танатом Железноры… то есть, Железнокрылым! Эх, сто раз от него ушел, и на сто первый уйду!
Кто говорит без умолку о трофеях, рабынях, вспоминает любовные приключения… подшучивает над новичками.
А кто и вовсе храпит с наигранной безмятежностью, но во сне к нему приходят тени сомнений: что-то завтра?!
Ни одному воину не дано узнать, что такое – безмятежность Владыки перед боем.
Спокойное, холодное, выверенное знание того, что победишь (Владыки не проигрывают, чудовища – тем более). Что тебя не застанут врасплох.
Что не нужно тянуться за оружием: твое оружие – твой мир – всегда под рукой.
Там, на поверхности, все лето носились тревожные вести. Протискивались в подземный мир – со стонущими тенями. Неясные шепотки о проклятии Геи, о безумии Реи. Наверное, проболтался кто-то с Олимпа, а может, пифии и пророки увидели то же, что однажды увидел я: лекарство от олимпийской заразы.
На Олимпе тоже было неспокойно: это доносил Гермес. Поглядывал вопросительно и докладывал: Зевс готовится к битве с Гигантами. Решил их встретить, когда они уже полезут воевать: все равно ведь на Флеграх не возьмешь, значит, надо бить, когда они двинутся к Олимпу.
Удивлялся: почему его не расспрашивают? Шептался с Персефоной, шептался с Гипносом, не дождался ответов ни от него, ни от нее. Рассказывал: Афина, мол, делает какие-то непонятные намеки насчет Ананки, потом насчет Геракла… что ты думаешь об этом, Владыка?
– Что Промахос мудра.
Может быть, она понимает: Зевс не успеет подготовиться. Время – отцовская стихия – стремительно утекает сквозь стиснутые пальцы, сочится из разбитой клепсидры, и пока там, наверху, думают, что остаютсямесяцы – счет начинает идти на ночи, думают о днях – а хитрое время начинает скакать мелкими шажками – часами…
И значит – все идет как должно.
Я ждал, вынося приговоры, изредка покидая дворец Судейств, проходя по полям Мук, без каких-либо чувств навещая Элизиум.
Осени. Времени, когда срывают плоды. Когда облекается в цвета скорби Деметра и стихает смех влюбленных по берегам рек. Когда травы остро пахнут, умирая, когда начинают хлестать свирепые дожди, бесятся и хмелеют ветры, бушует море…
Осени – времени ежегодного предсмертия для природы.
Сотни ежегодных ожиданий – не таких, как нужно – горячих, нетерпеливых, бессмысленных – слились в однородное, серое, как утренний горный туман, ожидание Владыки.
Осень медлила застенчивой девушкой, впервые идущей на свидание. Стыдливо потупив глаза, уступала место лету – и это было правильно, потому что плодам нужно вызреть, налиться соком, пусть даже это плоды великой войны. Потом Нюкта начала задерживаться в небесах дольше, а уставший Гелиос – раньше отправляться с конями на покой.
Астрей надавал тычков сыновьям – и ветры вылетели в поле, и осень не утерпела, сломалась, пришла.
Пришло.
Жена спустилась в темном уборе, под стать материнскому. Заняла место по правую руку на троне. Взошла на ложе для выполнения супружеского долга.
Нюкта шепнула Гекате: «Там очень душно. Воздух пропитан ожиданием» -– Трехтелая, которая, кажется, собралась идти на войну, защищать Олимп кивнула и приказала мормоликам подготовить ей доспехи.
Потом ропот Среднего мира умолк.
Замолчали небеса, в испуге прижимаясь поближе к земле.
И перестали стонать тени на асфоделевых полях.
Скучно. Просто.
Тогда я понял – все.
Всё.
Душистый сад Геи-Матери заплодоносил горем для старого мира.
На выжженных Флегрейских полях проросли к небесам дивные побеги – пятьдесят стеблей. Протянули к Олимпу руки-цветы.
Нынче плоды сами урожай собирать хотят – во славу матушки-Геи…
От земли до небес тень материнского проклятия – во весь рост.
* * *
– Олимп, – только и сказал Гермес. Глаза у него были черными – из-за горького, отгоревшего ужаса.
Я не спросил. Ничего не сказал. Разочаровывать не стал, хотя вся поза племянника, его лицо, руки – так и орали: «Вставай, лавагет! Иди, лавагет! Семья в беде!»
Может, он еще что-то и глазами кричал, но я больше по глазам не читаю – глупость…
Тени новоприбывших шатались где-то у Дворца Судейств, стонали, жаловались на «проклятых прях», ругались из-за того – кому первому в очередь идти на суд. Сетовали на то, что Владыка в делах и не принимает: больше, чем мук, мертвые страшатся неопределенности…
Харон третью ночь работал веслами с ожесточением, не успевал высыпать из лодки монеты, и теням приходилось стоять по колено в меди. Оболы плыли по густым черным водам Стикса – скромным украшением в волосах вдовицы…
