К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (е книги txt) 📗
Новая война богов намечалась – прежней. Без вестников, без послов, без торговли. Друг другу в глотку – как в старые добрые времена. Просто умирает один век и рождается другой. Безыскусно, без стеснения – открыто, напоказ, как встарь.
Потому вестников я не ждал. Кроме Гермеса, но он – дело другое, должен же кто-то сообщить, что запылал Олимп.
Но подступающая война – эхо той, другой, далекой – вдруг расщедрилась. Пустилась во все тяжкие, как мореход, ступивший на долгожданную сушу. А может, завистливо покосилась на обычаи смертных – и нашла, что подворовать.
Обзавелась своим вестником. Правда, не от Гигантов, но тоже, вполне…
«Герой», – опасливо сообщил Гелло. Успешно избежал моего взгляда, юркнул за трон: там было спокойнее.
Мялись Эринии: Тизифона путано объясняла, что они просто пролетали… увидели это возле переправы. Подумали: почему живой? Подумали: вдруг Владыка захочет увидеть… или владычица…
Владычица хранила мертвое молчание по мою правую руку. Равнодушно рассматривала принесенный мстительницами трофей: кривоногий, кряжистый, морщинистый и с мозолями на руках – застарелыми, такие от тетивы остаются.
Гнусного вида старикашка. Так ведь никто и не говорил, что посланцы, которых посылают вперед себя великие битвы, должны быть прекрасны.
Алекто робко попыталась дополнить сестру: что они, конечно, не по воле Владыки… но мало ли… не гневайся, великий… голос ее смолк, придавленный общим ожиданием. Меж колонн бродило взволнованное дыхание подземных жителей, сами колонны надвинулись, любопытные: что скажет Владыка?
Старик-лучник равнодушно чесал подмышку – блохи одолели. Клочковатая бороденка пристала к подбородку грязными комками тополиного пуха. Поверх немыслимо обтрепанной хлены болтался колчан – кожаный и вытертый – но лука нигде видно не было.
Глаз нищего героя тоже не было видно из-за маквиса бровей.
«Куснуть?» – с надеждой осведомился Гелло.
Я качнул головой – нет. И вслух:
– Оставьте нас. Оставьте нас все.
Факелы чуть не задуло сквозняком возмущения. Свиту выдворять! Из-за какого-то нищего! Из-за живого! не подземного!
Персефона, впрочем, ушла сразу, не обронив ни единого звука. Потом, помня о недавнем уроке, исчез Гипнос. Прочих пришлось поторапливать взглядом.
Помедливших у двери Кер я выкинул за дверь ударом двузубца. Захлопнул, загородил все входы приказом Запирающего Двери…
Встал с трона навстречу старику, который перестал чесаться и поглаживал узловатыми пальцами прохудившийся колчан.
– Мне нужно кланяться? – спросил я.
– Не настаиваю. Можешь даже задрать подбородок – Посейдон, когда прибывает в гости, всегда делает так…
– Тогда предлагать тебе мой трон в знак почтения?
– И этого не нужно. За все богатства миров я не сяду на твой трон: к нему прилагается слишком многое.
Образ старика ссыпался дорожной пылью, стоило мне раз прикрыть ресницы. Зря, я предпочел бы – как раньше. Так для меня слишком много чести – смотреть прямо в лицо Эгидодержцу. Эк ты изменился, брат, заматерел, жесткости в лице набрался. Был ослепительно синим небом – стал грозовым. Возле рта – две складки, как два осадных рва. А в глазах убавилось величия, зато усталости приросло… что это, возраст?
– Давно не виделись, брат.
– Виделись. Недавно.
– Тогда, на Олимпе, когда ты с той стрелой…? Это не считается. Мы даже в глаза друг другу не посмотрели.
Да уж куда там было – смотреть. Громовержец учиняет разнос Аресу и Гере за покушение на любимого сына, я сижу и корчусь напоказ, в плече – рана от стрелы; остальные из Дюжины дружно бьются в экстазе – давненько такого зрелища не видали…
– Тогда да. Давно.
Шаги Зевса – грузные, наполненные мощью, – отдавались от стен зала густым эхом. Он всегда расхаживал, когда думал, и всем всегда хотелось уйти и не мешать. Вот и мне теперь, в моем же собственном зале…
– Хорошая игра. С Сизифом. С Мелиноей и этими слухами тогда… мастерски. Я даже почти поверил… пока Ата не расставила все по местам.
– Ата?
– Да, когда я решил сбросить ее с Олимпа… она и еще много чего рассказала бы, если бы успела.
– И?
– Хорошая игра, я же говорю. Я простил ее тебе… в конце концов, ты тогда был прав.
Я молчал, не делая шага навстречу или назад. Веком раньше, когда я решил выйти из тени, мы вот так же стояли друг напротив друга. И тоже смотрели – как пес на решившую его ужалить гадюку.
Правда, гадюкой тогда был я.
– Что смотришь, брат? Не ожидал, что тиран Громовержец способен признавать правоту? Прощать стремление начистить ему морду, как сатиру, подглядывавшему за чужой женой? Хочешь – я тебя еще больше удивлю?
– Не нужно.
– Почему не нужно?
– Мы говорим нынче откровенно, верно, брат? Твои признания тревожат меня куда больше, чем явные угрозы.
Потому что Крониды плохо умеют прощать. Прощать лучше всего тех, кому ты уже отомстил. А я не знаю, когда и как ты успел… И теперь мне придется думать еще и об этом.
Зевс улыбнулся без тени веселья – криво, устало. Запустил пальцы в блестящие, витые кольца бороды.
– Почему? Разве ты не знаешь, что сын мой Геракл освободил Прометея и помирил его со мной? Я знаю теперь, что это не ты угрожаешь моему трону. И не только это.
– Не только? – вопросом отразили стены.
– Не только. Ты помнишь Прометея? Его трудно заставить говорить о деле, но если уж он заговорит – еще труднее его остановить. Я знаю, кто помог мне во время заговора Аполлона и Посейдона. Я знаю, что ты никогда бы не открыл врата Тартара, чтобы свергнуть меня – ради жены или нет, неважно, – короткое молчание. – Я знаю, зачем ты взял жребий.
Наверное, это нужно отпраздновать скупыми владычьими объятиями. Мне бы пройти пять шагов, которые гулко отдадутся в пустом зале – и поприветствовать новообретенного брата. А потом можно пир устроить. Ибо – радуйся, Щедрый и Ужасный! – твоему миру больше не угрожает гнев Олимпа. Громовержец расположен к тебе как никогда, ибо знает, что ты не собирался покушаться на его престол, а собирался мирно подпирать врата Тартара спиной. Вот, прибыл самолично – доложиться о том, что возвращает тебе свою братнюю привязанность…
– У вас там что – так плохо? – спросил я. Успел поймать короткую, ленивую молнию из прищура: попытаться еще раз? нет?
Зевс махнул рукой.
– Хуже, чем плохо. У тебя тут есть, где присесть? Глупо вот так, стоя…
Еще глупее говорить вдвоем в огромном пустом зале – мрамор, медь и золотые прожилки пола и стен, чаши с драконами ковки Гефеста баюкают рыжее пламя…
Я покосился на свой трон. Молча призвал серебряную скамью, на которой обычно сидел Эак. Для себя выдернул из угла кресло – в углах чего только не было стараниями Эвклея, на всякий случай… вот и пригодилось.
Зевс уселся с готовностью, закутываясь в темно-синий, со скромной серебряной каймой гиматий. Хитон под гиматием тоже был темный, только пояс секундно сверкнул драгоценными бляхами. Долго наряд под подземный мир подбирал, брат?
– Ты слышал о Флеграх? Впрочем, кого я спрашиваю. Гермес наверняка говорил тебе… Успел ли он рассказать о нашей последней вылазке? Я, Афина и Гермес, воспользовавшись невидимостью твоего шлема, проникли на Флегрейские поля. Мы попытались застать Гигантов врасплох…
А не после этой ли вылазки у тебя такой потрепанный вид? В память, как на заказ попросилось ржание Хирона – того самого, который безмятежно пьянствует где-то в Стигийских болотах в компании Эмпусы (они еще соревнования устраивают, кто громче копытами стучит). Который недавно перепил Эвклея и который утверждает, что «в жизни все было гораздо скучнее, знал бы – давно б уже себе… ядовитую стрелу… ик! в одно место».
Но надо же хоть для виду изобразить интерес.
– И что же вы узнали?
– Что они неуязвимы там, где рождены. Даже для… – Громовержец, скривившись, потер свой колчан. – Нам пришлось отступать… хотя что я… – он нагнулся вперед и произнес раздельно: – Нам пришлось уносить ноги. Доволен?
