Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (чтение книг TXT) 📗
И теперь мне остается только скорее найти путь к реке.
8
СКАЗКА О СВОБОДЕ
Небо заливает густая вечерняя синева, но вместо умиротворения и прохлады несет тревогу и жар. Если со вторым я борюсь, усилием воли отгоняя хотя бы на время, то с первым не сделать ничего. У меня была сложная неделя в Гридли — новорожденном, строящемся неподалеку от Оровилла городке. Каждый день оседал в памяти испытаниями и смертями. Тиф, такой неожиданный для этих плодородных уютных мест, оказался упорным захватчиком, а едва показалось, что он отступает, что мой труд принес плоды, что я немного облегчил бремя вины за неспасенную Джейн, — приехала несчастная Эмма. Ее вести разбередили все поджившие раны. Теперь мы спешим домой, и я не могу, не смею признаться девочке, что…
— Что-то случилось, доктор? — Она, едущая чуть впереди, оборачивается, когда я обтираю лоб платком. — Устали?
…Не смею. Нет. Может, обойдется?
— Что вы, я полон сил. Сегодняшний день был уже легче предыдущих.
— Тогда прибавим немного… хорошо?
Получив кивок, она — прямая, отрешенная и незнакомо взрослая — шпорит лошадь. Я кусаю губы; дурнота заставляет крепче сжать поводья. Эмма права: время дорого, если дома все действительно так ужасно. Вряд ли честная девочка сгустила бы краски, скорее разбавила их, щадя меня. Поступки ее сказали куда больше: Эмма покинула Оровилл. Эмма, боящаяся своей тени, преодолела мили лесистого безлюдья, чтобы найти меня.
…Лошадь издохла, едва мисс Бернфилд влетела во двор поместья Джорджа Гридли. [42] Именно под своей крышей этот щедрый джентльмен, крупнейший местный землевладелец, позволил организовать госпиталь, и сюда Эмму, видимо, направили горожане. Когда я подбежал, она лежала на траве, и мне даже показалось, что девочка мертва, как и кобыла, исходящая пеной. Но вскоре Эмма очнулась, ухватилась за мою руку и, мутно глядя мне в лицо, заговорила. Я узнал о пропаже тела Джейн, о ночных тварях, о признании младшего Андерсена. Об ужасах, коими священники заражают паству, и опале, в которую попал шериф. Худшее Эмма оставила напоследок:
— Доктор, пожар был страшным. Ваш друг-иллюзионист… вы нужны ему. Это главное, почему я решилась приехать, ведь он был так добр к нашей семье.
— Амбер?..
— Только вы можете его спасти.
Она прятала глаза. Я, и так падающий от нервного и физического истощения, не спросил подробностей, решил, что лучше увижу все сам, чем немедля начну представлять. Горько было осознать: я отдал столько сил чужим и бросил своих! Пора возвращаться, благо, из Сакраменто прибыли сегодня два молодых врача, и я не оставляю Гридли на произвол судьбы.
— Вы сможете выехать прямо сейчас? Я боюсь, мистер Райз…
— Да, Эмма. Только найдем вам лошадь. Когда это вы научились ездить верхом?
Она натянуто засмеялась.
— Я научилась многому.
…Там, в тенистом саду Гридли, она показалась мне странной — эта добрая славная девочка. Кажется и теперь, хотя мы почти не говорим, а только прибавляем и прибавляем скорости. До Оровилла недалеко, две трети пути позади. Вот уже пришвартована «Веселая весталка»: башни Амбера больше нет, часть палуб — пепелище. Многие иллюминаторы светятся, видны человеческие силуэты на носу и возле гребного колеса. Я направляю к воде лошадь, но Эмма тут же нервно, даже зло меня останавливает:
— Они все в порядке! Мистер Райз… не с ними.
— Хм. И где же он?
Девочка улыбается — и гасит мое спонтанное необъяснимое подозрение. Улыбка делает бледное лицо почти детским, только в глазах прежние непонятные, нездоровые огоньки. Они напоминают голод во взгляде бездомной кошки, и, каким бы отталкивающе глупым ни был этот мелькнувший образ, от него трудно избавиться.
— Он нашел ваши ключи. Вы ему говорили, где храните их?..
Невольно смеюсь, качая головой: не то что не успел, но и не собирался. Впрочем, Амберу вряд ли трудно было бы проникнуть в такую развалину, как мой особняк, а уж наглости хватило бы точно. Отлично вижу его развалившимся на моей старой софе и попивающим мое вино. Может, в таком случае и увечья его не столь страшны?
— Никто не знает, — спешно уверяет Эмма. — Он ведет себя тихо…
Замолчав, она вдруг прижимает пальцы к виску и склоняет голову Глаза застывают, но губы шевелятся. Так она едет полминуты, не меньше; я не решаюсь заговорить, только внимательно слежу, чтобы не упала. В случае чего я ее подхвачу. Девочка тоже устала, для нее дорога нелегка. В отличие от меня, она ведь не привычна к долгим армейским переходам, а укачивает ее даже в карете.
— Я… молилась, простите.
Она выпрямляется. Молитва не принесла покоя в ее больные глаза. Дальше мы едем молча.
…Ночь уже сгустилась, рассыпавшись звездами и опав росой в траву, но мне только душнее. Температура поднимается, все труднее терпеть ворочающуюся внутри боль, и, кинув взгляд на правое запястье, я без удивления нахожу знакомое пятно. Давлю на него пальцами — пропадает, но вскоре появится снова. Главное, чтобы сейчас Эмма ничего не поняла, не испугалась. Я не знаю, как буду лечить Амбера в таком состоянии; не знаю, хватит ли сил, если помощь нужна не только ему. Не знаю ничего, кроме одного: справлялся и с худшим. Выбора нет, меня ждут. Остается лишь, стиснув зубы, умолять собственное тело послужить еще какое-то время. Но…
— Эмма?
…Бедная девочка, то и дело начинающая молиться и устремляющая взор в пустоту, едет не в город. Видимо, она заблудилась.
— Это не совсем та дорога.
Мы смещаемся к роще краснокожих. Меняем направление почти незаметно, но я прожил в этих краях слишком долго, чтобы не различать похожие, как братья, холмы. Я осаживаю коня и останавливаюсь. Эмма вздрагивает и, обернувшись, глядит на меня так, будто едва проснулась.
— Нет. Она нам нужна.
— Мы дадим крюка. Поворот на Оровилл южнее…
Она возвращается, тоже останавливает лошадь и опускает голову. Руки, держащие поводья, дрожат.
— Нам не нужно в город, доктор.
— Что вы имеете в виду?
— Там… не совсем спокойно. Мистер Райз ждет нас у поселения.
— Ах вот оно… — На полуслове я осекаюсь. — Погодите, но откуда вы…
— Знаю. — Она вскидывается, убирает локон со лба. — Он сейчас сказал мне об этом.
— Сказал?!
— Да, доктор. — Тон становится тверже, сверкают глаза. — Едемте скорее, хватит тратить время. Вы все поймете! Давно пора! Это все, все и ради вас тоже!
Она собирается пришпорить лошадь. Я, перегнувшись навстречу, сжимаю бледную руку, отнимаю поводья. Эмма трясется. Трясется все сильнее.
— Господи, как я не понял сразу… вы больны. Я должен отвезти вас…
— Нет! — Она почти кричит и в свою очередь дергает меня за руку, порывисто тянет, едва не стаскивая с коня. — Я здорова! И вы нужны мне! Нам! И Джейн! Вы…
По впалым щекам бегут слезы. Она тянет меня опять, потом, сдавшись, выпускает, просто глядит — измученно и… безумно. Я долго отказывал себе в этом слове. Подменял другими, утешаясь, — тщетно. У Эммы перевозбуждение, граничащее с припадком. Галлюцинации, раз она слышит бесплотные голоса. Правдивые ли новости она вообще привезла? Не выдумала ли чудовищ и пустую могилу сестры? Но ведь пожар на судне был. И никуда не делась тревога, некое чутье, которому я привык верить. Мне страшно за Амбера, так же, как за помутившуюся рассудком несчастную малышку. И… что еще я могу сделать?
— Хорошо. Да, я…
Я готов уступить, поехать с Эммой, куда пожелает. Может, так, — не найдя Амбера в роще, — она поймет, что нуждается во врачебной помощи. Я произношу одно слово согласия, второе, но третье поднимается спазмом болезненной рвоты. Оно не дается. Я закрываю глаза.
Тело меня все-таки предало.
— Мильтон…
Гнилая горячка — так некогда звали тиф. Во сне знакомый голос тоже прорывается из гнили, из липко сковавшей темноты. У гнили много ликов: раскаленный обруч вокруг головы, колючий песок под веками, бурлящее пламенем нутро. Даже в забытье я понимаю: острая форма, быстротекущая. Раз дошло до сыпи, уже разгар. Закономерно: погруженный в чужую болезнь, я подставил собственной спину, а теперь плачу. Дороже, чем те, кто начал лечиться в первые дни.
