Дети порубежья - Школьникова Вера (книги онлайн .txt) 📗
На ладони слепого графа лежал маленький шарик, подарок Далары. Снадобье из подземного города служителей Ареда. Быть может, в него подмешана кровь жертв? Они там тоже разрезали несчастных на куски во имя своего бога? Неудивительно тогда, что мир отверг их. Но Далара ничего не говорила про убийства, кровь и смерть. Она верила, что служение Ареду по сути своей служение познанию. И если она ошиблась, его душа уже обречена на муку в посмертии.
Эльвин не мог знать, кто прав: его бывший учитель, поливающий кровью алтарь Темного, или ученая эльфийка, хранящая утраченное знание. И тот, и другая служили Ареду, но это не мог быть один и тот же бог. Или же у Ареда две ипостаси, как у Семерых, но не мужская и женская, а темная и светлая? И все зло творится во имя темной, а все новое открывают служители светлой ипостаси? Какая разница? Он не может отступить, теперь, когда зашел так далеко. И он хочет увидеть лицо Рэйны, даже если за это придется заплатить посмертием. Она говорила, что у нее голубые глаза.
39
В день королевского траура вся империя пребывает в глубочайшей скорби. Да и как не пребывать? Закрываются все лавки, все трактиры, дома удовольствий – хочешь не хочешь, а ничего, кроме как горевать по его эльфийскому величеству, простому люду не остается. Вот они и горевали по домам, поминая короля Элиана заранее припасенной бражкой.
А дворянам полагалось скорбеть публично: сперва на утренней службе в храме Эарнира, где жрецы просили милосердного бога даровать королю легкую дорогу домой, потом на вечерней, в храме Келиана, моля властелина смерти отпустить его величество к страждущим подданным в следующем году. Днем следовало носить черные одежды с белыми лентами, читать вслух «Сказание о деяниях великого короля» и раздавать пожертвования.
Но с самым большим размахом предавались скорби в королевском дворце. За две недели до траурного дня прекращали все увеселения, входил в силу запрет на драгоценности и разноцветные платья, дамы распускали затейливые прически и ходили простоволосыми, а кавалеры не брились. Повара готовили грубые кушанья, вместо вина пили подсоленную воду. Не удивительно, что лица придворных отображали искреннее страдание.
Во времена Энриссы при дворе скорбели в меру, соблюдая больше видимость, чем дух, но Саломэ Светлая, мягкая и уступчивая, обретала непреклонность во всем, что касалось ее каменного супруга. Любая дама, уличенная в преступном легкомыслии в траурные дни, навсегда покидала двор. Повинный в том же грехе кавалер отправлялся служить на границу.
Сам день Скорби начинался рано, еще до восхода солнца. Наместницу омывали талой снеговой водой (если снег в Суреме успел сойти, везли издалека), затем она одевалась: черное платье из грубой шерсти, светлый плащ из небеленого льна, распускала волосы. Рассвет она встречала в часовне, наедине с королем, в посте и молитве. Около полудня собирался ближний круг – члены Высокого Совета, министры, послы, избранные придворные – присутствовать на службе в часовне считалось большой честью. Не удостоенные таковой молились без наместницы, в дворцовом храме Эарнира.
После общей молитвы все опять расходились, и только наместница оставалась в часовне до вечера, потом торопливо съедала кусок хлеба прямо в коридоре и уходила обратно, для ночного бдения. На следующий день траур заканчивался, наместница возвращалась к привычному белому цвету, а двор – к обычному укладу.
Саломэ сидела в ногах статуи, на ступеньках, и теребила край плаща. Приближался полдень. День выдался неожиданно солнечный, по-настоящему весенний. Свет залил мраморный пол, пятнами рассыпался по виноградным гроздьям на барельефах, вызолотил светлые волосы наместницы. Она смотрела на короля: статуя казалась живым человеком, словно Элиан прилег на каменный постамент отдохнуть и погрузился в дрему. «Сегодня он вернется, – повторяла она про себя, – он обещал».
Этот скорбный день должен был стать самым счастливым днем ее жизни, если бы не Леар Аэллин! Герцог так и не внял голосу разума. Сегодня он бросит вызов королю и потерпит поражение. Король милосерден и простит дерзкого Хранителя, но Леар будет опозорен. Он мог вернуться в Суэрсен по своей воле, сохранив честное имя, но выбрал безнадежный бой. Она заранее сочувствовала другу, но не видела другого выхода – выставив себя на посмешище, Леар покинет Сурем и забудет свою безумную любовь к чужой жене. Они больше никогда не увидятся.
Полдень. Ближайшие часы пробили двенадцать раз, им отозвались колокола столичных храмов. Саломэ поднялась и заняла свое место возле алтаря. Сейчас жрец Эарнира призовет короля вернуться и подтвердить брачную клятву. Десять раз она стояла перед этим алтарем, десять раз жрец тщетно взывал в пустоту. Сегодня все будет иначе.
Часовня заполнялась людьми. Явились члены Высокого Совета, за исключением Хранителя: магистр Илана в лазурном шифоне, вместо Ира – незнакомый наместнице маг в алой робе. Обычно Ира заменял Арниум, сухенький вежливый старичок с бегающими глазками, а этого, похожего на старую пегую борзую, Саломэ видела впервые. Бургомистр в черном бархатном камзоле посторонился, пропуская военачальника. Тейвор облачился в церемониальный бронзовый доспех, бережно хранимый со времен Элиана: солнечный свет дробился в нагрудной пластине, на поясе висел короткий широкий меч без ножен, голову венчал шлем с алым плюмажем.
Леар опаздывал – следом за высокими советниками вошли министры, Саломэ удивилась, заметив Чанга – она не ожидала, что тот успеет вернуться из Квэ-Эро. Он даже не переоделся с дороги, только сменил плащ – пыльные сапоги предательски выглядывали из-под дорогой ткани. Придворные в черных костюмах, жрецы, послы… Хранителя по-прежнему не было, Саломэ с облегчением вздохнула – он все-таки одумался – и собралась уже кивнуть жрецу, чтобы тот начинал, как дверь распахнулась.
Леар вошел в часовню. Придворные переглядывались – Хранитель явился на траурную церемонию в родовых цветах, вместо обязательного черного. Он шел вперед, к алтарю, установленному напротив пьедестала, перед ним расступались в недоумении. Леар остановился возле наместницы, повернулся лицом к собравшимся.
Серая шелковая рубашка, расшитая серебряной нитью, словно лед на реке, усыпанный первой порошей, открывала тонкую шею, глаза казались огромными на заострившемся лице, широкие зрачки занимали почти всю радужку, оставив только тонкий ободок по краю, между бровей залегла прямая складка. Саломэ не узнавала Леара – родное, знакомое до мельчайших черточек лицо выглядело мертвым, высеченным из камня. В статуе короля на постаменте и то было больше жизни.
В часовне нарастал ропот, жрец выразительно кашлянул, Чанг шагнул вперед, хотя оружия у Хранителя на первый взгляд не было, разве что он спрятал кинжал в сапоге. Министр был готов выдворить сошедшего с ума герцога за дверь, раз уж больше некому, но наместница молчала, и Чанг отступил назад, успев заглянуть Леару в лицо. Позади кто-то пробормотал: он что, напился? Но Чанг сомневался, что подобного эффекта можно добиться простым вином. Если Хранитель и пил что-то, то настой красной травы из Инхора или маковую вытяжку.
– Я жду, брат, жду, не тяни время. Некуда отступать.
– Зачем? Ты хочешь убить меня, так убивай! Сделай все сам!
– Ты опять трусишь, мой младший брат. Но на этот раз ты не улизнешь. Говори, они ждут, она ждет. А я посмотрю. – Элло присел на нижнее кольцо змеи, тварь изогнулась, при этом сжав Леара еще сильнее, и положила на плечо мальчика треугольную голову. Элло ласково погладил горячую чешую. – Покажи. На что ты способен, младший брат. Развесели меня, и там, в посмертии, я уговорю ее ослабить объятья. Ненадолго.
– Ты же обещал, что все закончится… – в бессилии прошептал Леар.
– Ну что ты, все только начинается, – Элло запрокинул голову и рассмеялся, взрослым глубоким смехом.
Леар посмотрел на Саломэ, застывшую у алтаря, обвел взглядом собравшихся:
