Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг (читать книги без сокращений .TXT) 📗
2
По большей части – не так страшно.
Подбородок Тоа-Сителла под моим кулаком… горючее масло сочится из пор… пожар на пристани… утопая в Шенне… логика боли… звон Косалла, теплая рукоять в руках, щель между ящиками на палубе речной баржи…
Я другого не могу снести.
Этого…
Того, что они де…
Что делают с…
Даже подумать не могу; в первый же миг чужая память вывернула меня наизнанку, швырнув на холодный каменный пол Ямы.
– Кейн? – Рядом со мной т’Пассе. – Кейн, помочь тебе?
Блевотина рвется из меня, полосуя горло, кровью омывая язык. Я мучаюсь долго. Куда дольше, чем полагал возможным. Сухие спазмы сотрясают мне кишки, и это хорошо.
Хорошо, что мне не приходится говорить.
Я с трудом размыкаю веки. Лужа блевотины расползается, накрывая мою ладонь. Я не шевелюсь. По сравнению с моими руками лужа кристально чиста.
Заставляю себя оглядеть черную корку на клинке Косалла. Засохшая кровь. Ее кровь. Распадающееся надвое тело. Вонзенный в лицо меч. Короткий звон, когда жизнь ее утекает сквозь меч…
Утекает в меч.
Я выдержу. Перетерплю. Я лучше буду смотреть на засохшие остатки ее живой крови, чем думать о том, что эти бездушные сраные педофилы творят с Верой.
Но сердце предательски отвергает мою волю. Я слышу ее крик. Я чувствую вкус ее слез. Вера…
Господи, Вера….
хрусть
Правую руку пронизывает боль. Я тупо смотрю на сжатый кулак – по костяшкам стекает тонкая струйка крови – и только тогда соображаю, что врезал по каменному полу под собой.
Такую боль я могу выдержать.
Такая боль мне по душе.
Повторим.
хрусть
Мозоли на костяшках сошли много лет назад, но кости не потеряли плотности: не ломаются. Только расходится смятая плоть, обнажая пронизанный алыми прожилками сустав, будто белые на красном игральные кости.
– Что с ним? – спрашивает т’Пассе. – Зачем это он?
хрусть
– Хэри, прекрати, – шепчет с пола Крис.
Я оборачиваюсь, чтобы глянуть ему в глаза. Они полыхают состраданием. Столько сострадания, что для милости не остается места. Он не избавит меня от боли. Он будет мучиться за меня и со мной, но избавить не может.
хрусть
В лужу блевотины падают костяные ошметки.
– Он повредился умом, – говорит т’Пассе. – Помогите же ему. Остановите его!
Пленники придвигаются ко мне, протягивая руки – утешить, пособить. Предложить мне жизнь.
– Кто дотронется, – цежу я сквозь зубы, – убью.
Все пялятся на меня. Я поднимаю кулак и пожимаю плечами в знак извинения. Кровь стекает по руке, капает с локтя на пол.
– Моя дочь, – выдавливаю я вместо объяснения, и все как-то понимают, но продолжают пялиться: Делианн, т’Пассе, кейнисты, и перворожденные, и «змеи», и даже Тоа-Сителл – и до меня постепенно доходит, чего они ждут.
Они хотят, чтобы я оказался тем, кто знает, как быть дальше.
А я знаю.
Перед глазами стоит: разумный образ действий. Ответственный. Проскользнуть через пещеры. Уйти вниз по течению. Охранять меч. Собрать союзников, развязать партизанскую войну. У великих перворожденных магов отыскать способ очистить от скверны слепого бога, клинок и реку. Но я не могу высказать все это. Не могу облечь словами и составить план.
Потому что тогда Вера останется в руках моего врага.
хрусть
Смотрю на разбитые до кости суставы. По окровавленному фарфору бегут черные ниточки трещин. Больно. Очень больно.
Боль – это инструмент. Орудие природы. Ее способ объяснить нам: «Вот так не делай, придурок». Мой враг в другой вселенной, мне не дотянуться до него. Но теперь я знаю, кто он такой. Что он такое. И заставлю его явиться ко мне.
А там пусть природа берет свое.
Орбек со своей командой скатываются по лестнице из зала суда на галерею, словно в сцене из старинной немой комедии.
– Старшой! – орет Орбек. – Эй, старшой! Клятый суд полон долбаных монахов!
Я поднимаю голову.
– Знаю.
Безумная мешанина, которую впихнул в мои мозги Делианн, все быстрей и быстрей складывается, осыпаясь калейдоскопом, где каждое стеклышко занимает свое место по отношению к другим: Шенна и Вера, Тан’элКот и Коллберг, монахи, надвигающиеся сверху, и нелюди – снизу, смыкающееся вокруг города кольцо социальных полицейских. Райте. Делианн.
Я.
Узор сложился.
Наши судьбы захвачены адским смерчем, его жерло втягивает нас, всех и каждого, засасывая в свое чрево, где царит штиль. Я вижу, как он надвигается: образ будущего. И образ этот придает мне сил.
– Ладно, – хриплю я и говорю снова уже громче: – Ладно. Заткнитесь и слушайте. Хотите знать, что нам делать? Я вам, блин, скажу, что.
Смотрю на т’Пассе и окровавленным пальцем тычу в сторону Райте:
– Разбуди его.
– Кейн…
– Разбуди, – повторяю я. – У меня есть то, что нужно ему… – Поднимаю руку, наблюдаю, как набухает алая капля и падает в грязь. – А у него есть то, что нужно мне.
Стискиваю кулак, и кровь течет сильнее, густым багряным ручейком. Пробую на вкус.
– Я предложу ему сделку.
3
На дне Шахты, под заскорузлой тушей мясорубки, вмурована в камень железная решетка поверх сливного колодца. Над ней работала скальная чародейка из камнеплетов, нанятая имперской стражей. Песня ее размягчила камень до консистенции теплого воска, а когда решетка встала на место и камень сомкнулся над ней мягкими губами, неслышная мелодия чар придала известняку прочность гранита.
Для людских глаз в Шахте царит непроглядная тьма, но не потому, что там нет света; взгляды тех, кому доступны более низкие частоты спектра, найдут смрадный колодец, озаренный тусклым тепловым свечением живых тел и яркими струями выдыхаемого воздуха. Если бы взгляд такого существа упал на решетку сейчас, то узрел бы, как лезут сквозь решетку бледные пальцы, словно трупные черви из могильной земли. Если бы напрягся в этот миг слух острей людского, то уловил бы мрачный гул, трепещущий в тысячелетнем терпении самого известняка. Пальцев становилось все больше, уперлись снизу в решетку огромные ладони, и железные прутья вырвались из плена тающих камней.
Из рук в руки решетку молча передали вниз, до самой подземной реки. Гудение сменило тон, вернув прочность краям колодца, и наружу выползли две скальные чародейки. За ними последовали двое огнеглазых троллей, потом еще камнеплеты, несколько перворожденных, опять тролли, пара неуклюжих, лишенных ночного зрения огров и даже компания древолазов, которые взлетели по сливному колодцу, привязав копьеца за плечами.
Многие были облачены в доспехи, и все до одного – вооружены. У каждого из перворожденных имелся при себе грифоний камень из тайных запасов Тавматургического корпуса, и у многих – заклятое оружие, питавшееся силой камней. Один из огров, втянув носом влажный смрад, заметил, что голоден; тролль высказался в том смысле, что обычно к стенам тут прикованы хумансы – кулинарная мечта людоеда.
Но Шахта была пуста.
На всем протяжении длинной, очень длинной винтовой лестницы не осталось ничего живого. Только кандалы – раскрытые, брошенные, свисающие на цепях с вбитых в камень тяжелых скоб.
– Может быть беда, тут, – мрачно проговорила одна из скальных чародеек. – Шевелитесь. – Она ткнула коротким пальцем вверх. – Есть дело у нас, там.
Но когда они выломали дверь, ведущую из Шахты в Яму, то обнаружили, что Донжон пуст.
Древолазы, перворожденные, огры, тролли, камнеплеты и огриллоны носились по концентрическим кругам туннелей, заглядывая в каждую тюремную камеру. Но единственными обитателями Донжона были трупы, сваленные кучей на нижнем краю Ямы.
Двери, ведущие на лестницу из зала суда, не удалось выбить даже могучим ограм. Кто-то предположил, что дверь укреплена чарами, и некоторое время шел спор, рубить двери топорами, или прожечь колдовским пламенем, или обратиться к скальным чародейкам, чтобы те вынули петли из камня. И когда спор разгорелся уже до того, что бредовые идеи сплетались из воздуха, грозя кровопролитием, явилась Кайрендал.
