Русский шпион-инопланетянин (СИ) - Мещеряков Михаил Юрьевич (книги .TXT) 📗
Ладно, давай, Чиф, у меня тут... - и Боня исчез.
- Ну, и ладушки! Расскажи, Жора, напоследок что-нибудь мирное, и будем мы с Лорой отбиваться баиньки.
- Мирное? Тоже мне, нашел пацифистку... А о чём?
- Не о чём, а о ком. Расскажи о Доке. Как он странником стал?
- Моня? Мы с ним земляки. Оба коренные одесситы. Ты хочешь послушать байки за Моню? Их есть у меня! Ну, внимайте...
Это, действительно, была мирная, душераздирающая история...
Соломон Моисеевич Абрамсон - вслушайся в музыку слов. В отличии от твоей не кошерной, полукровной срамоты... Я о тебе, о тебе говорю, Гея! Моня настолько сын своего народа... что я бы даже сказала: он родился сразу уже старым, бедным евреем. Шучу, конечно. Мальчик из очень хорошей, правильной семьи. Его дед, известный одесский портной, Лейб Пейсахович, принимал участие в знаменитых, еврейских погромах. Как участвовал? Его громили.
Папа, Моисей Лейбович Абрамсон, доктор наук, член-корреспондент медицинской академии. Удивительный гинеколог. Мама Меира Яковлевна, кандидат медицинских наук, домохозяйка.
- Тоже офигенный гинеколог?
- Мейра? Терапевт, никакой. Моше чисто для приличия, чтобы она его не завидовала, протолкнул её "девичью" диссертацию. Девица ей одна писала.
Она хорошая, еврейская мама и супруга. Для чего ей надо, быть нормальным доктором?
Сам маленький Моня никогда не ходил гулять с мальчишками футбол во дворе. Когда пришедшая в гости тётя Фира однажды спросила, почему он не идет на улицу, играть с ребятами, то шестилетний Моня ответил:
- Зачем? Драть сандалики, и ходить в драных? Ждать пока мама не купит новые? Ей это надо? Пойду, почитаю букварь, когда-нибудь мне тоже придется кормить семью.
Он САМ в пять лет попросил маму отвести его на скрипку! И честно отбарабанил весь курс музыкальной школы. Не бросил и не расстроился, когда ему сказали, что гением и лауреатом он никогда не станет.
"Ничего страшного! По крайней мере, я смогу сыграть для коллег, во время чествования меня на юбилее!" - спокойно сказал семилетний Моня.
В двенадцать лет сын попенял папе, что у него очень неудобная специализация.
- Детям не принято смотреть на женские гениталии. А то я мог бы временами Вам ассистировать. Для адаптации к крови и человеческому телу. Я пойду в медицину! - заявил мудрый, маленький Соломон.
Снял отцу, растерянно ищущему очки, предмет поисков со лба, одел на нос и продолжил:
- Папа! Я Вас умоляю! Почему Вы так смотрите, как удивленный? Мой отец светило медицины, а я пойду учиться на юриста? Я идиёт? Идите, собирайте маме, и мы поедем в гости к Марку Иосифовичу. Ректору мединститута. На посмотреть, действительно ли их дочь Ривка, так страшна, как мне показалось в восемь лет. Возможно, я был не прав.
Ну, сам понимаешь, в институт Моня поступил, с блеском. Профессор Зельтен, сидящий в приемной комиссии, шепнул находящейся по соседству Раисе Львовне:
- За мальчика так хорошо говорили солидные люди... я уважаю его папу... Готов был поставить балл ничего не слушая... Зачем коллеги беспокоили воздух? За него можно было совсем молчать. Он знает всего больше меня!
Закончил Моня с красным дипломом. Женился на втором курсе, на Ривке. Они, таки-да, любили друг друга.
Соломон выбрал специализацию "хирургия" и был очень подающим надежды. Правда поначалу не мог до конца определиться и малость метался. Начинал, по-моему, лучистым хирургом, в кардиологии точно был, оториноларингологом подвязался. Всяких курсов переквалификации, повышения квалификации уйму закончил... Потом у супруги рак головного мозга обнаружили и он чуть в онкологию не ушел. Она бы выжила, но пожертвовала собой ради ребенка. Долго не могла забеременеть, а тут на тебе. В общем, лечиться она отказалась, беременность отходила, родила, а потом было уже поздно. Зато ребенку жизнь дала, успела. И назвала его сама - Моисеем. В честь деда, Мониного отца. Делали всё, что только могли, но, увы, не спасли. Умерла Ривка. Док, как-то сломался тогда, замкнулся в себе. Потом уехал в Америку, маленький Мойша у деда на попечении остался.
Моня в Штатах ещё малость поучился, в этот раз на уже пластического хирурга. Поработал некоторое время, причем моментально приобрел там очень солидную практику. Это потому, что он художник от Бога. Когда Моня в пятнадцать лет бросил изостудию, ради будущей медицины, Арон Яковлевич, их руководитель, плакал и ходил к маме уговаривать. "Мейра! Сделай что-нибудь! Твой сын лишает меня славы первого учителя народного художника СССР!". Прости, Чиф, я отвлеклась! Короче, в Америке Соломон опять бросил всё и вернулся в Россию. Забыла сказать, они в начале восьмидесятых с Одессы в Москву переехали. Папе правительство Москвы выделило четырех комнатную квартиру на Покровском валу.
В общем, начал он трудиться уже здесь, в клинике. А тогда "пластика" больша-ая роскошь была. Соответственно, блат, взятки, знакомства. И вот сидит Док на работе, время двенадцатый час ночи, за стенкой сестричка-интерн кемарит, пытается отдохнуть, пока не началось. На столе в операционной, с разрисованной мордашкой, молодая дамочка лежит. Дочка нужного человека. Соплеменница и единоверка. Короче, надо носик выправить. Он горбатенький, длинненький, а теперь ещё и кривенький. В теннис на кремлевском корте играла. Эйс, подачу на вылет, носом приняла.
Тут надо упомянуть, что к ночи Моня уже никакой был. Уставший, ушатаный в дрова. Работы невпроворот, вспомни-ка те времена, восемьдесят третий, восемьдесят четвертый год... это сейчас клиники по пластике на каждом шагу наоткрывались.
А от папы той девочки, что на столе находится, мно-ого чего зависело. Железобетонная стена, в случае надобности. Прикрыть, ой как может, недоброжелатели у всех есть. Соломону, когда он с трапа самолета сошел, с Америки прилетевши, первое, что сказали, вместо здравствуй - "а ты, что, назад вернулся?".
И действительно, еврей, с профессией, с английским, востребованный... Готовый "невозвращенец", какого рожна обратно приперся, чего в Штатах не жилось? Уж не завербованный ли?
Подошел Моня к столу, щупает пациентке нос, да работу обмозговывает. Ринопластика, если её хорошо делать, штука довольно кропотливая.
"У этой девочки кожа тоненькая, ювелирненько надо, - думает Док, - с одной стороны хорошо, отеков будет меньше, с другой, под толстой кожей меньше следы ремоделирования хрящей было бы видно". Стоит, по времени прикидывает операцию. Обезболить, вскрыть, вывести хрящи наружу... Это во сколько мы, примерно, закончим? Взгляд, вниз на часы бросил, а заодно и пациентку зацепил. Твою мать... Там совершенно ничего делать не надо! У неё божественный нос! Тоненький, РОВНЫЙ, КАК СТРЕЛА.
- Другой бы в обморок грохнулся, - Горгона-Георгия снова протянула руку и достала свою колбу, - а Моня наш ещё в далеком, детском садике железными нервами славился. Его не одна воспитка не смогла за осмотром девочкиной писи застукать. Хотя он их за четыре года, осмотрел не меньше, чем папа в кабинете.
И теперь тоже, не хмыкнул, не пискнул, не одним мускулом не дрогнул. Берет сок, добавляет снотворного, и несет ассистентке. "Пейте, Сонечка, можно ещё с полчасика покемарить. Минут через сорок начнем".
Софа, молодой специалист, с красным дипломом, интернатуру вот заканчивает, девочка из хорошей, достойной семьи, влюблена в него по уши. Она из его рук креозот выпьет не переспрашивая.
Возвращается в операционную, берет маску анестезиологическую и накрывает пациентку. Она отъехала, он давай ей нос пальцами моделировать. За двадцать минут у девочки носик картошкой, горбинкой, римским, греческим, армянским побывал. Глазки японскими и наоборот были. Скулы на минуточку в "монгольские" превратились. С Мони пот водопадом льется, он губу закусил и стоит, экспериментирует. Получается, что если он хрящи, ткани или даже кости пальцами фиксирует, и сосредотачивается на будущей работе, то они сами по себе, каким-то непонятным образом размягчаются. А если перестанет мять, то видимо застынут.
