Доспехи бога - Вершинин Лев Рэмович (читаем книги .TXT) 📗

– Семнадцатое лето. Женить собирались…

– Жаль небось?

Какая, однако, визгливая бабенка…

Приглушив звук, иду к комбайну.

Есть не хочется, но чай – это не еда, это гораздо лучше.

– Как не жаль? – рассудительно отвечают мне в затылок. – А только сам виноват. Иных парней наших посекли для науки да и отпустили, как, к примеру, Бейбу Пигалицу. А смертоубийство – дело иное. И как додумался? Ни я ж, ни мамка его такому не учили. Добро еще снять позволили, домой отвезти, похоронить по-людски…

Присаживаюсь. Прихлебывая чай, перегоняю запись чуть вперед.

– Новый господин наезжал. Видный такой из себя, плащ лыцарский, лазоревый, а говор самый простецкий и рожа, прости Вечный, чисто разбойничья. Жить в имении, грит, не буду, больно уж разорено. Оставил за себя управителя, а сам к их сиятельству графу подался, при замке служить.

– Вишь ты…

– То-то… Да не кого-то там, а каффара, из городских… Да ты не сопи, паря… Оно хучь и каффар, спаси Вечный, а все ж таки не зверь. Молодой, уважительный…

– Эге… а все ж, ептыть, каффар…

– И что?

– Ну-у, ежели, к примеру, порчу наведет?

– Тю ты – порча! Нынче особо-то роптать не приходится… Вот до бунта, за старыми господами, ну дык дела и вправду шли под гору… А теперь что ж, за новым, лазоревым-та, облегчение вышло, так что не должно бы совсем-то уж худо быть…

– А у тебя, к примеру, какие теперь подати назначены?

– Ну, придется посылать в замок батрака и телегу с лошадью.

– Сколько дней на год?

– Двести.

– Ого!

– Ну, дык у меня ж почти два каламма…

– …Хм. Ежели двести дней – и на том все, тогда еще куда ни шло.

– Да нет, еще и другое.

– Еще и другое? Что же?

– Зерно тоже… Двадцать полных мер…

– Йой!

– А ты не свищи, свистун. Недоимку ж простили, смекай! А потом, старые господа тридцать мер брали, а в Поречье, говорят, и по сорок!

Таращу слипающиеся глаза на диод. Он все еще помигивает. Да что они мне там, «Лебединое озеро» в полном варианте пересылают, в самом-то деле?

– Но кроме этих-то двадцати мер, уж наверняка ничего не требуют?

– Да нет, почему ж это из-за этого остального не сдавать?

– А что же еще тебе сдавать нужно?

– Ну, телячьи и жеребячьи «крестики» буду платить, к примеру. Полтора за теленка, два с третью за жеребенка. И десятую долю с овцы.

– Каждую десятую овцу?!

– Кажную седьмую.

– Отчего ж седьмую, если положено десятую?

– Ну да – а при старых господах кажную шестую сдавали. Так что…

Нет, это уже не крестьянская основательность. Это, как любит говорить в подпитии один мой друг, идиотизм деревенской жизни в полном объеме. Но, по крайней мере, убаюкивает на раз, лучше всякого снотворного. Лень даже протянуть руку, выключить; я растекся в кресле, блаженствую.

– М-да… Но уж это-то точно все?

– Эге. Разве только малость еще. Дважды на год долю мяса, и яйца, и кур полдюжины, и питейный мед… И еще двенадцать сажен дров, и три бочки угля в кузню. И еще сена – воз с каламма. И десять пуков соломы. И фунт льняной пряжи, и два фунта хмеля, и фунт воска, и еще пук конопли…

– И конопли? Охти, беда…

– Чего разохалась, дура? А при старых господах всего этого дела еще на добрую треть поболе, и податные сборы, сама знаешь, похлеще были…

– Ах, так с тебя еще и монета положена?

– А как же, чем мы хуже других… Поземельная, подворовая. И подушная, и тягловая. И шесть «крестов» за каждого батрака… И еще подарочные, и на капеллана, на стражу, на повара, и еще сбор в пользу часовни…

– Сколько ж это всего денег выйдет?

– Без трех «крестов» дюжина сребреников на круг, – едва ли не с гордостью.

– Это ж пять быков купить можно! – потрясенно.

– Ну да-а…

– И все это вместе, ты говоришь, все ж таки… ничего?

– М-м…при старых господах хуже было. К тому ж еще и землицы прирезать дозволили. Которая нынче ничейная. Сколько можешь вспахать, столько и бери…

Журчит ручеек, журчит, убаюкивает.

Нет. Вот спать не надо.

Не надо спать.

С усилием открываю глаза.

…Дурацкий был сон. Но, будем надеяться, вещий. Поскорее бы и впрямь оказаться в модуле, наслаждаться чайком, ожидая старта, и вполуха слушать нудные записи разведтехники. Руку могу дать на отсечение, что окажутся они примерно такими же, как пригрезившаяся мне беседа; мне ли не знать…

Кресло подо мною не хуже, чем в модуле; рядом – столик, на столике – фрукты, прохладительные напитки и легкая закуска. Площадь отсюда, со второго этажа, видна, что называется, как на ладони: вот мастер Шурцу, прислонив топор к плахе, кланяется Императору, посылает воздушный поцелуй ликующей толпе и, осыпаемый цветами, идет вниз по ступеням с видом человека, хорошо и полезно поработавшего. А некто в маске, доселе скромненько державшийся поодаль, делает первый шаг к жаровне – и площадь жадно затихает.

Ересиарха, оказывается, уже исполнили.

Ну и ладно. Я мало что потерял, проспав сей судьбоносный миг.

Там, внизу, не протолкнуться. Там жарко и воняет. Но меня, почетного гостя мэрии, эти мелочи жизни никак не касаются. Мне абонировано персональное окно, так что спектакль можно смотреть со всеми удобствами, не упуская ни единой детали.

Было бы желание.

А у меня его нет. Свой гонорар я получу позже. Когда бренные останки «Айвенго» повезут к Варьиным болотам, на углу Дегтярной и Виллибхиттура Блестящего, аккурат напротив каретного двора, у повозки полетит задняя ось. И пока мастер с подручными будут восстанавливать статус-кво, а меньше четверти часа на это у них никак не уйдет, ни возница, ни стражники не заметят человека в пестром картузе. Такой уж это волшебный картуз, что я смогу подойти к телеге и делать все, что душе угодно.

Будь моя воля, я бы посидел дома. Но деваться некуда: пригласительный билет подписан лично господином мэром. Негоже обижать хорошего человека…

Бом! – просыпается ратушный колокол.

Бом-м! – отзывается его близнец с храмовой звонницы.

Бом-м-м! Бом-м-м! – разливается отклик с башен Священного Холма.

Хрусткая дробь барабанов забивает плавные отзвуки меди, человек в алом колпаке клещами вынимает из жаровни длинные, раскаленные добела иглы, и площадь напрягается, не шевелясь и почти не дыша.

Всем интересно: как умирают демоны?

Только мне совсем не интересно. И я знаю доподлинно: умудренная имперская стража тоже сумела одолеть нездоровое любопытство. Никто не рискнул снять с «Айвенго» доспехи. Даже в щелочку лишний раз не заглядывали, пока монстр в подвале, как простой смертный, сидел. Великая сила – суеверия…

Подливаю в бокал лимонаду. Пью. Звонкая свежесть тешит небо. А человек в алом колпаке уже подходит к киберу и, миг-другой помедлив, втыкает в щели забрала рдеющие стальные острия.

И в небо над площадью ввинчивается жуткий, выматывающий душу вопль.

Кричит «Айвенго»…

Вопль вибрирует, переходит то в визг, то в утробный вой, фигура в доспехах судорожно дергается, пытаясь вырваться из паутины цепей и просмоленных канатов, а из-под забрала двумя струйками сочится кровь – нормальная, вполне человеческая кровь, едва заметная, но все-таки более темная, чем багряные латы…

А потом занимаются вязанки хвороста, с треском вспыхивают поленца «ведьминой березы», языки огня иссиня-белыми змеями обвивают доспехи от наколенников до навершия шлема – и почти сразу латы вздуваются пузырями; темнея на глазах, багряный суперпласт плывет бесформенными потеками, наливается пурпуром, затем чернью, и вдруг совершенно неожиданно сквозь тяжкий удушливый дым прорывается, щекоча ноздри, омерзительно душистый аромат жарящегося мяса…