Трудовые будни барышни-попаданки 2 (СИ) - Дэвлин Джейд (прочитать книгу TXT, FB2) 📗
— А он что, согласился по дороге? — спросила я.
— Не то чтобы согласился, но на каждые четыре версты пришлось по его словесному мемуару, как он резал при Бонапартовом нашествии и в походе заграничном. И резал, и сшивал, и чуть ли не ядра пушечные доставал из груди. Кто из пациентов жив остался — не уточнял.
Тут постучалась горничная Татьяна.
— Эмма Марковна, дохтор очнулся и спрашивает, где пациент.
Я заглянула в комнату к Демьяну. Лед подействовал: он спокойно спал, ровно дышал и казался почти здоровым, если бы я не знала про мину замедленного действия в животе несчастного.
Утро вечера мудренее — вернее, светлее. Ночное небо было безоблачным, и по всем приметам следующий день сулил хорошую погоду. А солнечный луч мои лампы не заменят.
— Постелите доктору, пусть поспит, но поднимется с петухами. И проследите, чтобы, кроме кваса, ничего не выпил. На рассвете и прооперируем.
— Эмма Марковна, — серьезно сказал капитан-исправник, — значит, вы, как помещица, настаиваете на хирургической операции для своего человека? В этом случае велите и мне постелить — я должен и лекаря вернуть полковнику, и присутствовать до окончания этой истории.
— Да, — сказала я. — Я, как хозяйка этого поместья, считаю, что моему человеку, Демьяну Заплаткину, должна быть сделана операция на брюшной полости, потому что не вижу иных путей спасения его от смертельно опасной болезни. И прошу вас, Михаил Федорович, в этом лекаря убедить. Всю полноту ответственности принимаю на себя.
Глава 31
Прежде всего я заставила себя лечь спать. Как ни странно, мне удалось заснуть и быть на ногах в пятом часу утра. То самое бодрое время, когда в ту эпоху начинались генеральные сражения и проводились казни.
Михаил Федорович уже был на ногах и, самое главное, поднял лекаря. Уж не знаю, какую работу он успел провести, но лекарь был трезв, бодр и, похоже, даже побрит. Для них уже сварили кофе, и я даже ощутила легкую ревность: умеет этот Михаил распоряжаться в чужом доме!
— Доброе утро, Эмма Марковна, — приветствовал меня исправник. — Я уже пояснил Аркадию Пахомычу, что тут творится. Больного он осмотрел.
— Очень сожалею, сударыня, — скорбно поджал губы доктор. — Сие есть воспаление слепого отростка кишки. Смертельный диагноз. Увы, помочь я ничем не смогу. Вы правильно сделали, что приложили лед к боку вашего человека, это облегчило его мучения. Теперь я могу дать несчастному лауданум, и он уйдет без боли.
— Вы главное-то вспомните, Аркадий Пахомыч, — кивнул ему Михаил. — Сударыня предлагает вам невиданную операцию совершить, за какую и немцы не берутся, да вот пока что-то не раззадорило вас.
— Да вы с ума сошли, милостивая государыня! — Окончательно протрезвевший к утру доктор смотрел на меня такими глазами, словно ему предложили пришить отрубленную голову и оживить пациента. — И вы туда же, господин капитан-исправник! А кто будет отвечать, если этот несчастный умрет у меня под ножом?! Да, я видел сию резекцию, и не единожды, даже был участником вскрытия, но в анатомическом театре, за границей! На трупе, на мертвом теле, понимаете вы или нет? Живому человеку ее сделать невозможно! Вы представляете, что нам всем будет за такой, с позволения сказать, эксперимент?!
— Вам — ничего не будет, — сухо ответила я. — Вся ответственность на мне. Вот Михаил Федорович засвидетельствует.
— На каторгу пойдете, сударыня? — ядовито уточнил доктор. Сегодня с утра этот средних лет человек выглядел не легкомысленным пропойцей, каким показался с вечера, а очень даже интеллигентным и строгим товарищем, чем-то похожим на доктора Борменталя из незабвенного булгаковского «Собачьего сердца». Не внешне, конечно, если сравнивать его с актером, сыгравшим роль, а, скорее, по духу и интонациям.
— Придется — так и пойду. — Честно говоря, у меня при этих словах сердце в пятки ушло, а родной тихенький голос здорового эгоизма в голове набрал громкость. Мол, ты что творишь, дура?! А как же дочь? А дела твои, начинания новые? Столько сделать еще можно! Стольким людям жизнь облегчить! Да бог с ними, с людьми, о себе подумай! Только устроилась вроде, привыкла, ребенок опять же. Не твоя вина, что здесь аппендицит — смертный приговор. Чего ты лезешь поперек судьбы? Чего неймется?
А того… не сумею я дальше прогрессорствовать и наслаждаться дочкиным взрослением, если сейчас руки опущу и буду смотреть, как умирает человек, которому можно помочь. Вот такой характер дурацкий. Сама не рада. Но и поперек себя идти не могу.
— Сударыня, — голос доктора стал вкрадчивым, — вы подумайте сами. Вот дам я вашему мужику лауданум, отойдет он, душа горемычная, спокойно. Но коли резать его по живому — это ж какие муки несчастный примет! А успех сомнителен. Заражение. Перитонит. Зачем? Да, я слышал, что такую операцию уже делал некий доктор в англицкой земле, даже и давненько, в прошлом еще веке. Но…
— Барыня, — послышался из комнаты, возле которой мы неосмотрительно затеяли спор, голос самого Демьяна, — дохтур дело говорит. Не дамся резать, лучше помру, как доброму христианину, значит, на роду написано.
— Сударыня, пациент может умереть от болевого шока, — поддержал Демьяна Аркадий Пахомыч. — Поверьте войсковому хирургу, эта участь гораздо хуже спокойной кончины под лауданумом.
Из людской, где, естественно, подслушивали, послышалось тихое оханье, а затем и приглушенный бабий вой.
Я закрыла глаза и мысленно посчитала про себя до десяти и обратно. Все может прахом пойти от одного моего слова… Собственная дворня возненавидит, скажет, барыня ради своих вонючих опытов человека живого не пожалела. Мигом забудут все добро и удобство…
И все равно. Все равно.
— Михаил Федорович, если вдруг что — богом прошу, позаботьтесь о Лизоньке, — только и сказала я исправнику. — Слово дайте.
— Клянусь, — коротко поклонился мужчина, взявшись рукой за нательный крестик, который вытащил из-под мундира. — Но вы все же подумайте, Эмма Марковна. Конечно, господин лекарь немножко приукрасил — не каторга это, а опека над поместьем, да и то вряд ли. И все же…
Я глубоко вздохнула и начала объяснять всем окружающим про наркоз. В красках. Врач удивленно посмотрел на меня. Спорить сразу не стал, и слава богу. Вспомнил, должно быть, студенческие забавы: добавляя спирт в серную кислоту, молодые олухи на развеселых вечеринках получали так называемое сладкое купоросное масло, парами которого дышали вместо недоступной за неимением у нищих пацанов денег водки.
В общем, дал мне возможность развивать аргументацию.
— Вы сами подумайте, Аркадий Пахомович, — убеждала я. — Если вы боевые ранения лечили, и в живот тоже, неужто тут не сдюжите? И ответственности никакой — вы сделали что смогли, выполнив свой долг. Зато в случае успеха эта операция войдет в историю! И в дальнейшем средство для искусственного сна во время операции столь многим жизнь спасет, неужели вы не хотите оказаться у истоков этого открытия? Мало ли, что выделила я сию субстанцию во время любительского опыта, нести его людям должен только настоящий врач!
Кажется, этот аргумент стал решающим, судя по тому, как вдруг выпрямился и расправил плечи доктор. Теперь главное ему еще про пользу антисептики внушить…
Операционной должна была стать комната по соседству с той, в которой лежал Демьян. Ночь для него прошла относительно легко, он даже дремал временами, как доложила Павловна. Ничего не ел он уже пару дней, но пил вволю, и прямо перед приездом доктора мужики его на руках относили в нужный чулан.
Я не знала, сладится ли с доктором, но девкам все равно приказала вымыть комнату со щелоком три раза — и полы, и стены, и даже потолок. Стол выскоблить. Воды с разными травами (по подсказке бабушки-знахарки из моей деревеньки) накипятить и держать горячей. Простыню, которой застелили стол, взяли из чистого кипяченого белья и тщательно прогладили.
Я еле подавила желание дать наркоз прямо сейчас, ничего не спрашивая и не объясняя. Просто положить ему на лицо платок, смоченный эфиром, и…
