Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— О, прекрасно! — с каким-то болезненным воодушевлением воскликнул Меркати и, мгновенно сняв и выкинув подальше панталоны, опустился на четвереньки, прогибаясь, как мартовский кот.
Вот что за человек? Почему, будучи внешне красивым, ты умеешь вызвать у людей отвращение?!
Следующая сцена заслуживает особого внимания, потому что через мгновение Сильвио летел через всю комнату, испытав на себе ускорение, которое придал ему князь мощным пинком под зад.
— Надеюсь, вы испытали всё, что хотели, — холодно заметил князь, скинув халат и укладываясь на свою кровать в дальнем углу комнаты, накрывшись простынёй. — Доброй ночи.
При этих словах Сильвио словно озверел. Он вскочил с пола и, потирая ушиб, долго смотрел на якобы уже спящего князя.
— Что ж, раз не оценили моих стараний, раз они были тщетны… То у меня для вас другой сюрприз! — с этими словами певец вытащил из кармана пистолет и…
Я вовремя успел выскочить из-за штор и со всей силы схватил и поднял вверх руку Сильвио, в которой было оружие. Пистолет выстрелил, пробив дыру в потолке. Меркати с гневными ругательствами вырывался, моя хватка слабела, но Пётр Иванович вовремя выскочил из кровати и успел перехватить его руку, пытаясь выдернуть из неё пистолет.
Что нашло на Меркати, я не понимал: мы даже вдвоём не могли вырвать опасное оружие из его руки. Он походил на пациента из палаты буйно-помешанных в сумасшедшем доме.
— Я вас обоих пристрелю! Варвары неотёсанные! — в истерике вопил Меркати, извиваясь как уж на сковородке.
В итоге, последняя неудачная попытка выстрела привела к необратимому: Сильвио, целясь мне в висок, из-за очередного резкого поворота его руки моею, выстрелил себе куда-то в лицо и с воплем упал на пол. Пистолет выпал из рук, сопранист скорчился от боли на полу. У меня сердце ёкнуло, и я был на грани обморока.
— Не падать! Живо беги за лекарем, а я обработаю рану! — скомандовал Пётр Иванович, пряча пистолет куда подальше и набрасывая халат.
«Что за кошмарная ночь! Поистине, убийственная!», — думал я, выбежав из гостиницы и помчавшись в соседний дом, где, насколько я слышал, жил местный врач.
Ещё ведь утром придётся обращаться к властям и констатировать покушение на иностранных аристократов. Похоже, что из Рима мы ещё не скоро уедем.
Когда мы — перепуганный программист и пожилой доктор в пенсне — ввалились в гостиничный номер, Меркати, с повязкой на глазу, бледный, как простыня, полулежал на диване и, морщась, пил какую-то настойку. Взглянув на стоявшую рядом с диваном тумбочку, я увидел бутылку, и меня передёрнуло: это и была та самая фосфоринская гадюковка.
— Что я могу сказать? Изуродовал себя знатно, но жить будет, — покачал головой лекарь, доставая из своего чемоданчика инструменты, при виде которых я чуть не потерял сознание.
Этот дурак выстрелил себе в глаз, в связи с чем, во избежание жутких последствий, врачу пришлось его полностью удалить и наложить швы.
— Весьма странный случай. Как так получилось?
— Спросите у пострадавшего, — мрачно ответил князь, который, несмотря на каменное лицо, по всей видимости тоже соболезновал бедолаге.
Бедный Сильвио! Как он теперь будет петь на сцене? Кому нужен одноглазый сопранист? Ведь вся его карьера держалась не столько на голосе, сколько на внешней красоте. Но ведь… сам виноват, негодяй несчастный. Не мы же в него стреляли!
Меркати, злой на весь мир, лежал на диване и, задыхаясь от слёз и боли, игнорировал любые вопросы.
— Хорошо, я скажу, — вмешался я. — Этот человек пытался выстрелить в нас из пистолета, но попал в себя.
— Это правда, синьор? — поинтересовался врач у Сильвио.
— Да! Я не отрицаю! А теперь оставьте меня умирать. До того, как суд вынесет мне приговор, меня уже не будет на этой постылой земле!
— Хватит придумывать. Врач запретил помирать. Но всё-таки объясни. Зачем ты это сделал? — спросил я.
— Я никогда никому об этом не скажу, — сквозь зубы процедил Меркати, кривясь от боли. — Не хочу вас больше видеть. Вы всё сделали, чтобы мне было плохо до конца жизни.
Утром мы отвезли пострадавшего от собственной глупости Сильвио домой вместе с лекарем, взяв с первого клятву взаимного молчания. Сопранист, которому было уже не до чего, кроме своей травмы, пообещал молчать и впредь не беспокоить семейство Кассини. Моё сердце разрывало смешанное чувство: с одной стороны я испытывал чувство справедливости, но с другой — мне было до жгучей боли жаль Сильвио, который, наплевав на всех, пошёл на поводу у своих низменных желаний и в итоге лишь подорвал своё здоровье.
— Что случилось, Алессандро? Дон Пьетро? — обеспокоенно спросила Доменика, когда мы на рассвете, после бессонной ночи, бледные, как зомби, явились в дом Кассини.
— Ничего особенного, — ответил я. — Потом тебе всё скажем. Когда начнём приготовление к банкету и отъезду? — сменил я тему, хотя настроение было на нуле.
Ну не отменять же праздник и отъезд из-за нелепого случая, подстроенного посторонним человеком?
— Мама уже вчера приготовила миндальный торт, а сегодня мы продолжим подготовку, — сообщила Доменика, непринуждённо попивая кофе, сидя в тёмно-зелёном халате на диване в гостиной. — Паолина обещала помочь.
— Прекрасно, синьорина, — отвечал князь, очень странно взглянув на Доменику, чем вновь вызвал у меня беспокойство. Всё-таки надо будет поговорить и расставить все точки над «u».
Тем же утром я, в сопровождении падре Джероламо, в последний раз решил посетить Сикстинскую Капеллу — капеллу «виртуозов». Как же я соскучился по этим ярким фрескам и старинным сводам! Запреты кардинала Фраголини больше не действовали, и мне было позволено подняться на хоры и даже принять участие в богослужении.
Из тех, кого я знал, в Капелле остались лишь маэстро Фьори, органист Аццури, а из певцов — старик Ардженти, нервный сопранист Франческо и трогательный жабчик Роспини. В последний раз я пою с вами, ребята, а затем — ухожу белым журавлём в небеса. Простите.
Как истосковался я по этим мощным и мелодичным голосам, соединявшимися в единую песнь. В последний раз я присоединился к ним и растаял в общей песне, направленной в небеса. В последний раз почувствовал себя одним из них… одним из тех, чьих голосов больше не услышат стены Ватикана. Одним из тех, кто принёс в жертву музыке часть себя. Когда я возвращался оттуда после мессы, я ощутил, будто клок сердца оторвался и магнитом притянулся к стенам Капеллы. Той Капеллы. Которой уже не будет в моём времени.
Прощальный банкет состоялся тем же вечером, в семь часов, и представлял собой одновременно радостное и грустное мероприятие. И было не понятно, чего больше — радости или грусти. Одно я мог точно сказать: наша с Доменикой миссия здесь выполнена, и мы можем со спокойной совестью вернуться домой.
Гости были всё те же — Альджебри, маркиза, родственники маэстро Кассини. Композитор-математик, по моей просьбе, благословил среднего сына на переезд в Россию и даже не препятствовал желанию Стефано принять православие, будучи довольно либеральным в этом отношении. К тому же, маэстро признался, что Стефано, изучая рукописи из Восточной Римской империи, до того вдохновился идеологией, что его опасно было выпускать в Ватикан. «Мыслит не так, как католик. Но и еретиком не назвать», — так охарактеризовал сына маэстро Альджебри.
Особенно грустно было прощаться с Эдуардо, ведь за эти всего несколько месяцев мы стали поистине друзьями: угрюмый парень нашёл поддержку в столь же угрюмом «виртуозе», и наоборот. Поэтому, когда гости разошлись, я, чувствуя в этом потребность, пригласил Эдуардо в свою комнату, которая уже завтра опустеет до появления здесь новых лиц и, собравшись с мыслями, начал разговор.
— Ты знаешь, Эдуардо, мы с Доменико уезжаем. Возможно, ты не хочешь этого. Возможно, ты хотел бы, чтобы мы остались с тобой навсегда. Но это невозможно. Эдуардо, то, что я тебе скажу, заслуживает внимания, хотя ты, скорее всего, в силу возраста этого не поймёшь. Мы уезжаем и, с вероятностью девяносто девять процентов, никогда больше не вернёмся. Это довольно трудно объяснить, ты пока не веришь мне, но, возможно, наступит день, когда тебе станет всё ясно. Возможно этот день наступит не при нашей жизни. Но главное, что я хотел сказать тебе. Никогда не сдавайся. У тебя и твоих потомков впереди великое будущее, о котором я знаю, но не могу сказать сейчас. Поэтому, ради тех, кто тебе дорог, ради своих потомков, помни то, что я сказал тебе.
