Стимпанк - Ди Филиппо Пол (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
– Ах, Эмили, будь же серьезной! Даже такая домашняя мышка вроде тебя не могла не слышать про скандального Уолта Уитмена и его «Листья травы». Ведь первое издание было настолько шокирующим, что мистер Уиттиер [119] вынужден был сжечь книгу! И по слухам, бостонская фирма «Тейер и Элдридж» готовит к выпуску новое издание в этом году! Вот одна причина, по которой этот «Сын Маннахаты» [120], как он себя именует, посетил нашу Новую Англию.
Но есть и другая, более тайная причина – во всяком случае, так намекает Остин.
У Эмили подогнулись колени, и она рухнула в деревянное кресло со спинкой из перекладинок, не слыша дальнейших объяснений Винни. Она была способна только на одну мысль:
Наконец ОН пришел.
2
«Смерть – гибкий поклонник»
В корзинку с колесиками Эмили укладывала своих милых мертвых деток, рядок за рядком.
Наперстянки, царские кудри, анютины глазки, водосборы, ранние розы. Все ее любимицы падали жертвами ее беспощадных ножниц, плача нектарными слезами.
Я не решилась бы обезглавить вас, мои милые, сомневайся я в вашем непременном Воскрешении. Но, как детки резвятся, пробуждаясь и радуясь Утру, так из сотни колыбелек выглянут мои цветы и затанцуют снова.
Когда ее корзинка наполнилась настолько, что лежащее на дне было надежно укрыто, Эмили нервно повернулась к дому своего брата.
«Лавры» были построены четыре года назад, щедрый подарок к свадьбе, сделанный отцом Эмили своему единственному сыну (с целью, часто думала Эмили, поразить городок Амхерст статусом Эдварда Дикинсона, а не просто обеспечить новобрачных собственным кровом). Внушительный белый дом в итальянском стиле с квадратной угловой башенкой находился от нее в каких-нибудь ста ярдах, отгороженный от фамильного дикинсоновского «Имения» рощицей из берез, дубов и сосен и связанный с ним утоптанной дорожкой, «широкой как раз настолько, чтобы двое любящих могли идти рядом», – как описала ее Эмили своей хорошей подруге Сью Гилберт, когда указанная подруга обрела священный статус миссис Остин Дикинсон.
Однако в этот момент – как во многих, неисчислимо многих других, – если исходить из способности Эмили дойти до этого дома, он с тем же успехом мог находиться по ту сторону земного шара среди безлюдных просторов, изображенных на гравюре «Арктическая ночь» в гостиной «Имения».
Она не знала, какой изъян или недуг неумолимо удерживал ее в пределах «Имения», порой даже не позволяя ей покинуть четыре стены ее кельи, ее спальни. Лик этого жестокого Владыки всегда таился в непроницаемой тени, как ни напрягала она взгляд, лишь бы его увидеть; но вот Его Рука неизменно оставалась более чем реальной, сжимая ее сердце страхом и отвращением к себе, стоило ей попытаться пойти наперекор этим пульсирующим настояниям.
Так было не всегда. Ведь всего лишь пять лет назад она даже съездила в Вашингтон и Филадельфию, упиваясь свободой путешествия. (Особенно стимулирующими были встреча со старинным другом их семьи преподобным Чарльзом Уэствортом и их беседы о литературе и искусстве, которые теперь продолжались по переписке.)
Но по мере того как Эмили становилась старше, ее отец, подчинявший себе в доме все и вся, становился менее уступчивым, более требовательным и суровым. (Приступ религиозности десятилетней давности, когда он принудил всех, кроме Эмили, присоединиться к Первой Церкви Слова Христова, усилил и без того присущий ему некоторый кальвинизм.) Власть Сквайра над тихой, незаметной хронически больной женой и двумя дочерьми была поистине драконовской и тяготела над всеми поступками Эмили.
Тем не менее Эмили знала, что не может возлагать вину за свое затворничество только на отца. В конце-то концов, Винни не испытывала никакого страха перед обществом чужих людей, хотя тоже изнывала под игом Сквайра. Нет, в личности самой Эмили был какой-то врожденный дефект, из-за которого возможность оказаться среди посторонних, соприкоснуться с их неприкрытыми лицами и потребностями изначально представлялась немыслимой, как бы отчаянно и парадоксально сама она ни испытывала потребности в человеческом общении…
И вот теперь она была под открытым небом на исходе дня, начавшегося так странно. (Вызывающе волосатый мистер Уитмен оделся и удалился до того, как Эмили сумела придумать, как обратиться к нему после своей уничижительной критики его красноречивой тирады. Теперь она вознесла краткую молитву, чтобы ее опрометчивая отповедь не сделала их дальнейшее общение невозможным…)
Собравшись с силами, чтобы пройти остающиеся жалкие сто ярдов и войти в дом, полный незнакомых людей, лелея смелый план представить избранному среди них тайну, скрытую под ее цветами, Эмили напомнила себе: Если Нервы твои тебя предают, перешагни через Нервы.
Порываясь вперед, силой воли пробуждая уверенность в себе, она пошатывалась на цыпочках в устремлении к «Лаврам». По ее членам растекалось ощущение словно от горячей ванны. Ее внутренности расплавились. Именно так было три года назад, в том декабре, когда Мудрец Конкорда мистер Эмерсон посетил «Лавры», и она жаждала подойти к нему, к воплощению благородства из страны снов, а вместо этого, сокрушенная особой скошенностью зимнего света, заколебалась и попятилась.
Эмили чувствовала, что замирает на краю высочайшего обрыва, утратив волю, не делая ни шага назад к безопасности, ни шага вперед к опасности без Толчка, имеющего причину.
И тут Толчок возник.
Из первичной зелени, окаймлявшей соединительную дорожку, высунулась большая лысая голова неведомой птицы.
На высоте полных шести футов над землей на конце длинной гибкой шеи умная птичья голова исследовала Эмили с забавным пучеглазым любопытством на протяжении вневременного срока. Затем, издав негромкий странный зов, птица втянула голову назад в кусты, и послышался звук ее шагов, удалявшихся назад к «Лаврам».
Эмили поспешила следом за видением.
На полпути по дорожке, еще не увидев вновь быструю таинственную птицу, Эмили отдалась ощущению нереальности. Неужели возможно, что она действительно идет здесь? Если бы папа не уехал в Бостон для переговоров с политиками Партии Конституционного Союза, которые хотели, чтобы он выставил свою кандидатуру в вице-губернаторы, она навряд ли бы сумела собраться с духом для такого необузданного бега.
Наконец Эмили оставила кусты позади и вышла на лужайку своего брата.
И вот она – великолепная птица!
Теперь на открытом пространстве Эмили узнала птицу – страус, быть может, из сказочной страны Офир, и тем не менее забавно сходный с веником для обметания пыли, вознесенным на ходули. Да, бесспорно, не некий потусторонний вестник, но все же редкое зрелище в мирном прозаическом Амхерсте.
В эту минуту из-за угла дома вышел представительный молодой человек, небрежно одетый и примерно ровесник Эмили. Обнаружив птицу, он так ее окликнул:
– Норма, плутня, иди-ка сюда, не то быть тебе без ужина.
С противоестественной торопливостью большелапая птица тут же послушалась и зарысила к нему зигзагами – пробежкой, присущей всему ее виду. Вскоре птица и человек исчезли вместе за углом дома.
И тут же дверь «Лавров» распахнулась, обрамляя брата Эмили, стоящего на пороге. Его шевелюра, не менее рыжая, чем у Эмили, и экстравагантные бакенбарды никогда еще не выглядели такими родными и успокаивающими в отличие от непривычно встревоженного раздражения на его лице.
Ища взглядом причину недавних криков, Остин увидел сестру. Он принудил свои черты принять вымученное выражение радости:
– Эмили! Какой приятный сюрприз! Входи же, входи!
Теперь, когда визит стал совершенно обязательным, каким бы нежеланным он ни выглядел, Эмили обнаружила в себе способность придать твердость своим ногам. Неколеблющимся шагом она прошла через лужайку в дом брата.
119
Уиттиер Джон Гринлиф (1807 – 1892) – американский поэт, убежденный аболиционист.
120
«Небесный остров» – индейское название Манхэттена.