Красный Марс - Агеев Владимир Александрович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
И все же они были, так сказать, соруководителями. Так что если они были так уж равны…
Они немного поболтали, довольно оживленно, а перед уходом даже занялись любовью еще раз. Но это было уже не так, как в первый раз — теперь она чувствовала смятение. В сексе слишком многое находилось за пределами рационального анализа. Майя всегда чувствовала в своих партнерах нечто такое, чего не могла ни понять, ни даже выразить словами. И, увидев лицо Фрэнка Чалмерса после их первого раза, она уверилась: что-то не так От этого ей сделалось неуютно.
Но она была любезна, нежна. Не могла она отстраниться в такую минуту, это было бы непростительно. Они встали, оделись и двинулись обратно в торус D, где отужинали за одним столом вместе с остальными — вот где имело смысл держаться друг от друга на расстоянии. Но через несколько дней после их встречи она сама недовольно удивилась, осознав, что слегка его избегает, всякий раз находя отговорки, чтобы не оставаться с ним наедине. От этого ей было неловко. Раз-другой после этого они уединялись снова и по его инициативе занимались этим снова, а она чувствовала, что сделала ошибку. Или отчего-то была в плохом настроении? Но всегда выходило одинаково: всегда появлялась эта незаметная триумфальная ухмылка, говорящая: «Я тебя добился», которую она так ненавидела, потому что ощущала ее как моралистическую, пуританскую двуличную низость.
И она стала избегать его еще сильнее, не попадая в положение, когда это могло снова начаться, и он довольно быстро это понял. Как-то раз в обед он попросил ее прогуляться с ним в биом, и, когда она отказала, сославшись на усталость, в его взгляде коротко отразилось удивление, но затем он скрыл его, будто надев маску. Ей стало нехорошо, хотя она даже не могла объяснить почему.
Пытаясь уладить отношения, нарушенные ее безрассудным поведением, она вела себя с ним дружелюбно и откровенно, если обстановка была безопасной. А раз или два намекнула, что для нее их свидания были не более чем способом укрепить дружбу, будто она поступала так же и с другими. Все это следовало «прочитать между строк», но, возможно, он ее неправильно понял. После первого такого пояснения он казался просто озадаченным. Однажды, покидая группу еще перед тем, как все начали расходиться, она заметила его острый взгляд. После этого — только скрытность и общение на расстоянии. Но он никогда не выглядел по-настоящему опечаленным и никогда не давил на нее, не приходил к ней и не заговаривал об этом. И все же это было лишь частью проблемы, не так ли? Он словно не хотел говорить с ней об этом.
Ну, пожалуй, у него были интрижки с другими женщинами, с какими-нибудь американками, трудно сказать наверняка. Он действительно не оставался один. Но все же было… неловко.
Майя решила положить конец этим вороватым соблазнениям — неважно, каких переживаний это будет ей стоить. Хироко права: в замкнутой системе все по-другому. Для Фрэнка это было очень плохо (если это действительно его заботило), поскольку в этом отношении она училась у него. В итоге она решила помириться с ним, став хорошим другом. Она очень старалась, пытаясь однажды это сделать, почти месяц спустя, но просчиталась и зашла слишком далеко — до того, что он подумал, будто она вновь его соблазняет. Они сидели в компании, и она сидела рядом с ним, все заговорились допоздна, и затем он, явно неверно истолковав ее поведение, ушел с ней в ванные торуса D, обворожительно и обходительно беседуя по пути. Майя сердилась на саму себя; она не хотела показаться такой непостоянной, хотя в тот момент, если бы она ушла, то выглядела именно таковой. И она поддалась, потому что так было проще и часть ее все же хотела заняться любовью. И она занялась, разозлившись на себя и решив, что это последний раз, нечто вроде последнего подарка, который, хотела она надеяться, оставит у него хорошие воспоминания от всей этой истории. Она осознала, что была даже более пылкой, чем когда-либо прежде, что в самом деле желала доставить ему удовольствие. И затем, перед самым оргазмом, она взглянула в его лицо — и это был словно взгляд в окна пустого дома.
Это был последний раз.
?v — скорость, дельта — изменение. В космосе это мера изменения скорости, необходимой, чтобы переместиться из одного места в другое, — то есть мера энергии, необходимой, чтобы это сделать.
Все уже движется. Но чтобы перенести что-то с (движущейся) поверхности Земли на ее орбиту, ?v должно составлять не менее десяти километров в секунду; чтобы покинуть земную орбиту и устремиться к Марсу — требуется ?v в 3,6 километра в секунду, а чтобы зайти на орбиту Марса и сесть на его поверхность — ?v должно равняться примерно одному километру в секунду. Сложнее всего — оставить Землю позади, и виной тому — глубочайший гравитационный колодец. Взбирание по кривой пространства-времени требует невероятных усилий, поскольку направление огромной инерции то и дело меняется.
У истории тоже есть инерция Частицы (или события) имеют направленность в четырех измерениях пространства-времени. Математики, пытаясь выразить ее, рисуют на графиках так называемые мировые линии. В истории человечества мировые линии образовывают густой клубок вьющийся из тьмы доистории и уходящий сквозь время — кабель диаметром с саму Землю, двигающуюся по спирали вокруг Солнца по длинной кривой. Кабель из спутанных мировых линий — это и есть история Если увидеть, где он был, станет ясно, куда он тянется, — это простая экстраполяция Какое ?v потребуется чтобы сбежать из истории, сбежать от той мощной инерции и прочертить новую траекторию?
Сложнее всего — оставить Землю позади.
? * ?
Форма «Ареса» отображала собой структуру реальности: вакуум между Землей и Марсом начал казаться Майе длинным рядом цилиндров, расходящихся от стыков под углом в сорок пять градусов. У них был беговой маршрут — что-то вроде бега с препятствиями — вокруг торуса С, где она замедлялась возле каждого стыка и напрягала мышцы ног при повышенном давлении из-за двух 22,5-градусных изгибов — оттуда ей внезапно открывалась вся длина следующего цилиндра. И мир начинал казаться совсем узким.
По-видимому, чтобы возместить это, люди, находившиеся внутри, становились более открытыми. Они продолжали сбрасывать свои антарктические маски, и каждый раз проявлялась новая, прежде неизвестная черта, которая позволяла всем, кто замечал ее, чувствовать себя гораздо свободнее, и это чувство открывало еще больше скрытых особенностей.
Однажды воскресным утром группа христиан, человек десять, отмечала Пасху в куполе-пузыре. На Земле был апрель, на «Аресе» — середина лета. После службы они отправились в столовую, в торус D, на второй завтрак. Среди них были Юрий, Риа, Эдвард и Мэри. За столом уже сидели, попивая кофе и чай, Майя, Фрэнк, Джон, Аркадий и Сакс. Их разговоры тесно переплетались с разговорами, доносящимися от других столов, и то, что рассказывала Филлис Бойл, геолог, проводившая пасхальную службу, поначалу слышали только Майя и Фрэнк.
— Я могу понять предположение, что вселенная — это сверхсущество, а вся ее энергия — мысли этого существа. Это красивая идея. Но история Христа… — Джон затряс головой.
— Ты в самом деле знаешь эту историю? — спросила Филлис.
— Я вырос в лютеранской семье в Миннесоте, — ответил Джон. — Ходил в школу конфирмантов, все это мне вдолбили в голову.
«Потому-то он и решил вступить в дискуссию», — подумала Майя.
Его лицо приняло недовольное выражение, какого ей еще не приходилось у него видеть, и она слегка наклонилась вперед, вдруг сосредоточившись. Она бегло посмотрела на Фрэнка: тот вглядывался в свой кофе, словно в забытьи, но, несомненно, он внимательно слушал.
— Вы должны знать, — произнес Джон, — что Евангелие было написано спустя десятилетия после его событий. Написано людьми, которые Христа в глаза не видели. И что были и другие описания, раскрывавшие другого Христа, но их исключили из Библии после политического процесса в третьем веке. То есть он, по сути, как бы литературный персонаж, поэтический образ. О нем как о человеке мы ничего не знаем.
