Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович (читать книги регистрация .TXT) 📗
– Как это понимать? – с трудом выдавил я из себя; обычная панорамная камера вдруг испугала меня сильнее, чем припадочный электрический череп. – Здесь была такая штука на кронштейне, робот. Я не знаю, как его назвать. Но теперь…
Я повернулся к Таис.
– Теперь его нет.
– Я не понимаю, – сказала Таис.
– Это что?! – заорал я. – Это еще один тест? Еще одно…
– Я не понимаю, о чем вы, – повторила Таис. – Мы действительно проводим тесты, но это делается в рамках обследования, для вашей же пользы. Вы здесь не пленный, вы – пациент. И я понятия…
– Пациент?! – перебил я Таис. – Какой к черту пациент?! Пациент чего?
– Пациент, – спокойно сказала Таис и добавила, помедлив: – Нашего центра. Вам совершенно не о чем волноваться. И я понятия не имею, о каком роботе вы говорите.
Я сидел, опустошенно склонив голову, и смотрел на сверкающий пол.
– Послушайте, я… – начала Таис и неуверенно, все еще выставляя перед собой тенебрис, приблизилась ко мне, – я действительно…
Я поднял голову.
– Где я нахожусь?
80
Жидкокристаллические шторы на окнах не работали, и широкие многослойные стекла горели по краям, будто бы начинали плавиться от солнца. Я не мог даже смотреть в окно. После бессонной ночи я страдал от странной, необъяснимой светобоязни.
Виктор объявился ближе к началу занятия и, подкравшись, хлопнул меня сзади по плечу. Я испугался так, что чуть не выронил суазор.
– Готов? – бодро спросил он.
– И как я должен был готовиться?
Виктор пожал плечами и усмехнулся. Для прохождения первого практического занятия по нейроинтерфейсу нас всех разделили на группы по пять человек – по невнятному, никому не известному принципу, – и я оказался вместе с Виктором и еще тремя студентами, которых никогда в жизни не видел. Лиды с нами не было – своенравный генератор случайных чисел, распределивший всех по порядковым командам, приписал ее к группе, проходившей вводное занятие в самом конце, почти через две недели после меня. Я обещал все подробно рассказать, хотя Лида и делала вид, что практика по работе с нейроинтерфейсом волнует ее не больше, чем обычная лабораторная по химии.
Я же не находил себе места.
– Сам-то как? – спросил я Виктора. – Ты прямо педант сегодня. Не похоже на тебя.
– Да-а, – небрежно протянул Виктор, – часы отстают.
Но я не сомневался, что он тоже волнуется.
Накануне Виктор наслушался у старшекурсников глупых сплетен. Дескать, тесты с подготовительного на способность работать с нейроинтерфейсом иногда – в одном или двух случаях из ста – могут показать неверный результат. Существовала вероятность – небольшая, но от того не менее пугающая, – что после кромешного ада вступительных экзаменов и целого года на факультете ты потеряешь все из-за первого практического занятия.
Наша группа была уже в сборе, но все молчали. Кто-то со скучающим видом смотрел в суазор, кто-то нетерпеливо прохаживался перед закрытыми дверями аудитории – вперед и назад, вперед и назад – четко выверенными шагами, как часовой у забытого поста.
Не одного меня напугали истории об ошибочных тестах.
Виктор улыбнулся и приоткрыл рот, намереваясь, видимо, выдать очередную страшилку от старшекурсников, но передумал.
– Не спал, что ли, всю ночь? – спросил он.
– Так заметно? – вяло сказал я.
Больше мы не говорили.
Занятие началось в тишине.
Мы неторопливо зашли в аудиторию, где должна была проводиться лабораторная, и встали перед рядами высоких кресел, похожих на стоматологические – точно пациенты, записанные на прием.
С профессором, который вел первое практическое занятие, нас уже знакомили раньше – правда, я никак не мог вспомнить его имени, хотя раньше не забывал имена.
– Что ж, – сказал профессор, кисло сморщившись в попытке изобразить приветливую улыбку, и молитвенно сложил ладонями руки, – что ж, – повторил он, – первая лабораторная, да?
Ему никто не ответил.
Невысокий и худощавый, с осунувшимся бледным лицом – так обычно выглядят люди, годами пролежавшие в стационаре, – он старался казаться радушным и часто улыбался, наглядно демонстрируя то, что современная стоматология не всесильна.
– Всех, кто волнуется, – сказал профессор и осмотрел нас глумливым взглядом, – а это, как я понимаю, все, я попросил бы не волноваться.
Он помолчал, ожидая, что студенты оценят его шутку. Но никто не засмеялся.
– Для начала я немножко расскажу вам о том, что здесь да как, – продолжал профессор, забавно покачивая руками. – Да, хочу сразу сказать – если вы здесь ожидали увидеть все, о чем говорили вам коллеги со старшего курса – все эти провода, подключенные напрямую к мозгу, железные обручи, сжимающие виски, – то, боюсь, мне придется вас разочаровать.
Бодрый и деловитый голос профессора, так удивительно противоречащий его внешности, успокаивал. Я перестал думать о теории вероятности, об одном шансе из ста и позорном исключении со второго курса – и меня тут же сломила усталость. Сила тяжести в небольшой аудитории с затемненными окнами увеличилась за мгновение в десятки раз. Я едва мог устоять на ногах, с трудом справляясь со своим огрузшим неповоротливым телом.
– Плохо выглядишь, старик, – шепнул мне Виктор.
Профессор осуждающе на него покосился. Благоговейная тишина была такой же непререкаемой частью лабораторных, как и густая электронная тень на окнах.
– На сегодняшнем занятии… – говорил профессор.
Он подошел к одному из кресел нейроинтерфейса и, оценивающе смерив кресло взглядом, уперся рукой в широкий подлокотник, как будто тоже едва мог устоять на ногах.
– На сегодняшнем занятии, – повторил он, – мы не будем выполнять какие-либо сложные задания. Вам нужно пройти через первое подключение, ознакомиться с азами, так сказать. Поэтому волноваться не стоит. В первый раз вполне может что-нибудь не получиться. Это нормально. Это естественно. Для этого здесь я.
Голос его, впрочем, звучал уже не так уверенно. Я посмотрел на терминал, у которого он стоял – повернутый в мою сторону триптих с черными прорезями посередине, – и у меня перехватило дыхание.
– Первое подключение я проведу с каждым индивидуально, поэтому, – профессор мельком взглянул на настенные часы, – если нет добровольцев, то я, пожалуй, пойду по списку.
Я оказался вторым.
Девушка, которую профессор вызвал первой, несколько секунд просидела в кресле рядом со стеной, слепо уставившись перед собой. Я долго наблюдал за ней, чувствуя неприятный холодок на спине. Ее грудная клетка вздымалась через неестественно ровные ритмичные интервалы, как если бы ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Руки лежали на подлокотниках – неподвижные и окоченевшие, как у восковой куклы. Она дышала, сидела в кресле, смотрела перед собой затуманенными глазами – и в то же время не выглядела живой. Потом девушка вздрогнула так, словно кто-то провел у нее под носом ваткой с нашатырем, испуганно осмотрелась и – улыбнулась. Профессор помог ей подняться, протянул руку – тогда я не сомневался, что она действительно не смогла бы встать сама – и подошел ко мне.
– Нужно время, не сразу ко всему этому привыкаешь, – прошептал профессор, отводя меня в другой конец аудитории, к терминалу у окна.
Можно было подумать – он не хочет, чтобы наш разговор подслушали остальные.
Я обернулся. Девушка, пережившая первый нейросеанс, стояла у дверей с другими студентами и улыбалась. Она не говорила ни слова. Все в аудитории молчали.
Говорил только профессор:
– Подключенный к интерфейсу оператор – не самое приятное зрелище. Все поначалу пугаются. Я тоже, помнится…
Профессор сам прервал свой не успевший начаться рассказ и показал кивком на кресло.
– Присядьте, – попросил он.
Я медлил.
– Просто сядьте, – повторил профессор. – Терминал сейчас не работает. Это самое обычное кресло. Мы немного поговорим с вами, прежде чем подключиться.
Я сел. Кресло было неудобным и жестким. Высокий подголовник давил в затылок.
