Игра Эндера - Кард Орсон Скотт (серии книг читать бесплатно txt) 📗
— Да ну?
Несколько лет назад угрозы Питера напугали бы Валентину до чертиков. Но сейчас она не боялась. Действительно ли он мог убить ее? Конечно, никаких сомнений. Он был способен на самые ужасные, самые кошмарные вещи на свете. Но кем-кем, а сумасшедшим он не был, ведь сумасшедшие не отвечают за свои действия. Питер же управлял собой лучше, чем кто бы то ни было, кроме, пожалуй, ее самой. Питер мог отложить до лучших времен любое желание, скрыть любое чувство. А потому Валентина знала, что в самом черном приступе ярости он не причинит ей боли. Он сделает это только в том случае, если блага, которые он получит от убийства, перевесят риск. А было как раз наоборот. Вот почему она предпочла бы Питера многим другим. В любой ситуации ее братом двигал разумный эгоизм, и для того, чтобы тебе ничего не угрожало, надо было просто сделать так, чтобы ты была нужнее Питеру живой, чем мертвой.
— Валентина, мне в голову пришла пара интересных мыслей. Я тут отслеживал передвижения русских войск…
— О чем мы говорим?
— О мире, Вэл. Россию знаешь? Большую такую империю? Второй Варшавский договор? Парней, которые правят Евразией — от Нидерландов до Пакистана?
— Так они же не публикуют эту информацию, Питер.
— Конечно нет. Зато очень даже публикуют расписания своих пассажирских и грузовых поездов. Ну я и заставил свой комп просчитать эти расписания и таким образом выяснить, когда обычные маршруты используются для тайного перемещения войск. Загнал туда сведения за последние три года. И получается, что последние шесть месяцев парни гоняют туда-сюда на всех парах. А значит, Россия готовится к войне. К войне на суше.
— А Лига? А жукеры? Они куда денутся?
Валентина не вполне понимала, к чему ведет Питер, но он довольно часто втягивал ее в такие вот споры касательно мировой обстановки. Он проверял и обкатывал на ней свои идеи, но и она училась лучше формулировать свои мысли, строить дискуссию. И хотя они придерживались противоположных точек зрения на то, каким должен быть мир, они редко расходились во мнениях о его нынешнем состоянии. И Питер, и Валентина уже давно научились читать между строк новости, поставляемые безнадежно неграмотными и непроходимо тупыми журналистами. Новостным стадом, как их называл Питер.
— Полемарх у нас русский, так? И ему по должности положено знать, что происходит во флоте. В общем, либо они выяснили, что жукеры больше не представляют опасности для Земли, либо скоро состоится генеральное сражение. Так или иначе, война с жукерами будет окончена. И сейчас они готовятся к тому, что случится после войны.
— Если они перемещают войска… Это может осуществляться только с ведома Стратега.
— Внутренние перевозки. Все в пределах стран Варшавского договора.
Валентина всерьез забеспокоилась. Со времен Первого нашествия страны всячески поддерживали видимость мира и сотрудничества. Питер обнаружил трещину в здании миропорядка. Валентина отлично представляла себе, каким был мир, пока жукеры не навязали планете единство.
— И опять все станет как было.
— Кое-что изменится. Теперь, когда у нас есть щиты, ядерное оружие можно положить на полку. Нам придется убивать друг друга тысячами, а не миллионами. — Питер ухмыльнулся. — Вэл, это просто обязано было случиться. Что мы имеем? Международную армию и Международный же космический флот под фактическим руководством Северной Америки. Но как только война окончится, эти международные войска сразу растворятся в воздухе, потому что вместе их держит только страх перед жукерами. Однажды утром мы проснемся и обнаружим, что все союзы и альянсы распались и пошли прахом. Все, кроме одного — Варшавского договора. Это будет очень интересное сражение: доллары против пяти миллионов лазеров. Да, мы хозяйничаем в Поясе астероидов, но там очень быстро кончаются изюм и сельдерей — без поставок-то с Земли. А на Земле хозяевами будут они.
Больше всего беспокоило Валентину то, что Питер говорил о грядущей катастрофе поразительно беспечно.
— Питер, интересно, почему у меня возникло ощущение, что ты думаешь обо всем этом как о золотом шансе для некоего Питера Виггина?
— Для нас обоих, Вэл.
— Тебе всего двенадцать лет. А мне — десять. Есть даже специальное слово для людей нашего возраста. Нас называют детьми. И обращаются с нами как с мышками.
— Но, Вэл, мы же с тобой отличаемся от обычных детей. Мы не так думаем. Не так говорим. И самое главное — не так пишем!
— Напомню, наша дискуссия началась с угрозы убить меня. Питер, по-моему, мы слегка отклонились от темы.
И все ж ее охватило приятное возбуждение. О да, писала она куда лучше Питера. Они оба понимали это. Питер сам признал это однажды. Мол, он умеет находить в людях то, за что они себя ненавидят, и потом шантажирует их этим, тогда как Вэл сразу видит то, что людям в себе нравится, и к ним подлизывается. Выражение циничное по форме и правильное по сути. Валентина кого угодно могла заставить согласиться с ее точкой зрения, могла убедить человека, что ему хочется именно того, чего она хочет, чтобы ему хотелось. А Питер мог лишь заставлять людей бояться того, чего он хотел, чтобы они боялись. Когда он впервые объяснил все это Валентине, та не согласилась. Ей хотелось верить, что она выигрывает в спорах потому, что права, а не оттого, что умнее. Она постоянно твердила себе, что она не такая, как Питер, и не хочет манипулировать людьми, даже не пытается этого делать, — и все же ей нравилось знать, что она способна влиять на взрослых, не только на их действия, но и на желания. Ей было стыдно получать удовольствие от этой власти, но время от времени она пользовалась ею. Чтобы заставить учителей и одноклассников сделать то, что ей хотелось. Чтобы убедить в чем-то мать или отца. Иногда ей даже Питером удавалось управлять. И это было страшнее всего — она понимала Питера настолько, что могла залезть в его шкуру и посмотреть изнутри. В ней было больше от Питера, чем она решалась признать, хотя иногда она все же отваживалась думать об этом. Вот и сейчас, пока Питер говорил, в ее голове неотвязно крутилось: «Ты мечтаешь о власти, Питер, но по-своему я намного сильнее тебя».
— Я изучал историю, — сказал Питер. — Модели поведения людей, групп людей. Есть времена, когда весь мир начинается перестраиваться, и тогда все можно изменить — одним-единственным правильным словом. Это сделал в Афинах Перикл, а потом и Демосфен…
— Ну да, они умудрились дважды развалить Афины.
— Перикл, допустим, да. Но Демосфен-то оказался прав насчет Филиппа Македонского…
— Или спровоцировал его.
— Ага. Вот этим и занимаются историки: спорят о причинах и следствиях. А на самом деле все гораздо проще. Бывают моменты, когда мир балансирует на грани, и в такие времена правильные слова могут его в корне изменить. Вспомни, например, Томаса Пейна и Бена Франклина. Бисмарка. Ленина.
— Это несколько разные случаи, Питер.
Теперь она возражала ему только по привычке, так как уже поняла, куда он клонит. Это было возможно. Да. Возможно.
— Я и не надеялся, что ты поймешь. Ты до сих пор веришь, что в школе можно научиться чему-нибудь стоящему.
— Я понимаю больше, чем ты думаешь, Питер. Значит, ты видишь себя Бисмарком?
— Я вижу, как можно внедрять идеи в сознание общества. Я знаю, как это делать. Сама вспомни, Вэл. Вот тебе приходит в голову хорошая идея, ты ее произносишь вслух, а через две недели или через месяц слышишь, как один незнакомый тебе взрослый повторяет ее кому-нибудь еще, тоже совершенно постороннему человеку. Или ты видишь ее на видео, вдруг натыкаешься на нее в Сети…
— Ну, я тоже где-то подхватила эти слова, до того, как их «придумать»…
— Ты сильно ошибаешься, сестренка. В этом мире только две, может, три тысячи человек могут сравниться с нами своими умственными способностями. Большинство из них как-то перебиваются с хлеба на воду. Преподают, бедолаги, или что-нибудь исследуют. И лишь немногие обладают реальной властью.
— И мы принадлежим к числу этих счастливцев.
