Сияние - Валенте Кэтрин М. (книги онлайн полные TXT) 📗
И до той поры он продолжал желать.
Следующим, что пожелал Анхис, было стать в точности таким же, как все прочие дети в Краю молока и жажды. Многие дети этого хотят — не выделяться, не быть чужаками, чтобы их не бросали в одиночестве, когда все уходят домой, к розовым окошкам, объятиям и полным тарелкам. Анхис этого желал, потому что другие мальчишки в классе дразнили его — он был темнокожим и рисовал мальцовых китов на полях в книгах, так что их изящные отростки извивались вдоль параграфов, выписывая сложные узоры, похожие на маленькие лабиринты; раздутые газовые пузыри, в которых содержалось исключительно важное мальцовое молоко, свисали по углам страниц, где шла речь про обустройство Края молока и жажды Четырьмя Государствами-Основателями. Но едва желание сорвалось с губ Анхиса, оно начало воплощаться в виде своей противоположности.
Он раньше всех одноклассников вырос и сидел за своей партой, неудобно согнувшись, как морковка, поспешившая созреть. И ещё он постепенно делался очень красивым — с высокими и широкими скулами, задумчивыми тёмными глазами, с блестящими волосами, которые ложились аккуратно, как бы он ни старался их взлохматить и растрепать. Вскоре родители остальных детей заговорили о том, что он покинет Край молока и жажды ради какого-нибудь другого, более цивилизованного и космополитного, не такого захолустного места — например, Страны видящих и тех, кого видят, или Края неистовых ранчеро, или даже Родины (которая на самом деле вовсе не была родиной никому из знакомых Анхиса — на самом-то деле, большинство пекарей, ныряльщиков, упаковщиков и молочников, с которыми он здоровался каждый день, никогда не видели места под названием «Родина», того плодородного, далёкого и чужеродного мира, где родились их деды и прадеды). Мальчик с его лицом уж точно должен был стать знаменитостью, если бы жил там, где люди ценят более утончённые вещи, чем молоко и жажда. Но Анхис хотел остаться в Адонисе, на берегах Кадеша, навсегда, стать ныряльщиком, как мать и отец, и однажды привести своих собственных детей на Фестиваль ореховых пирогов.
Однако Анхису не везло ни с крупными желаниями, ни с мелкими. Пожелав на Рождество собственный водолазный шлем, он получил велосипед с гудком и ужасную экзему, которая означала, что он не окунёт даже бедный шелушащийся палец в красные воды Кадеша до конца венерианской ночи. Когда одноклассница, которая собирала чёрные волосы в хвостик и так сильно любила казуаров, что почти не разговаривала по-английски, подхватила скарлатину (то есть на самом деле не скарлатину, но грозный, губительный, гемморагический вирус, время от времени поражающий нежных детей в Краю молока и жажды), Анхис неистово желал, чтобы она поправилась. Он немного её любил за мягкий голос и густые волосы, но девочка быстро скончалась в одиночной палате на станции Белый Пион — большом электрическом городе, где жили все доктора. Анхис дни напролёт плакал на своей постели из коры какао, и к красным стропилам улетало его желание умереть вместе с подругой, отправиться с нею на небо, где сотня казуаров и сотня мальцовых китов поют в унисон на безупречном мандаринском наречии.
Но он не умер.
Анхис что-то заподозрил. Он не стал никому ничего говорить, чтобы его не сочли чокнутым. Он рисовал мальцовых китов и напряжённо размышлял, рисуя. Вот что у Анхиса получалось, когда он создавал портрет кита:
По меркам начинающих натуралистов, это был неплохой набросок. И, в общем, точный. Анхис всегда рисовал верхнюю половину кита одинаково, изображая то, что видел всю свою жизнь. Но он понятия не имел, как выглядит нижняя половина. Ему ни разу не разрешили нырнуть вместе с мамой или папой, как бы сильно он этого ни желал. И к тому же ныряльщики сами не знали, как на самом деле выглядит мальцовый кит. Эти существа были слишком большими, чтобы охватить их взглядом. Всё равно что гадать, как выглядит Южная Америка, увидев лишь одно кафе в Буэнос-Айресе. Но Анхис гадал. Он много раз пытался нарисовать кита, который выглядел бы правильно, однако ни один из рисунков не казался ему таковым. То у него получался аэростат в юбке из травы, то фасоль пинто, из которой росли макаронины. Подобное он считал глупым, дурацким. Но мальцовые киты не были ни глупыми, ни дурацкими. Анхис это знал. Он знал, хотя не имел причин знать о китах хоть что-нибудь. Даже люди, которые действительно что-то знали об огромных, красивых животных, живущих в прекрасном алом море, никак не могли прийти к общему мнению относительно этих существ, хотя Анхис почти не сомневался в том, что они и впрямь живые существа, а не «здоровенные куски мяса с кровью», как называл их мистер Прикнис, или «брюссельская капуста-переросток», как настаивала мисс Бао.
Наконец Анхис решил попробовать кое-что новенькое. Он положил перед собой лист новой, чистой бумаги — лучший из всех, какие смог разыскать, поскольку в нём лишь кое-где проглядывали кусочки какаовых семян. Заточил карандаш ножом и убедился, что рядом сытный завтрак и стакан апельсинового сока (то есть на самом деле не апельсинового сока, но тусклого, тягучего и терпкого сока растения с плодами оранжевого цвета, но размером с докторский саквояж и покрытыми снаружи сиреневой шерстью) на случай, если его одолеет жажда. Сидя за своим столом, лицом к пляжу и пенному Кадешу, он сказал очень чётко, обращаясь к прибою: «Хочу, чтобы у меня никогда не получилось нарисовать, как на самом деле выглядит мальцовый кит, и чтобы я всякий раз только портил бумагу, взявшись за это дело».
Анхис коснулся карандашом бумаги, и нарисовалось вот что:
После этого Анхис спрятал карандаш и бумагу под половицы и вытаскивал своё изображение нижней половины мальцового кита, лишь когда все отправлялись спать. Он ни разу не спросил маму или папу, считают ли они его рисунок правильным. Ему это не требовалось.
И день за днём, выполнив домашние поручения и прочитав все параграфы, требуемые для завтрашнего урока, Анхис отправлялся на берег недалеко от дома. Он уже не собирал раковины брюхоногих, которые на самом деле не были брюхоногими, или плАвник, который на самом деле не был плАвником. Он не пытался петь в унисон с полосатыми тюленями, которые не были на самом деле тюленями. Он лишь смотрел на Мальцовых китов. В уме он продолжал их рисовать, снова и снова, и под красной водой их бесконечные руки заключали его в объятия любви.
Мальчик, чьи желания не могли исполниться, был хорошим ребёнком, и в его груди билось доброе сердце. Даже открыв, как желать противоположность того, что требовалось, он не злоупотреблял этой привилегией. Если слишком заиграться, игрушка сломается. Анхис ни разу не ломал игрушки, даже когда был таким маленьким, что считал свою набивную плюшевую черепаху настоящей. Он тратил свои желания аккуратно, как скряга тратит монеты.
Он пожелал, чтобы у родителей, когда они ныряют за мальцовым молоком, улов был отвратительный — и голос его дрожал, ибо заранее зная, что всё будет хорошо, он испытывал боль от того, что приходилось желать семье неудачи. Подслушав, как его отец плачет в ночи от того, что всегда хотел семерых детей — ведь сам он был одним из семерых, и у его матери и бабушки было по шесть братьев и сестёр, — Анхис взглянул на ярко-красные осенние волны и пожелал, чтобы у его матери больше никогда не было детей, чтобы он навсегда остался единственным ребёнком и чтобы у него никогда не появилось три брата и три сестры, ведь это чересчур, любой согласится. И, наконец, он пожелал, мучаясь угрызениями совести, чтобы все дети в школе его ненавидели, обзывали и били, чтобы чурались даже его вида и никогда не брали его с собой, отправляясь после школы на рыбалку. Он всю ночь после этого дрожал от страха, что заклинание сработает, но также от страха, что не сработает; его тошнило от убеждённости в том, что уж на этот раз он точно зашёл слишком далеко, пожелал чего-то слишком ценного, слишком невозможного, слишком роскошного, чтобы магия с ним справилась.
