Сияние - Валенте Кэтрин М. (книги онлайн полные TXT) 📗

Папочка, ты должен гоняться за мной! Ты что, совсем не знаешь правил?

О, я побегу за тобой, Ринни. Я побегу, куда бы ты ни удрала. А когда догоню, съем всю без остатка, как большой серый волк!

[Вопли и смех. СЕВЕРИН убегает и прячется за кассией, ствол которой выглядит так, будто его заколдовала злая волшебница. Северин выглядывает опять, стряхивая с волос иголки.]

Но когда ты меня догонишь и съешь, после этого ты должен спрятаться, а я буду тебя искать! Вот так и надо играть, глупый! А когда я тебя найду, зарычу, как ТИГРИЦА, и испугаю тебя ДО СМЕРТИ.

[Смеётся.] А вот и неправда! У меня есть камера, а тот, у кого камера, — король, и он сам сочиняет правила.

[Выскакивает, хватая воздух. Картинка трясётся — ПЕРСИВАЛЬ резким движением поднимает. Клару повыше, чтобы дочь не достала.] Отдай! Отдай её мне! Я её хочу!

РУКОВОДСТВО ИНЖЕНЮ

Делайте ставки, дамы и господа. На корабле убийца, и я намереваюсь вывести его или её на чистую воду.

Оркестр закончил играть, когда пробило полночь. Музыканты из профсоюза — просто жуткие зануды. Мы всей толпой, внушительной и с ног до головы в блёстках, ещё не отдышавшись, неверной походкой выбрались из бального зала на палубу «Ахелоиды». Ночь была тёплая; ветер дул к Титону, а не наоборот, так что вместо вони в воздухе ощущался острый аромат солёно-серебряной воды, веяло прибрежными сосновыми лесами, пролитым гренадином и сотней разновидностей парфюма, от «Старья № 5» и «Шалимара» до того мускуса с оттенком недавнего интима, который не продаётся ни под какой маркой, но перепутать его с чем-то другим попросту невозможно. Никто даже не думал о том, чтобы отправиться в постель, и гулянка продолжалась снаружи, пока — это важно — стюарды заперли бальный зал, чтобы прибраться. Мы все повисли на релингах, словно ракушки в радужной мишуре, и всё было с миром в порядке, пока он ограничивался всего лишь красивой лодкой, плывущей сквозь прекрасную тьму. Потом начался старый танец: люди разделились по парам, и эти пары — а иногда тройки — принялись исчезать одна за другой, и на палубе стало спокойнее, просторнее, словно её окутал сон. Я была занята с Найджелом — о, знаю, это просто ужасно, вокруг столько роскошных представителей бомонда, а я села на лестнице и разговариваю с бывшим! Я впервые почувствовала себя на свои законные и полноценные сорок. Мне не хотелось забраться за дымовую трубу и приласкать там одну из милых девушек из контрактного отдела или даже попробовать наконец-то поймать в ловушку Вильгельмину Уайльдхарт. Я просто хотела поговорить с кем-то, кто видел меня сопливой и сильно простуженной и всё равно считал, что я очень даже ничего. Найджел всегда был настоящим асом, когда я болела. Он плюхался возле кровати и изображал, будто мои тапочки разговаривают по-дельфиньи, пока я не начинала смеяться, пусть от этого мой кашель и усиливался.

Отклоняешься от темы! Ай-яй-яй, Мэри! И всё-таки я должна была отметить, что разговаривала с Найджелом на лестнице, поскольку это позволяет установить следующее:

Было много криков, уроненных напитков и плача. Я бежала сломя голову; каблук на левой туфле отломался, но я продолжала ковылять, пока не завернула на полной скорости за огромную резную дверь бального зала — Таду её привезли с Марса только в прошлом году. И я всё увидела. Я увидела всю эту уродливую сцену, словно площадку, подготовленную для съёмок. Бедняга Тад лежал лицом вниз на собственном полу из эбенового дерева, и кровь из него текла как безумная. Крови было намного больше, чем в кино. Когда в кино в кого-то стреляют, получается просто булавочный укол, ну честное слово, а потом появляется маленькая струйка красного. Человек оседает на пол, и всё кончено до следующего дубля. Но кровь Тада хлестала во все стороны. Люди в неё наступали. Иоланда Брун пыталась стереть пятна со своих зелёных шелковых босоножек.

Я сказала, что вечеринки в честь завершения съёмок не подчиняются законам природы. Всего лишь неделю назад я была от макушки до пяток Мадам Мортимер. И вот она загудела внутри меня, я ощутила её душу с перламутровой рукоятью и язвительное сердце. Не говоря ни слова, я подошла к одному из стюардов (который сделался почти таким же бледным, как мышьяк), сняла с его пояса ключ, закрыла и заперла эти величественные русские двери и в качестве последнего штриха сунула в ручки латунную вешалку для шляп.

— Вы не могли бы уделить мне внимание? — Я «включила» свой самый громкий, самый властный голос, тот самый, который некогда в лондонском театре «Синий слон» бил задние ряды по физиономии. Я запретила себе плакать. «Оплачу тебя позже, малыш Тадди. Обещаю». — Спасибо. Боюсь, я пока что не могу позволить кому-то из вас уйти. Всё, что требуется для того, чтобы разобраться в этой жуткой истории, находится прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки. Нельзя терять ни секунды, если мы хотим докопаться до истины.

Можно подумать, я всех их посадила в клетку и подвесила снаружи последний ростбиф из костреца в целой вселенной, так они себя вели. Позор. Но я стояла на своём, и стюарды ко мне присоединились — то ли потому, что знали, кто режет их хлеб, то ли потому, что согласились с необходимостью обеспечить безопасность места преступления до того, как кретины испоганят все улики. Понятия не имею, в чём было дело. Обратный путь в Город Кузнечика должен был занять день, и к тому времени от улик и следа не останется, чтобы предъявить полиции. Мне нужно было действовать быстро. Ради Таддеуса. В тот момент ему не требовались мои слёзы, ему требовалась его героиня.

Я знала всех, кого заперла в бальном зале той ночью, кого-то лучше, кого-то хуже: Иоланда Брун, Хартфорд Крейн, Найджел Лапайн, Фредди и Пенелопа Эдисон, Персиваль Анк, Элджернон Богатырёв, Химура Макото, Данте де Вере и Мод Локсли. (С Макото, самым новым золотым мальчиком студии «Каприкорн», я только познакомилась той ночью, но мы уже решили, что на уик-энд поедем вместе стрелять фазанов.) Толком не знаю, что на меня нашло в тот момент, когда я стояла перед всеми этими людьми — людьми, которых знала почти всю свою жизнь, с которыми работала, спала, которых уважала, ненавидела, завидовала, с которыми мы от души наигрались в тяни-толкай, — но внезапно, при виде Иоланды, которая ныла и лила содовую на свою испачканную в крови туфлю, они все стали мне до смерти отвратительны. Я бы с радостью побросала всех в бокал и залила грейпфрутовым соком, и в сердце моём не мелькнула бы даже искра жалости. Не знаю, что на меня нашло — если не считать Максин Мортимер и её проклятое стремление разгадывать все головоломки.

— А ну заткнитесь, вы, хнычущие, разжиревшие, откормленные на убой телята, — зарычала я, и пусть это была реплика из «Страшного суда на Деймосе», я произнесла её лучше в 1930-м, чем это у меня когда-либо получалось в 1925-м. — Проявите хоть немного уважения! В сторону! Дайте мне место!

Они распластались вдоль стены, как школьники на танцах. Я осмотрела тело Таддеуса. Он по-прежнему был в смокинге. Пуля пробила спину и вошла прямо в сердце. Сигарета всё ещё дымилась в пальцах его правой руки. Левая была согнута в локте и находилась под грудью. У меня в голове вдруг возникла самая дурацкая мысль из всех возможных: «Он же так отлежит себе руку! У него будут мурашки, когда он проснётся». Я потянулась к нему, чтобы расправить тело. «Нет! — рявкнула внутри меня Максин Мортимер. — Не смей двигать этот труп, ты, сонная тетеря! Чем дальше отходишь от тела, тем сложнее увидеть правду». Я окинула бальный зал быстрым взглядом. Какая удача! Пистолет лежал под одним из банкетных столов. Его туда зашвырнули? Намеренно спрятали? Уронили в суматохе? Я послала Макото его забрать, поскольку только в нём и в Найджеле была уверена. Найджел рассказывал мне про воск для усов, когда раздался выстрел, а Мак недавно вышел из ракеты. Он не знал никого из нас достаточно хорошо, чтобы его заботило, будем мы жить или умрём, и, кроме того, какой дурак захочет, чтобы его дебют получился таким радикальным?