Выкуси - Немцов Максим Владимирович (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
— Прошу прощения. Ты не могла бы оказать мне услугу?
На чистом розовом листке с эмблемой бутика и серебряными сердечками она по-английски написала: «4 кварты говяжьей, свиной или рыбьей крови». Так гораздо легче будет общаться с новым мясником — просто отдать ему заказ. Оката еще раз поблагодарил девушку, поклонился и вышел из магазина.
Немалая же ирония заключалась в том, что когда Оката наконец отыскал мясника, готового продать ему кровь, тот оказался мексиканцем, и список из одной покупки пришлось переводить на испанский. Разумеется, у него есть кровь. Какой уважающий себя мексиканский мясник не держит кровь для испанской кровяной колбасы? Оката ничего из вышесказанного не понял. А понял одно: пройдя пешком пол-Города с джинсами, кроссовками и розовым пакетиком белья, он заполучил и галлон свежей крови для своей горелой гайдзинской подружки. Когда он вышел из лавки, мясник снял телефонную трубку и позвонил по номеру на карточке, которую ему оставил полицейский инспектор.
Оката решил нарушить свою обычную дисциплину и не пошел пешком, а сел в трамвай «Ф». В антикварном вагоне он проехал по всей Маркет-стрит, мимо Паромного вокзала и несколько кварталов вверх по Эмбаркадеро, а там слез и с минуту любовался на необычное черное судно, стоявшее у Пирса 9. После чего поволок галлон свиной крови домой.
Когда горелая девушка пришла в себя, он сидел у футона с широченной ухмылкой и чайной чашкой крови.
— Здрасте, — сказал он.
— Здрасте, — ответила горелая девушка и тоже улыбнулась. На свет явились клыки. Днем у нее волосы отросли еще и теперь спадали на грудь, но были по-прежнему сухи и ломки.
Оката подал ей чашку и поддержал руку, пока она пила кровь большими глотками. Потом дал ей бумажную салфетку и вновь наполнил чашку. Потом сел и стал пить чай из своей. Девушка прихлебывала кровь. Оката видел, как по ее коже ползет румянец — будто ее освещает розовый фонарик. Девушка начала как-то наполняться вся изнутри — на костях появлялась плоть, словно ее надували.
— Вы ели? — спросила она. И показала, будто палочками набирает рис, а потом ткнула в него. Нет, он не ел. Забыл.
— Нет, — ответил он. — Извините.
— Вам надо есть. Поешьте. — Она опять показала, и художник кивнул.
Пока она пила третью чашку крови, он вынул из маленького холодильника шарик риса и пожевал. Девушка улыбнулась ему и стукнулась своей чашкой крови о его чашку чая.
— Вот так-то лучше. Мазел тов!
— Мазел тов! — откликнулся Оката.
Они еще раз чокнулись, и он ел, а она пила, и он смотрел, как полнеет ее улыбка и яснеют глаза. Он показал ей, что нашел для нее в магазинах — в «Ливайсе», в «Найки», в «Секрете Виктории», — хотя при этом смотрел в сторону, чтоб не выдать мальчишеской ухмылки, когда вытаскивал из пакета красные атласные трусики и лифчик. Она похвалила его и приложила одежду к телу, а потом рассмеялась — все выглядело слишком велико. Сделала большой глоток крови, немного пролилось из уголка рта на кимоно.
А потом она заметила его новую обувь, показала и подмигнула.
— Сексуально, — сказала она.
Оката залился румянцем, затем тоже ухмыльнулся и изобразил танцевальное па — универсальный экстазный танец Снупи, просто показать, до чего удобно ему в новых кроссовках. Девушка рассмеялась и погладила их, закатив при этом глаза.
Когда он выпил целый чайник чаю, а девушка — почти весь галлон крови, она села на краю футона и забросила густую рыжую гриву за спину. Она больше не была обугленным скелетом, сгоревшим призраком, иссохшей мраморной каргой. Перед художником сидела роскошная молодая женщина, бледная как снег, холодная, как комната, но вся энергичная и живая, как любой человек, которого он видел в своей жизни.
Кимоно распахнулось, когда она потянулась, и Оката отвел взгляд.
— Оката, — сказала она. Он посмотрел на ее ноги. — Это ничего. — Она запахнула полы и провела рукой по его щеке. Ее ладонь была прохладна, гладка, и он прижался к ней покрепче. — Мне нужен душ, — сказала девушка. — Душ? — Она показала, как моются, как падает дождь.
— Да, — сказал он. Принес ей полотенце и брусок мыла и познакомил с душевой кабинкой — та стояла, открытая в комнату, рядом с раковиной умывальника. Туалет располагался в чуланчике на другой стороне.
— Спасибо, — сказала она. Потом встала, и кимоно соскользнуло с плеч. Она аккуратно положила его на футон, взяла полотенце и мыло и зашла в кабинку, а через плечо улыбнулась ему.
Оката сел — хотя на самом деле рухнул — на табуретку у футона и стал смотреть, как она смывает с кожи последний пепел. А потом просто встала под струи воды и стояла так, пока во всей квартирке не заклубились пар, усталость и волшебство.
Он поднял с пола блокнот и начал рисовать.
Она двигалась в облаках пара, как дух, — вытиралась, затем причесывалась пятерней. Потом вышла из пара, уронила полотенце на пол у его рабочего стола. Художник отвернулся, когда она подошла, а девушка опустилась на колени и пальцем задрала ему подбородок. Он уже не мог не смотреть ей в глаза. Они были зелены, как нефрит, как денежное дерево.
— Оката, — сказала она. — Спасибо.
И поцеловала его в лоб, потом в губы и мягко, очень бережно вынула у него из рук блокнот и уронила на пол. После чего толкнула его спиной на футон и снова поцеловала, расстегивая на нем рубашку.
— Ладно, — произнес он.
21
Где представлены хроники Эбби Нормал: Унылая моносексуальность трупа красотки-изгоя
Совсем как тот чувак из романа Германа Гессе «Степной волк» (что, как всем известно, означает «волк, танцующий степ»), который у Волшебного театра натыкается на вывеску «Вход не для всех», — когда дело доходит до романтики, я определенно из списка вылетаю. Мой «плюс один» — одиночество. Зая моя — абидка злая.
О как сладко просыпаться на закате, чуть не в объятьях моего Темного Владыки, свернувшись клубочком в технической будке на крыше. Вероятно, не нужно было хватать того голубя со стропил и кагбэ сосать ему горлышко, но в свою защиту могу сказать: завтрак — самый важный прием пищи за день, а я поклялась не притрагиваться ни к чему пернатому, птушто пернатые — гадость. И все равно Владыка Хлад простил бы, что я заплевала кровавыми перьями все его льняные брюки. Если б только мой хвост не облажал нам весь план поисков.
Ну вот, теперь все знают. У меня есть хвост. Кой кагбэ и послужил главной причиной тому, что нам пришлось возвращаться в любовное логово, а не продолжать поиски Графини. Фу позвонил перед самым рассветом и сообщил, что все крысы сдохли.
Поэтому я такая: «С нон-секвитурами не перебор, Фу? Если ты по мне соскучился, можно просто извиниться и немного попресмыкаться, а потом мы двинемся дальше».
А он такой: «Нет, Эбби, ты не понимаешь. У них что-то в ДНК, через неделю вурдалачества или как-то у них вроде как срок хранения заканчивается».
Я ему такая: «Мой бедный грустный Песик Фу. Ты уверен, что твоя мужская антенна не пользуется дохлыми крысами, чтобы просто отправить СОС, чтоб вернуться к рыбным местам? Мммм?»
А он мне: «Нет, Эбби, у тебя на вампиризм завязана крысиная ДНК — как у Чета человеческая».
А я такая: «Не-а».
Он мне: «Надо вернуться сюда, Эбби. Я знаю, у тебя есть хвост».
А я такая: «Ебать мои носки», — и загасила телефон.
Поэтому когда мы с Хладом пришли в себя в сарае на крыше, я такая: «Вероятно, придется к Фу заглянуть».
А Хлад мне: «Позвони ему и скажи, что надо зачищать старых вурдалаков. Он должен быть готов. Будем там через несколько минут».
А я ему: «СМСку отправлю. Я сейчас с ним не разговариваю».
Ну и типа Томми показал мне, что слишком быстро нельзя бегать, а то кто-нибудь заметит что-то не то, поэтому перемещаться надо такими короткими перебежками, и машины нельзя перепрыгивать, потому что вот эта фигня как раз намертво выдает в тебе носферату. Хоть я и обрычала каких-то туристов на фуникулере, потому что заслужили. Если у них спросить, они все такие: «Она была tres жуть, а у себя в Навозьеве, штат Небраска, нам хорошо известно, что „ррыык“ — тотально по-ихнему, птушто у нас семейные ценности и что не».
