Таинственная сила - Рони-старший Жозеф Анри (первая книга .TXT) 📗
— Когда же, позвольте вас спросить?
— В этом вся проблема. Предположив, что изменения происходят с четкой регулярностью и через определенные промежутки времени, вполне можно установить конечный предел.
— Какой именно, простите? Я вижу множество вариантов! Во-первых, может погаснуть вообще весь свет вместе с инфракрасными лучами, и мы попросту погрузимся во тьму или же разрушение спектра навсегда остановится на желтом… оранжевом… красном… Пределов сотни!
— В таком случае, я называю пределом — прекращение всякого излучения и неминуемую гибель всех высших форм жизни. Смешно было бы думать, что млекопитающие устоят после утраты желтого и оранжевого цветов, даже если последняя фаза не будет долгой. Вероятность этого слишком мала. Но все же представим, что процесс достигнет своей критической точки, начнет рассеиваться последняя полоска спектра, а затем наступит ремиссия. Тогда спасением для нас станет время! Чем короче будут фазы, тем больше у нас шансов выжить. Надо лишь найти в себе силы выдержать страдания. Три дня понадобилось для исчезновения фиолетового, синего, голубого и зеленого… примерно еще день уйдет на желтый и день на оранжевый. Таким образом, через сорок восемь часов мы окажемся у последней черты, и почти сразу, по моим подсчетам, начнется обратный процесс.
Лангр с жалостью поглядел на своего коллегу:
— Мой бедный мальчик! Как можно строить какие-то гипотезы, когда даже самые неопровержимые научные истины летят коту под хвост! Нет никакого резона полагать, что излучение возобновится.
— Но не кажется ли вам, что присутствует все-таки некая Логика в ходе этих нарушений? К тому же, есть еще один плюс: интенсивность красного в последние часы сильно возРосла, а мы совсем не страдаем от температурных колебаний.
— Это слишком слабая надежда! — возразил профессор. — У нас есть все основания думать, что обычный солнечный свет мало-помалу перерождается в неизвестную нам энергию и, следовательно, надо ожидать каких-либо новых реакций… Но очередные реакции опять же не могут гарантировать, что процесс остановится… Не хочу огорчать вас, но по-моему нам не продержаться и без зеленых лучей. Я всегда считал этот цвет необходимым для жизни. Начало было таким внезапным, а развитие таким стремительным, что мой разум просто отказывается видеть в происходящем что-то еще, кроме смертельного исхода.
В течение получаса они упорно не прекращали исследований, хотя в глубине души каждый подозревал, что все усилия тщетны и надеяться бессмысленно. Наконец, Мейраль возобновил разговор:
— На ваш взгляд, происшествие имеет межпланетный, космический характер?
— Пожалуй, было бы по меньшей мере поспешно считать это результатом каких-то трансформаций на уровне околоземной орбиты, — авторитетно заявил профессор, протирая поверхность внушительного размера линзы. — Впрочем, не стоит ограничивать это и нашей солнечной системой, преувеличивая, тем самым, возможности влияния на Землю солнечных лучей. Ведь мы имеем дело с одинаковым типом излучения, как днем, так и ночью, как в отношении звездного света, так и пламени крошечной спички в наших руках. Последствия не были бы столь плачевны, если бы дело касалось Солнца. По крайней мере, мы бы страдали только в дневное время. Я склоняюсь к мысли, что это катастрофа более глобального масштаба.
Оптимизм настоящего первооткрывателя, до сих пор поддерживавший в нем силы, теперь совершенно покинул старика, отступив перед суровой правдой фактов:
— Несчастный умалишенный идиот! — вскричал он, внезапно ударив себя ладонью по лбу. — Безумный мечтатель! Человечество обречено на смерть, а ты копошишься в старых стекляшках!
Тяжелые сдавленные рыдания сотрясли его плечи.
— Я не выдержу этого! — стонал ученый. — Соберемся все вместе. Объединим наши ничтожные жизни, прежде чем все мы сгинем во мраке.
Мейраль слушал его с сочувствием, понимая, что страшные прогнозы касаются его самого, сопереживая и себе, вместе с тем и многочисленным народам планеты, ставшей в одночасье такой хрупкой и родной.
— Конечно, — ответил он, — надо быть вместе. Вам больше нельзя оставлять своих… даже на время. Это просто жестоко!
— Катрин! — позвал старик.
Явилась служанка и, хмуря лоб, уставилась на профессора. В желтом освещении комнаты на ее перепуганном лице заметнее проявлялись мелкие морщинки, и от этого она казалась гораздо старше своих лет.
— Передайте мадам Веранн, что мы ждем ее здесь вместе с детьми. Позовите также Берту и Сезарину, — ласково обратился к ней профессор. — И вы, если хотите, можете остаться с нами…
— О да, месье, очень хочу! — воскликнула девица, протянув руки навстречу хозяину.
Казалось, какой-то стадный инстинкт руководил в этот момент ее словами и жестами: она подсознательно прониклась доверием не столько к старику, чей жесткий и нелюдимый характер всегда держал ее в страхе, сколько к загадочным инструментам, собранным на столе и полках его лаборатории.
— Нет ли писем… газет? — спросил Лангр.
— Ни писем, ни газет. Месье знает, я уже принесла все, что было.
— Как жаль!
— Хотя может быть дневной выпуск… как вчера.
Спустя некоторое время в кабинет вошла Сабина в сопровождении детей и гувернантки. Рыжеватый свет плохо скрывал их бледность. Впрочем, малыши выглядели вполне здоровыми, лишь некоторая вялость проскальзывала в их робких движениях. Зато Сабина сильно осунулась и похудела от тревожных раздумий. У бедняжки совсем не осталось надежды. Годы испытаний в браке с Веранном и драматическая судьба горячо любимого отца надломили ее дух, лишили Доверия к людям, но в то же время научили терпеливо сносить несчастья. После стольких страданий, выпавших на ее долю, она почти не удивилась мучительной катастрофе, угрожающей человечеству. Между этим ужасным бедствием и ее личной скорбью даже установилась некая мистическая связь. Она с глубоким смирением ожидала конца света, но, по доброте душевной, переживала за всех близких и незнакомых ей людей. Сабина сожалела лишь об утраченных годах, о том, что позволила превратить свою молодую жизнь в невыносимую пытку.
Она изучала взглядом отца, пытаясь проникнуть в тайну его мыслей. Лангр стоял у окна, развернувшись к ней в полоборота, но, несмотря на такие меры предосторожности, он не сумел утаить от дочери свое отчаяние. Увидев его в профиль с насупленными бровями и часто моргающими от волнения ресницами, она тотчас же разгадала, в чем дело: эксперимент опять не дал никакого результата. Чтобы не наводить лишний раз ужас на Берту и Сезарину, она спросила тихо, почти шепотом:
— В чем же все-таки дело? Мы возвращаемся в средневековье?
Ответа не последовало. Внизу в приемной громко хлопнули дверью, и вскоре в комнату влетела Катрин.
— Газету принесли! — выпалила она, тяжело дыша, и вынула из кармана своего фартука короткий листок, сложенный вдвое и озаглавленный следующим образом: «Бюллетень — сводка последних событий, с трудом собранных группой журналистов и ученых, изданный с помощью ручного печатного станка».
Сведения оказались максимально сжатыми, презрительно-иронический стиль высказываний на этот раз был упразднен. Лангр жадно пробежал глазами строчки. Кроме незначительных подробностей, сведения научного характера не сообщали ничего для него нового и неожиданного. Многие факты являлись вполне предсказуемым следствием недавних событий. Но одно происшествие взволновало старика особенно сильно. В Париже за последние двадцать четыре часа смертность населения увеличилась в три раза. Дело продвигалось пугающе быстро. С восьми часов утра и до полудня медиками было зафиксировано тридцать девять смертельных исходов, с двенадцати до четырех часов дня — сорок пять, с четырех до восьми вечера — пятьдесят восемь, с восьми и до двенадцати ночи — восемьдесят два, с полуночи до четырех часов утра — сто восемьнадцать и, наконец, с четырех до восьми следующего дня — сто семьдесят семь смертельных случаев. В общем, за истекши сутки в столице скончалось пятьсот девятнадцать человек, и' большинство из них умерло от неизвестной и скоротечной болезни, без видимых страданий. Однако приблизительно за час до агонии больные проявляли сильное беспокойство, раздражительность, даже бред, метались из угла в угол, не находя себе места. Эти приступы своего рода паранойи заканчивались состоянием полной неподвижности, оцепенением и комой.
