Культурные особенности (СИ) - Зарубин Александр (книги полностью txt) 📗
Эрвин аккуратно шагнул назад, освобождая ствол и опасливо косясь на хищное растение.
— Спасибо, — окрикнули его со спины. Неожиданно даже. Ирина вышла из-за кустов, расчесывая на ходу длинные мокрые волосы. Рука с расчёской ходит вверх-вниз, чёрная смоляная волна мягко ложится на грудь и плечи. Озорной искрой сверкают глаза. Форму простирала прямо на себе, мокрая ткань облепила, сморщилась на высокой груди. Юбка смялась, облепила точёные ноги. Эрвин сморгнул. Раз, другой. Третий. Солнце ослепило глаза. По щеке — шорох. То ли лист с дерева упал, то ли… Тут он встряхнулся, напомнил себе что дел еще… Он еще помнил, что много, но никак не мог вспомнить — каких. Но много и важных. Куда важнее, чем стоять столбом и пялится на заходящее солнце. Дел невпроворот. Если бы еще помнить — каких… А разводы на Иркином круглом лице так и не смылись, заразы…
Эрвин махнул рукой, насухо вытер шотган — вороненое дуло в зеленом, липком, как патока, соке — и пошел. К солнцу спиной, сквозь лес, на шум моря. Споткнулся о камень, покачнулся, но устоял. Перед глазами закачалась кармино-алая, пятилепестковая пасть, запястье обожгло. На миг, потом лепестки дрогнули и развернулись. Поцелуй цветка был жгуч, но жить можно. Зато боль прочистила мозг, Эрвин встряхнул головой и огляделся. Море шумело рядом, сквозь треск цикад и лесные шорохи рвался и пел рокот волн гоняющих по пляжу круглую гальку.
Там стояла Пегги Робертс. В полном боевом. Она так и не сняла с себя пластинчатый десантный доспех, стояла железной статуей. Лишь шлем сброшен, открыто лицо и ветер треплет и мнет выбеленные космосом волосы. Статуя самой себя. Волна билась о латные сапоги, пенилась и кружила водовороты. Прошуршала галька под каблуком. Пегги обернулась — по-кошачьи, всем телом.
— Привет, малыш. Выглядишь неважно.
— Устал — пожал плечами Эрвин, подходя. Глупо отрицать очевидное.
— Да ладно, — шаг навстречу, оборот, ещё шаг. Здесь лесная стена совсем близко от моря, деревья шумят, листья кружатся и падают в волны — россыпью зеленых точек по чёрной воде. Плывут, кружатся, скользят с гальки на волну. И вылетают обратно в пене прибоя. Алый цветок раскрыл лепестки, потянулся навстречу, почуяв движение. Пегги ткнула ладонью, позволила лепесткам захватить бронированные пальцы. По перчатке потёк сок — зелёным вязким потоком. Пегги придержала цветок второй рукой — осторожно, у стебля, сорвала листы. И отступила, облизывая испачканную соком руку. Улыбка до ушей. Как у ребёнка, при виде мороженного. Эрвин невольно сморгнул. Пегги протянула ему сорванные листья.
— Пожуй-ка, парень.
— Что это?
— Ешь, давай…
Эрвин попробовал. Лист буквально взорвался на язык, обдав небо потоком сладкого сока. Пряный, вяжущий вкус — на миг запершило в носу. Потом по телу прошла волна — мелкая дрожь сверху вниз от макушки до пяток. И усталость исчезла. Вмиг, будто сегодня он весь день не махал резаком, а в койке валялся неделю минимум. Эрвин потряс головой, осторожно покосившись на собственную руку. С зелёным листком. Маленьким, в длину — чуть больше пальца. А по стоимости…
Эрвин сморгнул ещё раз, сообразив, что только что сожрал новенький трактор. Это если по ценам родного Семицветья судить. Листья алых цветов — те самые листья тары, на которых стоит вся эта планета. Да и федерация — тоже вся. До Семицветья они добирались уже высушенными, в коричневых, безвкусных таблетках. Дома их берегли, покупали два раза в год, в страду. Чтобы можно было пахать неделю кряду, не отвлекаясь на сон. Юный Эрвин ещё ворчал, что вместо одной таблетки проще лишний трактор купить. А тут… Эрвин мысленно прикинул, сколько таких тракторов цветёт вокруг в диком виде. Потом прикинул, сколько сумеет высушить и протащить контрабандой на борт и сколько — сохранить до дома. И махнул рукой. Все равно, шансов нет, и беспокоится не о чем. Сжевал ещё один лист, сказал «спасибо», набил трубку и пустил колечко дыма в зенит. Базовый лагерь шумел за холмом. Дым вился, улетал вдаль, через море, к туманной полосе берега напротив. Трубка обожгла пальцы. Эрвин выругался. И вспомнил, о чем думал недавно.
— Пегги, а тут опасные хищники есть?
— Есть. Я, — ответила та, лениво смотря вдаль, вдоль полосы прибоя. Серьёзно или шутя — не поймёшь. Впрочем, правду сказала.
— Лагерь без охраны, так что я серьёзно.
— И я. Мы при посадке такой подняли шум, что все большое и хищное схоронилось в канаве, как те слоны…
— Какие? — удивился Эрвин.
— Забей, у нашего комбрига шутки глупые, — ухмыльнулась Пегги в ответ, щёлкнув по рукаву с тараканьей усатой мордой, — я поставила датчики и охранную систему, так что отдохни. Лучше скажи — обед скоро, чего жрать будем?
— А пайки разве не выгрузили?
— Выгрузили. Утопила. Не люблю жрать дерьмо без надобности.
— Лихо… Тогда — что?
Неуловимое движение рукой. Щелчок раздатчика на поясе. Кругляш сорвался с Пеггиных рук, описал параболу в воздухе и упал в воду. Короткий бульк, всплеск воды. А потом взрыв, такой, что заложило уши. Вода рванулась вверх столбом белой пены, хлестнула по ногам оскорбленная волна. Пробежала по пляжу, высокая, пенная, обиженно гремя галькой. Из моря высунулась длинная узкая голова. Поднялась над головами людей, закачалась на длинной шее, уставив на Эрвина маленькие любопытные глаза. Эрвин прикинул, какое тело должно быть под водой, чтобы уравновесить в воздухе трехметровую шею и ему поплохело. Слегка. Уж больно легок висящий на плече шотган. Совсем невесом, как детская резная игрушка. И бластер у Пегги забрали. Рука скользнула вниз — медленно, по миллиметру. Легла на цевье. Глаза морского зверя — красные, что угольки. И брови, костистые как полка камина…
— Чем я заряжал? Картечь или пуля? — пытался вспомнить он, аккуратно кладя палец на предохранитель. Щелчок…
— Не надо, парень. Он несъедобный, проверено, — остановила его Пегги. Морской зверь словно кивнул. Голова — маленькая, треугольная с большими ушами мотнулась вниз, зарылась в воду на миг. И вынырнула с пучком водорослей в пасти. Пегги размахнулась, подкинула вверх зеленую ветку. Зверюга поймала её на лету. Кивнув головой, как показалось вдруг — благодарно.
Пегги улыбнулась. И ткнула пальцем себе под ноги, вниз, на мокрую от воды гальку.
— Этот красавец несъедобен. А вот эти крошки — да. Тоже проверено.
Пляж под ногами усеяло белыми и розовыми раковинами. Выбросила на берег взрывная волна. Много, очень…
— А как же экология? — удивился Эрвин, вспомнив лётное поле, холод и инструктажи.
— Забей. На урожай тари не влияет, — хмыкнула Пегги, ткнув бронированным пальцем себе за спину, назад, в пасть алому цветку тары, — лучше распорядись насчёт обеда.
И Эрвин распорядился. То есть поймал вначале Ирину — рассказал что и как, потом ДаКосту и ещё с десяток человек, снарядил собирать белые раковины. Добрым словом и обещанием «по шее», то есть — как всегда. Ирина тем временем мобилизовала женскую половину лагеря, реквизировала на складе котёл — то есть большую цинковую бочку из-под спирта. Пустую само-собой, флот хранил традиции нерушимо. А Эрвин ещё раз убедился, насколько удобен лазерный резак — и дрова валил на раз, и разжечь костёр с его помощью получилось. И голодных матросов шугануть, когда закипела вода и поплыли над лагерем полузабытые за полет вкусные запахи. Последнее — с трудом, день был долгий, а запах плыл над лагерем — вкусный. Совсем. К счастью, Ирина, нацепившая по случаю на голову красный, в белый горошек платок, решила что все и — звоном половника по сковороде — дала отмашку к обеду.
Пегги была права. На фоне того, что сварилось у Ирины в котле, стандартный флотский рацион иных эпитетов не заслуживал… И дымилось на сытый желудок хорошо. Эрвин забил трубку, зажёг. Сизый дым колечком уплыл в небеса, пустая бочка удобно уткнулась в лопатки. Облака — сизые комья в небе над головой. Парень сидел, вытянув ноги, бездумно. Впервые осознав что не нужно что-нибудь делать и куда-то бежать. Солнце перевалило зенит, ползло книзу. Лениво, как мысли в голове. Как звук осторожных шагов под ухом. Поворачивать голову было почему-то лениво. Но все-же повернул. Матрос ДаКоста…
