Концессия на крыше мира (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXVII) - Наги Алексей Львович (книга регистрации TXT) 📗
Соколов сиял. Он всегда воодушевлялся, когда говорил о могуществе и успехах рабочего класса.
— Денежки-то плакали! — продолжал он. — Но это еще ничего! Америка потеряла ведь одновременно и значительную часть своих рынков! Недавняя всекитайская революция совершенно доконала «дядю Сэма». Американской промышленности некуда сбывать свою продукцию. Тот жесточайший переворот, который пережило народное хозяйство Америки пять лет тому назад в виде острого кризиса сбыта, выдержали лишь несколько трестов. Среди них сильнее всех стал трест Элиаса Моргана, нашего любезного собеседника. Он подчинил себе всю страну. Но этого для него мало. Значительная часть его предприятий бездействует потому, что не для кого выпускать товары. Моргану нужны рынки, чтобы пустить в ход свои заводы, чтобы ублажать богатыми подачками всю свою свору. Только таким путем он сможет продолжить свое господство. В теллите он и видит средство к закабалению всего мира. Никогда в истории человечества так ярко не выступала на международной арене близость последней схватки труда с капиталом, как в наши дни.
— И никогда не надо было нам сильнее и мужественнее готовиться к этой борьбе, как сегодня! — закончил его мысль Киссовен.
Терехов с видимым удовольствием и интересом следил за речью Соколова.
— Борьба стала неравной. Как некогда, тридцать-сорок лет тому назад, капитал имел огромный перевес над пролетариатом, такой же, если еще не больший, перевес мы имеем сейчас над капиталом. У нас есть могущественный союзник — пролетариат Америки, который, быть может, в самый последний момент помешает Моргану осуществить план генерального штаба.
— На это, пожалуй, трудно рассчитывать. Слишком сильны организованность и заинтересованность аппарата, управляющего отдельными винтиками его треста, — вставил задумчиво Киссовен. — Нам пока необходимо полагаться только на свои собственные силы…
Никто не возражал. Соколов и Терехов снова напряженно слушали и следили за экраном.
Генералы стояли все в той же кисло-почтительной позе, в которую поверг их голос Моргана. По-видимому, они ждали дальнейших распоряжений.
И действительно, в двери, через которую только что исчез повелитель, появился его третий секретарь — заведующий личной кассой Моргана.
— По распоряжению мистера Моргана, все присутствующие здесь на совещании имеют получить в Федеральном банке десять тысяч долларов за каждую проведенную здесь, в «Сансуси», неделю. Уплата за первую неделю будет произведена завтра, в десять часов утра, — чеканил секретарь, обращаясь к собранию.
В ответ послышался радостный, довольный гул голосов.
Как видно, никто из почтенных генералов не рассчитывал получить такой крупный куш за никуда не годный план захвата Памира.
— Задабривает. Но вряд ли это поможет ему, — заметил Соколов в заключение и вместе с Киссовеном отправился на концессию.
Терехов же, по обыкновению, пошел в оперативную часть Реввоенсовета.
У экрана остался лишь дежурный слушатель Академии генерального штаба РККА.
XIV
РАЗРЫВ
Киссовен нехотя принял участие в судьбе Эди. К выступлению ее на митинге он относился, как внимательный наблюдатель, и только. Ему казалось, что Эди действует под влиянием минуты. Кроме того, он учитывал отсутствие Мак-Кертика и то обстоятельство, что Эди в последние две недели, — во всяком случае, со времени возвращения из Москвы, — постоянно была вместе с Клавой Соколовой. Поэтому переезд Эди на квартиру к Соколовым означал для него лишь внешнее выражение дружбы, обычной дружбы между двумя девушками.
Более глубокого смысла в этом переезде он не видел и потому был крайне удивлен, когда Эди после митинга обратилась к нему с просьбой обеспечить ее работой.
— Правда, я формально еще не гражданка Евразии. Но я думаю, что буду ею в ближайшие дни. Хотя, собственно, я и внешне порвала с моей родиной, и как будто нет препятствий к удовлетворению моей просьбы — быть полезным членом в семье трудящихся.
Против такой формулировки трудно было возражать. Это чувствовал и Киссовен.
Соколов был доволен. Он считал естественным, что Эди будет на следующий же день работать наравне с прочими жителями Адагаде.
— Браво, Эди! Сразу видна заводская закалка. Кто несколько лет пробыл на заводе Моргана, тот не может иначе говорить. Я предложу вам работу на центральной электрической станции. Там как раз нужен человек в отделении трансформаторов.
Киссовен оставался верным себе. Он не увлекался. Услышав предложение Соколова, он осведомился о познаниях Эди.
Оказалось, что она хорошо говорит на трех языках, но не имеет никаких специальных технических навыков. На заводе она была простой накладчицей и в течение четырех лет работала, стоя у одного и того же станка. Поэтому решили, что лучше всего будет ее использовать в управленческом аппарате.
На следующий день Эди уже работала в отделе учета и статистики горной конторы теллитовых рудников.
У нее оставалось много свободного времени, и она решила воспользоваться досугом для пополнения своих скудных знаний в области естественных наук. Большую роль сыграло, конечно, то, что Клава все время уговаривала ее вместе взяться за изучение химии.
Эди и раньше интересовалась работой Клавы. Теперь же, убедившись, что без знаний она осуждена на конторскую работу, с жаром принялась за самообразование.
Во время совместных занятий девушки неоднократно говорили о значении теллита в науке.
— Клава! — обратилась как-то Эди к своей подруге. — Я дочь того, кто открыл теллит, а сама ничего не знаю об этом элементе. Знания, по-видимому, не передаются по наследству.
Она улыбнулась своей остроте.
Клава рассмеялась и сказала:
— Знай, Эди, что твой отец никому до сих пор не говорил ничего, кроме общих мест, о свойствах теллита. Все то, что мы пока знаем о теплите, является результатом изысканий Института имени Рыкова. Правда, как выяснилось, каждый раз твой отец о всех этих «новых» открытиях уже знал. Но по собственной инициативе он о них никогда не говорил. Киссовен полагает, что твой отец знает о теллите гораздо больше, чем мы.
Этот разговор происходил 5 августа, за два часа до ожидаемого приезда Мак-Кертика из Америки.
Через час девушки расстались.
Эди пообещала Клаве не говорить никому об этом разговоре. Она, как и Клава, хотя смутно и неопределенно, понимала, что так нужно.
Встреча Эди с отцом вышла, против ожиданий, очень теплой.
Мак-Кертик решил действовать лаской. Он ни слова не сказал по поводу ее выступления. Но когда она заявила, что уже несколько дней работает в горной конторе, Мак- Кертик растерялся.
— Зачем ты это сделала? Что за смысл в том, что ты работаешь? Разве ты чувствуешь в чем-нибудь недостаток?
И сразу переменил разговор:
— На тебя очень плохо влияет здешний суровый климат! Да, затем, ты здесь в одиночестве, без своих подруг, скучаешь. Мы это дело поправим! 7 августа я еду в Вашингтон, и ты со мной возвратишься на родину.
— Нет, папа, я в Америку больше не вернусь!
Решительный тон Эди вывел Мак-Кертика из терпения.
— Эди, ты уже наделала достаточно глупостей! Всякой шутке должен быть конец! Седьмого ты едешь!
— Папа, у меня есть другое предложение. Останься ты здесь, в Евразии! Ты сам с восторгом отзывался об Институте Рыкова. Я думаю, что в научных кругах Евразии никто не откажется помочь тебе работать в Институте.
— Вот как?! Вот какие у тебя предложения!! Это прелестно! Кто поручил тебе вести со мной такие разговоры?
Мак-Кертик был вне себя от злости.
— Отец, ты допускаешь мысль, что меня подкупили, что я малый ребенок, который не знает, о чем говорит?! Я за эти пять дней многое передумала, пережила, и мое непреклонное, личное, — понимаешь меня, отец! — личное убеждение, что жить вне Евразии в настоящих условиях — не жизнь, а жалкое прозябание! И я была уверена, что, одумавшись, и ты придешь к такому же заключению. Я еще и сейчас не теряю надежды, что мы найдем с тобой общий язык.
