Судьба открытия - Лукин Николай (бесплатные полные книги .TXT) 📗
Погода ясная. Воздух как-то особенно прозрачен. Освещенное солнцем, над зданием конторы ослепительно сверкает алое полотнище — плакат с написанными белой краской словами о войне, — о том, что несокрушима сила советского народа, объединившегося под руководством партии.
Трибуной служит кузов поставленного посередине площади грузовика ЗИС-5. На кузов поднялся бывший начальник строительства — теперешний директор нового завода. Когда толпа вокруг него затихла, он громко прочитал текст телеграммы и тотчас же поздравил коллектив завода с освоением полной мощности предприятия. Потом он заговорил о фронте, откатившемся уже к нашей государственной границе. А по железнодорожной ветке, что пересекает улицу возле площади, в этот момент двигался паровоз с длинным составом вагонов и цистерн. Люди в толпе оборачивались на звук поезда — идущий от завода поезд словно воплощал в себе их общую трудовую победу. Люди знали: в вагонах — глюкоза пищевой чистоты, в цистернах — этиловый спирт; все это получено ими здесь своими руками, и все это нужно для фронта, и все это сделано всего лишь из обыкновенной древесины, из бревен, заготовленных в тайге.
Рядом с директором в кузове машины стояли секретарь райкома партии и председатель местного Совета. Директор говорил о днях строительства, оставшихся позади. Он называл имена рабочих, техников, инженеров, усилия которых были беспримерными; большинство из них прошло весь тяжкий путь создания завода.
Обступившие грузовик рабочие прерывали речь директора аплодисментами. И когда директор сказал, что следует особенно отметить роль человека, весьма всеми уважаемого, отдавшего делу стройки дни и ночи, профессора, ради участия в строительстве покинувшего университет и свою научную работу, теперь назначенного главным инженером их завода, — толпа заглушила слова директора новой продолжительной вспышкой аплодисментов.
Многие оглядывались, ища глазами Григория Ивановича.
Но его почему-то на митинге не было.
Еще до начала митинга он шел через лесной склад, задумчиво остановился между штабелями бревен. Постояв, сел на бревно, да так и сидит с тех пор один, не видный никому, обхватив голову ладонями. Вокруг него — бревна, сложенные во много ярусов, а над бревнами — небесная голубизна.
На сердце у Зберовского жестокая обида. Радость, обернувшаяся горечью.
Давно минула первая суровая военная зима. В начале ее на Григория Ивановича, один за другим, обрушились два удара: во-первых, пропал без вести Шаповалов; во-вторых, на ночном дежурстве ПВО была убита Лида Черкашина.
Гибель Лиды по времени совпала с теми днями, когда Григорий Иванович получил из Москвы приглашение отправиться в Сибирь старшим технологом группы гидролизных заводов, — а заводов этих не было еще, их предстояло срочно строить. Мучительно колеблясь, он почти уже решился ехать. Именно тогда Лида Черкашина поспорила с ним, говоря, что как враг бы ни хотел парализовать всю нашу жизнь, научная работа, связанная с перспективными взглядами вперед, у нас в стране ни на минуту не должна прекращаться. Через двое суток, на похоронах Лидии Романовны, Зберовский думал, что Лида была права, а он был неправ и, стоя у ее гроба, корил себя за это. Между тем сводки с фронтов становились все тревожнее. Момент был до предела острый, требовал напряжения, жертв. Все для фронта, все для победы. Грозная опасность нависла над страной. И к концу недели Григорий Иванович опять спрашивал у своей совести, что теперь важнее: тотчас же заняться производством тысяч тонн простейших сахаров на гидролизных заводах, либо безмятежно продолжать прокладывать новые пути получения дисахаридов и полисахаридов — для времен, которые за войной последуют когда-то?
А лаборатория после смерти Лиды казалась такой опустевшей. Григорию Ивановичу вспоминались то Лида, то Шаповалов; «пропал без вести», вероятно, означает, что Петра Васильевича тоже нет в живых. Думая о нем, Григорий Иванович все сильнее чувствовал, как ему дорог был этот большого таланта, прямой и цельный по натуре, немногословный, стремительный в действиях человек. Мысленно обращаясь к Шаповалову, Зберовский точно советовался с ним: ехать в Сибирь или вести прежние опыты? Но ведь и сам Шаповалов пошел с оружием защищать страну, ради чего без раздумья расстался с работой!
Когда Зберовский уехал, небольшой оставшейся при университете группой его сотрудников с полмесяца еще руководил доцент Свиягин. Затем Свиягина как состоящего в запасе командира призвали в армию, и лаборатория тогда была уже окончательно ликвидирована.
В прошлом, сорок третьем году к Зберовскому в Сибирь докатился слух, что Шаповалов жив и находится на фронте. Назвали даже номер полевой почты, откуда Шаповалов кому-то будто бы прислал письмо. Обрадованный, взволнованный, Григорий Иванович тотчас написал Шаповалову, потом снова писал, наконец обратился в воинскую часть по этому номеру полевой почты. Однако письма вернулись к нему, и воинская часть не ответила. Слух о Шаповалове уже начал казаться Григорию Ивановичу неосновательным.
А сегодня сведения о Шаповалове внезапно подтвердились, но подтвердились при обстоятельствах, для Зберовского оскорбительных. Он прочел в официальном бюллетене Академии наук: с января нынешнего года в Москве организована лаборатория по синтезу углеводов; к работам ее привлечены многие московские и иногородние ученые; возглавляет же лабораторию кандидат наук П.В. Шаповалов.
Возможно ли поверить, что Шаповалов еще в прошлом году приехал в Москву, снова взялся за научную работу, не подумав разыскать своего старого учителя и друга? А разыскать его ничего не стоило: лишь позвонить по телефону в наркомат. Не вспомнил, не сообщил, не написал. Случайно? Нет, не могло так выйти случайно. Будто бы проблема синтеза не является их общим делом. Отвернулся, как от постороннего. Кто отвернулся? Да Шаповалов сбросил Зберовского со счета — не нужен Зберовский ему. Невероятно, но — факт!
Издалека доносятся звуки завода. С неба слышится трель жаворонка. Пахнет лесом. Из-под бревен, сложенных в штабеля, вытянулись к свету длинные и бледные травинки. Конец одного бревна возле самой земли на добрый метр выступает из штабеля. Вдруг быстро поднявшись, Григорий Иванович что было силы толкнул ногой этот выступающий конец. Но бревно тяжелое, придавлено всем грузом штабеля, даже и не шелохнулось. И Григорий Иванович опять понуро опустил голову. Почувствовал себя как никогда усталым, потерявшим главное, к чему стремился в жизни, безгранично, незаслуженно обиженным.
Сгорбившись, он побрел по узкому проходу. Справа и слева от него — торцы бревен, образующие стены выше человеческого роста. Проход как бы суживается впереди и ведет к реке.
Лесная гавань. Плоты вдоль берега. Рабочие с баграми стоят у наклонных транспортеров. Цепи транспортеров тянут бревна из воды по желобам наверх.
Зберовский появился на берегу, однако на работы в гавани не смотрит. Идя какой-то нетвердой походкой, он огибает людей стороной. Тем не менее его окликнули:
— Здравствуйте, Григорий Иванович?
Возле моторной лебедки шестнадцатилетний Костя Евдущенко, вытирая руки паклей, чуть застенчиво, но всем лицом улыбается Зберовскому. Костя ждет, что Григорий Иванович, как между ними повелось, уделит минуту ему, подойдет, пошутит в своей мягкой манере, кинет мимоходом что-нибудь о будущем Костином студенчестве, поинтересуется, как идут его занятия по подготовке за девятый класс.
Костины ожидания теперь не оправдались. Зберовский, еле подав рукой приветственный знак, прошел мимо — не то сердитый, не то уж слишком озабоченный. Неловко, почти по-стариковски перешагивал через канаты, протянутые от лебедки к штабелю. Костя провожал Григория Ивановича недоумевающими глазами. Со штабеля, на который сейчас накатывают бревна, закричали:
— Евдущенко, эй! Ты что — заснул? Потрави лебедкой на блоке!
Словно очнувшись, Костя схватился за рукоятку управления мотором.
А Григорий Иванович с чувством все нарастающего неприятного изумления думал о Шаповалове и о новых опытах по синтезу. Непостижимо: опыты где-то идут, а 3беровский впредь уже не будет иметь к ним никакого касательства.
