Фата-Моргана 5 (Фантастические рассказы и повести) - Харвей Рэймонд (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗

Однако это было нелегкое решение. Скажем, оказалось бы, что я виноват — разумеется, не перед законом, здесь не было признаков преступной небрежности или чего-то подобного, и даже не морально ответственен, поскольку никоим образом не мог тогда предвидеть, что мое присутствие или отсутствие могут так существенно повлиять на жизнь и смерть пассажиров. Это была просто ответственность, и все же я не хотел этого знать.

Точно так же не хотел я и оставаться в неведении. Неуверенность тоже мучительна и не менее болезненна, чем муки совести. Может, я сохраню больше нервов, если узнаю, что отвечаю за катастрофу, чем если буду засорять голову напрасными сомнениями и ненужными укорами. Короче говоря, я схватил видеофон, соединился с университетом и наконец увидел перед собой широкое веселое интеллигентное лицо ван Мандерпутца, которого позвали к аппарату с утренней лекции.

Еще чуть-чуть, и я успел бы на встречу с профессором вечером следующего дня. Я приехал бы вовремя, не попадись мне глупый полицейский, обязательно хотевший влепить мне штраф за превышение скорости. Так или иначе, но ван Мандерпутц был потрясен.

— Ого! — воскликнул он. — Ты застал меня просто чудом. Я хотел пойти в клуб, потому что ждал тебя не раньше чем через час. Ты опоздал всего на десять минут.

Я игнорировал это замечание.

— Профессор, мне нужно воспользоваться вашим… гм… вашим субьюнктивизором.

— Что? Ах вот как. Тебе повезло, я как раз собирался его разобрать.

— Разобрать? Зачем?

— Он выполнил свою задачу: дал толчок идее гораздо более важной, чем сам. Мне нужно место, которое он занимает.

— А что это за идея, конечно, если мой вопрос не слишком бестактен?

— Нет, не слишком. И ты, и мир, с нетерпением ждущий этого, можете все узнать, но ты услышишь об этом из уст самого автора. Это ни много, ни мало автобиография ван Мандерпутца. — Он сделал драматическую паузу.

— Ваша автобиография? — Я вытаращил на него глаза.

— Да. Мир нуждается в ней, хотя, возможно, этого и не знает. Я подробно опишу всю свою жизнь и работу, предстану перед всеми как человек, ответственный за то, что Тихоокеанская Война 2004 года продолжалась три года.

— Вы?

— И никто другой. Не будь я тогда лояльным голландским гражданином, сохраняющим нейтралитет, вражеские силы были бы уничтожены в течение трех месяцев, а не трех лет. Об этом мне сказал субьюнктивизор: я изобрел бы устройство для прогнозирования шансов каждого сражения; ван Мандерпутц убрал бы элемент неуверенности из искусства ведения войны. — Он торжественно поклонился. — Такова моя идея — автобиография ван Мандерпутца. Что ты об этом думаешь?

Я наконец собрался с мыслями.

— Это… это великолепно! Я сам куплю один экземпляр. Даже несколько — я разошлю их знакомым.

— А я, — ван Мандерпутц стал вдруг многословным, — подпишу тебе твой экземпляр, и он станет бесценным. Я напишу какую-нибудь подходящую сентенцию, что-нибудь вроде: «Magnificus sed non superbus». «Великий, но не надменный». Это очень хорошо определяет ван Мандерпутца, который, несмотря на свре величие, человек простой, скромный и вовсе не заносчивый. Разве нет?

— Великолепно! Это очень точное определение вашей личности. Но… нельзя ли мне увидеть ваш субьюнктивизор, пока вы его не разобрали, чтобы освободить место для такого важного дела?

— Ага! Ты хочешь что-то проверить?

— Да, господин профессор. Вы помните катастрофу «Байкала» неделю или две назад? На этом лайнере я должен был лететь в Москву. Немного не хватило, чтобы я успел. — И я рассказал ему обо всем, что произошло.

— Гммм! — буркнул он. — Хочешь узнать, что случилось бы, если бы ты успел? Я вижу несколько возможностей. Среди миров «если» есть такой, который стал бы реален, успей ты на борт лайнера, такой, который предполагает, что корабль ждал, пока ты доедешь, и такой, который зависит от твоего приезда в течение этих пяти минут, которые они ждали. Какой из них тебя интересует?

— Последний. — Этот вариант казался мне самым правдоподобным. В конце концов нельзя было ожидать, чтобы Диксон Уэллс прибыл куда-либо вовремя, а что касается второй возможности, то они меня не дождались, и это некоторым образом снимало с меня бремя ответственности за происшедшее.

— Тогда идем, — загремел ван Мандерпутц, и я пошел за ним в Дом Физики, в его захламленную лабораторию. Устройство по-прежнему стояло на столе, я сел перед ним и уставился на экран психомата Хорстена. На нем перемещались клубы дыма, а я пытался придать своим воспоминаниям яркие, убедительные формы, чтобы прочесть по ним какой-нибудь образ того утра.

И наконец он появился. Я увидел Стэйтен Бридж, а потом помчался по нему в сторону порта. Я сделал знак ван Мандерпутцу, аппарат щелкнул, и субьюнктивизор заработал.

В психомате видишь изображение глазами своего экранного двойника, и тем самым действие этой игрушки получает необычайные признаки реальности; полагаю, частично это дело самогипноза.

Я мчался по взлетному полю к блестящему среброкрылому снаряду, каким выглядел «Байкал». Грозный офицер махнул мне, чтобы я поспешил; бегом преодолел я наклонный помост и влетел в корабль. Люк захлопнулся, и я услышал протяжный вздох облегчения.

— Прошу сесть! — рявкнул офицер, указывая на свободное место. Я опустился в кресло; корабль содрогнулся от толчка катапульты, со скрежетом набрал скорость и поднялся в воздух. Тут же заработали двигатели, но рев их вскоре сменился приглушенной пульсацией, а я смотрел, как Стэйтен Айленд удаляется и смещается назад. Огромная ракета двинулась в путь.

— Уф-ф! — снова с облегчением вздохнул я. — Успел!

С правой стороны я перехватил чей-то веселый взгляд. Сидя у прохода, я не имел соседей слева, поэтому повернулся в сторону глаз, пославших мне этот взгляд, посмотрел и остолбенел.

Рядом со мной сидела девушка. Может, на самом деле она и не была такой красивой, как мне показалось, в конце концов, я смотрел на полуреальный образ на экране психомата. Позднее я многократно убеждал себя, что девушка не могла быть настолько красивой, что это мое воображение подсунуло мне все эти детали. Но знаю, помню только, что таращился на прекрасные серебристо-голубые глаза, бархатные темные волосы, небольшой улыбающийся рот и чуть задранный носик. Таращился так долго, что даже покраснел.

— Простите, — быстро сказал я. — Я… поражен.

На борту трансокеанской ракеты всегда царит дружеская атмосфера. Как правило, люди знакомятся с соседями, и представление вовсе не обязательно, поскольку обычно начинается разговор с кем угодно — пожалуй, это напоминает прошловековые поездки по железной дороге. На время путешествия люди знакомятся, а затем в девяти случаях из десяти о попутчиках просто забывают. Девушка улыбнулась.

— Это не из-за вас задержка старта? — спросила она.

Я признал, что так оно и есть.

— Похоже, я хронически болен непунктуальностью. Даже часы, которые я надеваю на руку, начинают отставать.

— Видимо, на вас не возлагают ответственных функций? — засмеялась девушка.

Действительно, они были не очень ответственными, хотя интересно посчитать, сколько клубов, парней, носящих клюшки для гольфа, и танцовщиц рассчитывали на меня в разное время как на источник значительной части своих доходов. Впрочем, я не видел нужды рассказывать об этом серебристоглазой девушке.

Мы разговорились. Оказалось, что ее зовут Джоанна Колдуэлл, и летит она в Париж. Она была художницей, точнее, хотела ею стать, а в мире нет другого такого места, обеспечивающего такого образования и вдохновения, как Париж. Вот потому она и отправилась туда на годичный курс обучения, и видно было, что вопрос этот для нее крайне важен. Я узнал, что она три года откладывала каждый цент, работая иллюстратором моды в женском журнале, несмотря на го, что ей явно было не больше двадцати одного года. Живопись значила для нее многое, и я мог это понять, поскольку сам когда-то точно так же относился к игре в поло.

Короче говоря, мы с самого начала были симпатичны друг другу. Я видел, что нравлюсь ей, и видно было, что она не связывает Диксона Уэллса с корпорацией Н.Дж. Уэллса. Что касается меня, то после первого взгляда в эти холодные серебристые глаза я не хотел смотреть никуда больше. Когда я смотрел на нее, часы пролетали, как минуты.