Десять тысяч - Якименко Константин Николаевич (книги полностью .txt) 📗
— Ты это серьёзно, Инка?
Она задумалась.
— Не знаю. Может, и серьёзно.
— Чепуха, — уверенно сказал он. — Видела ты здесь хоть что-нибудь, что в принципе нельзя сделать в реале?
— Хм… не знаю. Кристаллы эти внизу — да и то, наверное, силикон какой-нибудь, или что там ещё. А так… разве что размах всего этого?
— Так что — размах? Дохренища денег, эксцентричность, богатое воображение… На первое место я бы наверное эксцентричность поставил. И никаких особых проблем.
— Ну может быть, — согласилась она.
— Хорошо. Дальше: твои ощущения как-то отличаются от реальных? Зрение, слух, осязание… Чувство боли…
— Нет. Аж нисколько.
— Вот видишь. Но даже это не важно, потому что есть главная причина.
— Какая?
— А вот такая. Нормальный человек никогда не сомневается в реальности окружающего мира. Во сне, к примеру, он может сомневаться, на самом деле всё это или он только видит сон. В реальности — никогда. Теперь скажи: ты правда сомневаешься, или только хочешь себя в этом убедить?
Хотелось бы мне, чтобы это оказался всего лишь сон, подумала Инна. Ещё как хотелось бы…
— Ни фига я не сомневаюсь, — сказала вслух.
— Ну вот, что и требовалось доказать. Но если говорить о нашей жизни вообще… Знаешь, Инка, я уже давно начал понимать, что наш мир есть ничто иное как программная реализация охрененного моделирующего алгоритма.
— Чего? — спросила Инна. — Это типа Матрицы всякой что ли?
— Попсовый бред, — отрезал Славик. — Ты лучше лежи, а я расскажу.
— А я лежу, — она расслабилась на кровати. Он всё не отпускал её ладонь, будто боялся потерять.
— Хорошо. Тогда для начала скажи: у тебя бывает дежа вю?
— Случается иногда.
— Ты едешь в метро, — говорил он. — Видишь каких-то незнакомых людей. Слышишь совершенно ненужные тебе разговоры. Что-нибудь думаешь по этому поводу… И вдруг тебе кажется, что всё это уже было. И люди, и разговоры, и мысли…
— Угу, — сказала Инна.
— Но ведь оно на самом деле уже было!
— То есть как?
— Очень просто. Ты только представь, что вся эта лабуда находится в памяти навороченного суперкомпьютера. А память, как известно, всегда дискретна…
— О, моё любимое слово! — воскликнула Инна.
— Вот и хорошо. Тогда ты понимаешь, что раз дискретна — значит, обязательно ограничена. Значит, в неё никогда не получится вместить всё, что хочется. А раз так, то некритичные блоки приходится повторять. Один блок — а на него куча ссылок. Когда надо, старые ссылки отрубаются и подключаются новые. Вот сколько раз ты так ездила в метро, и ничего особенного не было? Ты все эти разы вспомнишь? В жизни не вспомнишь. Так на фига каждый раз по новой пересчёт запускать, если можно только указатель на блок поставить да поменять в конце точку выхода — и всех делов? Потому и не вспомнишь, что тебе уже отрубили предыдущую ссылку, остались только левые ассоциативные связи. Через них и пролезают остаточные воспоминания.
— Вот как, — сказала Инна. Объяснения казались запутанными, но она не очень-то в них вникала. В сущности, ей сейчас было совершенно всё равно, о чём говорить. Она могла бы так лежать на кровати сколько угодно… целую вечность. Лишь бы только не вставать и никуда не идти.
— Но это ещё не всё. Возьмём цикличность. Год, в каждом году четыре сезона… Триста шестьдесят пять дней, смена дня и ночи, всё это так называемое движение по орбитам… Всё построено на циклах, замечаешь? Если ты хоть что-нибудь смыслишь в программировании, то знаешь, что без циклов никакая приличная программа не обходится.
— Ну да.
— А отсюда опять вылазят сплошные повторы, повтор на повторе. На них, конечно, навешан какой-никакой рандомайзинг… Но, если разобраться, он крайне примитивный. Знаешь, чем отличается действительно случайный алгоритм от псевдослучайного? — Славик тут же ответил сам: Псевдослучайный при одинаковом начальном раскладе всегда даёт одну и ту же последовательность. Так и у них. Если условия одинаковые — ситуация развивается одинаково. Инка, я это всё не просто с бодуна выдумал. Я проверял, можешь не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь, — сказала она.
— Полной чистоты эксперимента, конечно, не было, но всё-таки… Дальше: я почти уверен, что они туда засобачили контроль внимания. Знаешь, о чём я? У Лема было: как выглядит океан, когда на него никто не смотрит?
— Наверное, точно так же.
— А вот и нет! — воскликнул Славик. — Никак он не выглядит. Потому что если никто не смотрит, то на фига его рендерить? Представляешь, какая выходит экономия ресурсов?
— А что значит «рендерить»? — спросила Инна.
— Строить изображение.
Она усмехнулась:
— Это похоже на анекдот.
— Прикалываешься, — слегка обиженно вздохнул Славик. — Но я тебе вот что скажу: дали бы мне деньги… не жалких каких-нибудь десять тысчонок, десять лимонов хотя бы — и то, наверное, маловато будет. Так я бы построил модель не хуже, чем у них. Ну, может, не такую красивую… Зато какие были бы алгоритмы! У них в сравнении с этим — просто жалкий примитив. Только никто мне таких бабок не даст, так что это всего лишь фантазии…
— Вот именно, — сказала Инна.
— Тебе не интересно? — спросил Славик. — Уже думаешь, как бы от меня отделаться?
— Да нет! — она испугалась, что он в самом деле может уйти и бросить её одну в этом покинутом доме. — Просто мне непонятно…
— Что непонятно? Говори, сейчас всё разъясню! — он, наверное, решил, что она не поняла что-то в его рассуждениях.
— Нет, не то. Какая разница, Славик? У нас есть только один мир, другого не дано. Так не всё ли равно, кто и как его смоделировал?
Он вздохнул:
— Ты права, Инка. Большинству людей в общем-то абсолютно всё равно. А вот я, когда дошёл до этого, как будто взглянул на мир другими глазами.
— Почему?
— Я начал понимать причины и следствия. Почему всё есть именно такое, какое оно есть. Вот человек рождается; идёт в детский сад, потом в школу. Потом в какой-нибудь вуз — ну, это в принципе не обязательно, смотря по интеллекту и по желанию закосить от армии… Потом на работу; заводит семью, детей, а там и внуков. Уходит на пенсию. В конце концов умирает. До хрена людей так живут — в сущности, одно и то же, вариации минимальны. Самую малость подумать головой — и можно предсказать всё от начала до конца. И тем не менее они счастливы. Спрашивается: почему?
— А почему вообще крокодилы? — спросила Инна.
— Какие ещё крокодилы?
— Вот есть крокодилы. В общем-глобальном смысле они могут летать или не летать. Почему?
— Теперь уже я чего-то не понимаю, — сказал Славик. — Это юморист какой-то? Или откуда?
— Не экзистенционально. Так почему же люди счастливы?
— Потому что они так запрограммированы. Это тоже часть алгоритма; вернее, это его направленность, конечная цель — всеобщее счастье. Так сказать, последняя ступень эволюции — homo felix, человек счастливый.
— Так это же прекрасно! — воскликнула Инна.
— Но ведь это счастье одинаковое на всех!
— Ну и что? Какая разница, какое оно, одинаковое или нет? Это же счастье!
Славик молчал. Глядел Инне в глаза покорно, как преданный пёс смотрит на своего хозяина. Она засмущалась и отвернулась.
— Что ты хочешь сказать? — спросила робко.
— Хочу сказать, Инка-Паутинка, как это здорово, что я тебя встретил!
— Правда?
— Конечно. С тобой мы можем нормально поговорить, как белые люди. Мне уже давно не с кем было вот так поговорить.
— Значит, это так сложно — найти с кем поговорить?
— Поживёшь здесь с моё — сама поймёшь.
Это «поживёшь с моё» прозвучало для Инны, как удар хлыста. Не хочу я здесь жить с твоё! Я хочу уйти! Разве это так трудно понять? Разве это так трудно… Мысль осталась незаконченной; она ничего не сказала вслух.
— Всеобщее счастье, — продолжал Славик, — это и правда было бы прекрасно. Если бы программа иногда не ошибалась.
— А она ошибается?
— В любой программе есть ошибки. Это как аксиома. В ихней — тоже. Вот родился человек — что происходит? Берётся голый паттерн и под него генерится хренова куча параметров. Может тысячи, может десятки тысяч… У каждого параметра — свой диапазон. А теперь дальше. Во-первых, я не уверен, что они правильно отслеживают все комбинации. А если из двух параметров каждый по отдельности допустимый, то ещё не факт, что их сочетание будет допустимым. Во-вторых, просто случайный сбой. Бац! — и вот тебе какой-нибудь параметр зашкалил. Всего один на тысячи — но уже имеем брак. Человека, изначально непригодного для стандартного счастья. Причём я выделяю это слово: изначально!
