Сокровища града Китежа Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, приме - Мэнн Жюль
— Ну вот и все, господа! — Прошу вас, вы можете получить договор.
Господин Бартельс крепко ухватил заветную бумагу и основательно запрятал ее в свой объемистый бумажник.
— Итак, господа, — желаю вам успеха!
— Да, да, — благодарим!
— Спасибо!
— Ф-фу! — наконец-то мы вышли на улицу.
— Такси! Такси!
В изнеможении от пережитого волнения, мы ввалились в первый попавшийся такси.
— Пошел прямо!
Автомобиль мчался и мы блаженствовали, отдыхая, словно после тяжкого, утомительного труда.
— Ф-фух!
— Уф-ф!
Каждый отдувался на свой манер. Автомобиль мчался, мелькали дома, — мы приходили в себя. Господин Бартельс хитро подмигнул нам левым глазом, вынул бумажник и вытащил желанный договор, скрепленный подписями и печатями. Мы с вожделением щупали эту бумагу, мы смотрели ее на свет, мы гладили ее, словно это было живое существо.
— Хи-хи! — подхихикнул дорогой учитель.
— Ха-ха-ха! — ответил господин Бартельс.
— Ох-хо-хо-хо! — залился я.
Мы смеялись. Автомобиль мчался, а мы надрывались от смеха. Мы хохотали так, как никогда уже больше не будем смеяться.
— Ох, ха-ха… Не могу!
— Ослы! Торф… ха-ха-ха — торф! Вы слышите, господа, — торф!
— Ох-хо-хо, — ну и ослы! Отдать сокровища града Китежа!
— Хи-хи, в полную собственность французских подданных!
— Ох, не могу, помру, помру! Живот, ох, живот!
— Погодите! Стойте!
В воцарившейся тишине только шины шуршали.
— Погодите! Но вы уверены, профессор?
Голос Бартельса был суров и угрожающ.
— Как в том, что мы только что смеялись!
Дорогой учитель торжественно поднял руку.
— Уверены? Ха-ха-ха!
Опять засмеялся Бартельс. Опять захихикал дорогой учитель. Опять захохотал я.
Автомобиль выезжал за город. Мы смеялись.
13
Это озеро и в самом деле оказалось гнилым. Наша экспедиция двое суток тащилась вязким болотом. То и дело загрузала одна из подвод. Лошадь, тяжело ходя взмыленными боками, бесцельно билась в вязкой грязи и в конце концов затихала в изнеможении. Сбегались на помощь бородатые подводчики. Они хватались жилистыми руками за колеса. Подпирали увязшую телегу широкими плечами. Пронзительно и дико кричали на лошадь. Они не жалели своих сил. Они не жалели своих, лошадиных и вообще чьих-то — неизвестных— матерей.
Это русская особенность — в тяжелых случаях жизни упоминать мать. Дорогой учитель говорит, что это несомненные отголоски древнерусского матриархата.
Так или иначе, но загрузшую подводу сдвигали с места и мы продолжали путь. А там — опять остановка, опять дикие крики, опять древнерусские отголоски.
Дорогой учитель, завидуя неувядаемым лаврам Даля, не терял времени и делал свои ученые наблюдения над русским народным языком. Он тщательно записывал под порядковым номером все многочисленные обороты «матриархата». Когда мы прибыли к озеру — порядковый номер перевалил за сто. Богат и образен русский язык!
К вечеру третьего дня мы добрались до озера.
День умирал, тихий и безветренный. Громадным красным шаром погружалось солнце в воды. Озеро лежало недвижное, словно зеркальное. Отраженное солнце золотило воду — и лежала она расплавленным драгоценным металлом.
Подводчики и рабочие шумно возились, устраиваясь на ночлег и отдых.
В торжественном молчании мы, трое, отошли в сторону, чтобы не видеть и не слышать людей, и двинулись берегом. Впереди шел дорогой учитель. Он обнажил голову и легкий ветерок играл его седыми кудрями. Я и господин Бартельс в почтительном молчании следовали за профессором, как ученики за пророком. Мы взошли на бугорок и остановились. Насколько хватало глаз — перед нами расстилалось расплавленное золото.
— Вот! — учитель простер руку и мы с господином Бартельсом затаили дыхание.
— Вот смертельная купель таинственного города! Эти спокойные воды веками ревниво берегли свою тайну, свои сокровища. Но ход судеб предопределен. Мы вырвали у ревнивого стража его тайну, — мы вырвем у него сокровища!
Учитель замолк и застыл с простертой рукой. В торжественном молчании стояли победители над побежденным. О, дорогая Клэр, этот момент был величествен и прекрасен, и мне было горько, что вы не с нами, не со мной.
Солнце торопливо тонуло в золотых водах и сумерки сбегались к нам со всех сторон. Темнел воздух, вода темнела и теряла свой блеск. Господин Бартельс поспешно вынул бумажник и извлек договор. Я обнажил голову. Медленно и четко выговаривая слова, господин Бартельс зачитал исторический документ. Торжествующе и победно прозвучали последние слова: «…поступает в полную собственность концессионеров!»
Мы утвердились в правах на добычу. Покорная и спокойная — она лежала перед нами…
Легким шагом сбежали мы с пригорка и подошли к озеру. Мы нагнулись. Мы зачерпнули воды. Дорогой учитель лил розовую от солнца влагу, глядя на нее вдохновенно, словно текла сквозь пальцы его гениальность, его прозорливость, его неоспоримая ученость. Господин Бартельс сжал в кулак прохладу влаги, сладостно жмурясь, словно в руке у него хрустели бесчисленные, новенькие ассигнации. Падая с моей ладони, мелкими блестками рассыпалась вода и, казалось — шепчут брызги: «Она твоя! Она твоя!»
Озеро потемнело. Солнце спряталось окончательно. Нас окружила ночь. Возбужденные и усталые, мы возвратились в лагерь.
14
Первые лучи восходящего солнца едва румянили спокойные воды озера, когда я проснулся.
Ах, черт побери, — как хорошо жить на свете, когда с тобою молодость, вера и надежды, близкие к осуществлению!
В лагере еще все спало, и только постель Оноре уже была пуста. Он, по-видимому, поднялся еще раньше и куда-то ушел. Я осторожно встал, чтобы никого не разбудить и, шагая через спящих, пробрался к Ивану Федоровичу, — так звали нашего водолаза. Он лежал, раскинув руки в стороны, и храпел, как говорят французы — во все носовые завертки.
— Иван Федорович, а, Иван Федорович! — окликнул я осторожно. Храп усилился, и к нему прибавилось сладостное причмокиванье.
— Иван Федорович!
— Агммм… Хрр! Хррру!
— Да проснитесь же!
— Угу! Мм-да! Мм-да!
Иван Федорович благожелательно улыбнулся, не открывая глаз, и перевернулся на другой бок. Причмокиванье и храп усилились. Выведенный из терпения, я изо всей силы ущипнул его.
— Что? А? — рявкнул по-медвежьи на весь лагерь и вскочил в испуге Иван Федорович. Я поспешно прикрыл ладонью его необъятный рот.
— Шшшш! Тише! Это я.
— Ах, вы?
— Ну да — я.
— Какого же вы черта щиплетесь? Я думал, что какая-нибудь змея болотная добралась до меня, — перепугался смертельно.
— Да нет, это я. Слушайте же, Иван Федорович… Тшшш! Кажется, кто-то проснулся! Да пригнитесь же вы! Нет, — показалось. Я пришел напомнить вам все, что вы должны сделать…
Глаза Ивана Федоровича налились кровью, руки сжались в кулаки. Недоумевая, я все же, на всякий случай, отступил.
— Послушайте, вы, француз тонконогий, — вы хотите, чтобы я вас превратил в отбивную котлету?
— Тише, ради бога тише, Иван Федорович!
— Да что я в самом-то деле, мальчишка, что ли! Только что был этот самый, дедушка ваш сумасшедший, тоже разбудил меня, — теперь вы! Что же это, в издевку, что ли? Так тот хоть не щипался, а вы…
— Я умоляю вас, Иван Федорович, — тише! Я ведь не знал, что господин Туапрео уже разговаривал с вами сегодня.
— То-то, — не знал!
— Да, но вы все помните, Иван Федорович?
Отнюдь не ласково, но очень выразительно посмотрел на меня Иван Федорович, сплюнул презрительно, лаконически бросил «помню!» и, не обращая на меня внимания, улегся и почти моментально опять захрапел. Я выждал с минутку, убедился, что все, в том числе и господин Бартельс, мирно спят, — и пошел к озеру.
Удивительный народ эти русские, с ними ужасно трудно сговориться, в особенности, если они хотят спать. И подумать только, что в руках этого заросшего бородой человека — наша судьба! Нет, лучше не думать!
