Коралловые четки - Вильм Антуан (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗

— Я никого не знаю, доктор, кому бы удавалось жаркое так хорошо, как вам.

— Я изучаю это искусство уже пятьдесят лет, барон, и хотел бы делать его еще лучше. Попробуйте, коллега, — сказал он мне, видя, что я отказался от кушанья, — попробуйте, или вы оскорбите меня. Invidia medicorum pessima [1], как говорит аббат; не забывайте этого.

Я должен был уступить и нашел жаркое превкусным.

— Вас, аббат, я не буду уговаривать. В следующий раз, как вы будете у меня обедать, я сам сварю вам латук на воде и гороховый кисель.

— Сколько слов расточаете вы, мой бедный Дюссирон, — сказал аббат, смеясь. — Какой страшный отчет придется вам отдать Богу!

— Ну! Что может Бог сказать грешнику, раз он — добрый католик!

Тут разговор перешел на политику: аббат Жога и я не приняли в нем участия. Барон Франшар в тоне надгробных речей оплакивал ослепление Франции, которая «идет к своей погибели».

Его волновала участь гонимых конгрегаций:

— Ограбив их, начнут грабить и нас! Этот народ, покинутый Богом, от которого он отступился, обречен на погибель. Когда поколеблены семья и собственность, эти две основы социального строя, тогда все здание рушится, погребая под своими развалинами деятелей, ответственных за его разрушение.

Дюссирон подавал реплики барону; но, тогда как последний придавал своим жалобам неопределенный, общий характер, доктор обращал внимание на лиц, стоящих во главе управления, и осыпал их своими сарказмами. Меня удивляло, что образованные люди, принадлежащие к так называемому правящему классу, так мало знакомы с эволюцией своего отечества. Однако, я не высказал своего впечатления, а ограничился ролью слушателя, заинтересовавшись беседой с точки зрения психологической. Франшар застыл на Луи-Филиппе, а доктор Дюссирон — на второй империи. Аббат Жога казался погруженным в свои размышления и, видимо, не слушал диалога своих соседей.

Достаточно пробрав франкмасонов и евреев, Франшар встал, и мы перешли в библиотеку, где на столе, в чистейшем стиле 1830-х годов, оказались чашки, в которые цедился кофе сквозь серебряные фильтры. Наш хозяин стал угощать, предложил нам выбор из многочисленных ликеров и возобновил с Дюссироном разговор, который, казалось, имел одинаковую прелесть для них обоих. Тогда аббат Жога подошел ко мне.

Он не пил кофе, не знал употребления ликеров и никогда не курил. Он отказался от сигары, предложенной мной, но заявил, что табачный дым его не беспокоит.

Достойный пастырь явно искал случая поговорить со мной; после долгого раздумья, он внезапно и как бы с усилием сказал мне:

— Что думаете вы, на самом деле, о состоянии m-lle Франшар, господин Эрто?

— Я сказал вам как раз то, что думаю, аббат.

— Известны ли вам обстоятельства, при которых обнаружился ее бред?

— Да, вкратце.

— Сказано ли вам, что она постоянно видела во сне молодого человека, что она заметила этого молодого человека сегодня утром у обедни, что она просила отца отменить или отложить ее свадьбу с господином Делилем и заболела вслед за отказом отца?

Я не ответил священнику. Я знал об этом в качестве врача и считал обязанностью хранить профессиональную тайну. Аббат, без сомнения, понял это, так как прибавил:

— Извините меня за нескромность: я очень привязан к m-lle Франшар, которую я крестил, и состояние ее здоровья чрезвычайно меня заботит.

Сделав паузу, он продолжал:

— Я боюсь… То есть сомневаюсь… Или, скорее, я… Ах! Послушайте! — сказал наконец добряк. — Избавьте меня от околичностей… Я в них не силен и не похож на дипломата. Я знаю, что господин Франшар говорил вам о странном сновидении дочери: он не придает ему никакого значения; но он не знает всего.

Знаете ли, как начались сновидения m-lle Франшар? Эта девочка, — прибавил аббат с забавным замешательством, — рассказала мне свою историю. Не на исповеди, разумеется; но она знает, что я верю в вещи, в которые обыкновенно не верят. Она откровенна со мной. Она сказала мне, что потеряла коралловые четки, которые я привез ей из Рима. Эти четки освящены нашим святым отцом, папой Львом ХIII; m-lle Франшар имеет очень нежную и очень чувствительную душу; она очень правдива и добра. Я привык ее видеть с этими четками в руках, и она объяснила мне сама, почему я теперь уже не вижу их.

Я не придал большого значения этому сообщению, в котором увидел только проявление деликатности этой девочки, но вдруг, на днях, она зашла ко мне в ризницу. Она просила у меня совета. Сначала я сказал, что не могу давать ей советов иначе, как на исповеди, и что она должна обратиться к своей матери; она ответила, что говорила уже родителям о том, что хочет мне поведать, но что ее рассказ был дурно принят, что ее сочли за сумасшедшую и что она более не решится подвергать себя насмешкам отца. Мое любопытство, — признаюсь в этом, господин Эрто, — мое любопытство проснулось. Я разрешил Люси Франшар говорить. Она рассказала мне самую необыкновенную историю, какую только можно себе представить; да, кстати, она сказала мне, что вам все это известно, и потому я так прямо говорю с вами.

— M-lle Франшар сказала вам, будто ей известно, что я знаю об этой истории? — спросил я с удивлением.

— Да, господин Эрто. Вы сейчас узнаете, как, если позволите мне говорить. Я не могу при посторонних говорить о том, что имею открыть вам. Вы знаете господина Леира?

— Да.

— M-lle Франшар сказала мне, что господин Леир все рассказал вам.

— Не в том дело, господин аббат. Приступим скорее к интересующему нас пункту.

Аббат посмотрел на меня с довольно загадочным выражением, улыбнулся и начал подробный рассказ о странных свиданиях m-lle Франшар и Леира. Все вполне совпадало с тем, что мне говорил молодой человек.

— Я счел себя обязанным, — сказал священник, кончая, — в интересах самой девицы Франшар, сообщить вам о том, что она говорила мне: будто бы Леир во время их духовных бесед высказал к вам безграничное доверие; его, очевидно, теперь разделяет и бедная девочка. Она знает, что вы, до некоторой степени, являетесь духовным руководителем ее друга, и единственно ради ее блага я совершаю ту нескромность, в которой признаю себя виновным; я буду просить прощения у Пресвятой Девы и у Господа, если несознательно впадаю в ошибку.

Я молчал, сосредоточенно обдумывая все слышанное. Оказалось, что Леир был откровеннее со своим призраком, чем признавался мне, и я подозревал, что духовные беседы, о которых упомянул священник, перешли за пределы обыкновенной сентиментальности. Аббат Жога перестал обращать на меня внимание и казался погруженным в глубокую задумчивость; взгляд его светлых и живых глаз был устремлен куда-то вдаль; вероятно, его мучила боязнь возможной ошибки, потому что вскоре он заговорил, обращаясь к Пресвятой Деве.

— Пресвятая Матерь Божия, — произносил он тихим голосом, глядя вдаль и сложив руки, — Пресвятая Матерь Божия, я думаю, что повинуюсь Тебе. Не ты ли этими освященными четками таинственно связала две избранных души? Допустишь ли Ты слепоте человеческой разрушить дело Твоего Божественного Сына? Не Его ли Божественное Провидение предназначило друг для друга эти два существа? Без сомнения, Ты хотела наградить девушку за благочестие, а юношу — за добродетель; но, может быть, Ты обратила взоры именно на ученого, чтобы превратить его в поборника Твоей церкви в такую пору, когда враги нападают на нее всего сильнее!

Он замолчал и, казалось, произносил краткую молитву, которую с жаром закончил вслух следующими словами:

— Господи, да будет Твоя святая воля! Аминь!

Мой разговор с аббатом Жога и странный монолог старого священника осветили характер m-lle Франшар совершенно новым для меня светом. Девушка не только сообщила о пережитом священнику-мистику, но, конечно, открыла ему на исповеди свои самые сокровенные мысли; и мне показалось ясным происхождение ее бреда. M-lle Франшар, вероятно, была умна, чувствительна и склонна к мечтательности. Священник, очевидно, сильно влиял на направление ее мыслей, будучи верующим, искренним и убежденным; его простые, но полные горячей веры слова даже на меня производили впечатление; он был менее опытен в распознавании людей, чем в богословских науках, и оказался бы более на месте на университетской или семинарской кафедре, чем в деревенском приходе; там он мог бы оказать неоспоримую пользу, здесь — впадать в опасные ошибки. Он был подобен маякам: их свет ослепляет тех, кто находится вблизи, зато приводит в гавань тех, кто от них далеко. Они полезны только при условии быть помещенными на высоте.