Массена (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXVI) - Никольсен Боргус (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Сегодня она опять говорила об Ирландии, о древних кельтах, прародителях нынешних ирландцев, о их героической истории и поэтических легендарных временах, об английском засилье и о стремлении ирландцев к свободе и самостоятельности.
— Это будет! — с жаром говорила она. — Настанет день, когда Ирландия освободится от векового ига. Это наступит, может быть, даже скоро. У нас, ирландцев, есть предсказания об этом. Каждая семья знает их!
Джек слушал с раскрытым ртом. Все, что говорила Нора, было прекрасно. Ирландия казалась ему райской страной. Стремление к освобождению, — чего же лучше? Даже слова Норы о пророчестве не очень шокировали Джека, хотя он ни в какие пророчества не верил, как завзятый атеист.
— Я ненавижу англичан! — говорила девушка. — Отвратительный, эгоистический, жестокий народ. Грубый, наглый народ-насильник, такой же, как их бульдоги! Даже язык у них противный, плюющийся какой-то! Я принуждена говорить по-английски, но мне это тягостно. А наш старинный гэльский язык! Что за красота!
— Однако, и в английском языке есть довольно красивые слова! — протестовал Джек. — Например, «любовь»…
Он покраснел, как красная девица, хотя произнес это слово без всякого умысла.
— О, вы не знаете, какие дивные слова есть на гэльском языке! — воскликнула Нора и произнесла длинную тираду.
Джек с восхищением слушал ее (впрочем, не столько слушал, сколько глядел на нее) и думал:
«В самом деле, наши английские слова никуда не годятся…»
Ровно в восемь часов вечера Джек позвонил в указанной ему квартире в глухом предместье. Дом, в котором находилась эта квартира, оказался порядочной трущобой и немного напоминал даже тот кошмарный дом в Нью-Йорке, под развалинами которого Джек едва не погиб.
Дверь приотворилась, и выглянул тот самый субъект, который сегодня днем передал Джеку записку.
— Джек Швинд?
— Да, это я!
— Входите! Только осторожно! Не стучите дверью!
Субъект оставил Джека в темной передней и исчез. Через минуту он появился снова с каким-то объемистым предметом, упакованным в желтую оберточную бумагу.
— Вот, берите ее и проваливайте!
— Это что такое? Бомба?
— Я полагаю, что да!
— С часовым механизмом?
— Никакого механизма нет! Механизм слишком дорого стоит! Да и зачем вам? Ведь не собираетесь же вы ставить ее себе на стол, чтобы она указывала вам часы.
— Однако… безопаснее…
— Мало ли что! Кстати, берите ее скорее и уходите подобру-поздорову. Эта штука достаточно торчала тут у меня.
— Но что же с ней делать? — недоумевал Джек. Он ждал более подробной инструкции.
— Зажечь шнур и удирать! Дело ясное!
— А где шнур?
— Когда развернете бумагу, увидите все! Тут все есть, что надо. Но только уходите вы, ну вас совсем!
— А план?
— Какой там еще план? Глупости! И так все ясно! Проберитесь в подвал и суньте ее куда-нибудь в угол. А уж как пробраться туда — это ваше дело. До свидания!
Джек был обескуражен. Куда девать до завтра эту страшную бомбу? Оставить на квартире О’Конолли? Но ведь, пожалуй, чего доброго, можно вместо сенаторов взорвать Нору! Почему этот субъект так боится? Значит, бомба очень опасная? Спрятать во дворе? Но там ее могут найти, и произойдет ужасный скандал. Вот задача!
Вдруг ему пришла идея:
— А не попытаться ли оставить бомбу в Капитолии сегодня же? Пробраться туда с помощью «Глорианы», может быть, не так уж трудно? Положить бомбу в укромном местечке, а завтра прийти и взорвать?
Джек, действительно, идейно вполне сочувствовал «войне с войной», и его увлекали героические акты, связанные с опасностью ради большого общего дела. Взрыв Капитолия в то время, как в нем будет обсуждаться в законодательном порядке дело мести и угнетения рабочих, — такой акт представлялся юноше величественным. Но тем не менее, возложенное на него поручение смущало его.
Оно смущало его, прежде всего, своей неряшливостью и какой-то циничной бесцеремонностью по отношению к нему самому, Джеку. С ним обращались как с живой бомбой: швырялись им в сенаторов, причем Джек легко мог сам погибнуть, как погибает при взрыве бомба. А между тем, не потрудились дать ему ни обещанного плана, ни инструкций. А ведь он в первый раз в жизни держал в руках бомбу и совершенно не знал, как с ней обращаться. Зачем так затруднять и без того трудное дело?
И при том, если Джек по неосторожности взорвет ее прежде времени, то погибнут ни в чем не повинные люди. Это глупо! Наверное, Гольт распорядился бы умнее, а не кое-как… Но тут Джеку невольно вспомнились слова О’Конолли, что забастовка у Массены была проведена кое-как. Походило на то, что и там, даже при Гольте, была допущена какая-то небрежность, и что небрежность эта типична для аранджистов. Что же все это значит?
Джек чувствовал себя обязанным в силу дисциплины выполнить поручение. Поэтому он решил честно и аккуратно выполнить требуемый акт, но уже не испытал никакого увлечения, а сама по себе бомба прямо бесила его. В довершение всего, она была такая тяжелая, что пришлось нанять кэб.
— Дрянь! — ругался Джек, осторожно придерживая ее и оберегая от толчков.
Переехали по мосту через Потомак, покатили по широкой, спокойной авеню, перерезанной тенистым и молчаливым в вечерней темноте парком. И вот впереди забелело ярко озаренное электрическими фонарями, невысокое и тяжеловатое здание Капитолия с белой греческой колоннадой посередине здания.
Это был центр города, претендующий на то, чтобы считаться не только административным, но и морально-психическим центром страны. Отсюда звездой расходились широкие улицы-аллеи. Как будто все пути вели сюда, в этот высший центр Соединенных Штатов…
Джек испытывал все большее смущение. Он положительно страдал от отсутствия плана и точной программы действий. Куда сунуться ему с этой тяжелой бомбой? Оставалось одно: нацепить «Глориану», покрепче подхватить бомбу и идти в первые попавшиеся двери, а там уже будет видно, что делать дальше и куда идти…
Кэб остановился, не доезжая Капитолия. Джек вышел со своим грузом, расплатился и, выждав, когда извозчик отъедет, нацепил свой спасительный аппарат.
И пошел прямо в главные двери подъезда. Они были открыты.
Капитолий еще не спал. Он продолжал жить дневной жизнью. В нем шло заседание.
Ни у кого ничего не расспрашивая (для этого пришлось бы делаться опять видимым), Джек сначала решил удостовериться: действительно ли на завтра назначено обсуждение вопроса о рабочих? Убедиться в этом оказалось проще простого: в вестибюле на видном месте висела повестка сегодняшнего и завтрашнего заседаний.
И, к своему изумлению, Джек узнал, что закон об усилении репрессий рассматривается сегодня!
Это было написано черным по белому и подписано официальными лицами. Не могло быть никаких сомнений… Аранджисты и в этом случае проявили непозволительную небрежность!
У Джека невольно забегали по спине мурашки! Нужно действовать сейчас, сию же минуту! Нужно торопиться! Может быть, закон уже обсуждается!
Джек, все не выпуская из рук бомбу, заглянул в ярко освещенный кабинет, двери которого выходили в вестибюль. Это было что-то вроде приемной для посетителей. Там был письменный стол и удобные кожаные диваны и кресла. Там было совершенно пусто. Джек вошел туда и заметил на стене почтовый ящик с надписью:
«Для заявлений и писем г.г. сенаторам. Доставляется каждые полчаса».
Недолго думая, Джек подсел к письменному столу и написал записку:
«Если репрессивные меры против рабочих будут утверждены, Капитолий будет взорван сегодня же».
«Подписываться „Глорианой“ не стоит! — подумал он. — Чего доброго, опять, схватят какую-нибудь судомойку!»
Он опустил записку в почтовый ящик и отправился с бомбой в руках осматривать помещения: нельзя ли как-нибудь проникнуть в подвал под самым залом заседаний. Это было очень трудно без плана и без компетентных указаний. Джек почти не надеялся на удачу. В крайнем случае, он решил бросить бомбу в самом зале заседаний. Это было легче сделать, но грозило слишком большим количеством жертв. Этого Джек, во всяком случае, не желал…
