Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

Сотрудники обслуживающей фирмы убрали посуду, факелы осветили вытоптанную траву Лоди Гарденс, и пандит связал нас друг с другом [143] в знак свершившегося бракосочетания. Под зарево фейерверков, полыхающих над мавзолеем Мохаммед–Шаха и куполом Бара Гумбад, мы уехали в аэропорт. Мы оставили позади бриллиантовые огни сверкающего Дели и полетели, куда позднее, чем следовало бы таким маленьким детям, сквозь ночь навстречу утру Частный вертолет поднял нас в небо и унес к чайному дому среди прохладных и влажных зеленых холмов. Служащие аккуратно разобрали наш багаж, показали расположение комнат, затененную веранду с видом на потрясающие золотисто–пурпурные утренние Гималаи, спальню с одной огромной кроватью под пологом на четырех столбиках. Потом они испарились в шорохе шелка, и мы остались одни. Вишну и Лакшми, два бога.

— Здесь хорошо, правда?

— Отлично. Замечательно. Очень одухотворенно. Да.

— Мне нравятся комнаты. Люблю запах дерева, старого дерева.

— Да, славные. Очень старое дерево.

— Значит, это медовый месяц.

— Да.

— Предполагается, что мы…

— Да. Я знаю. А ты… ты не?..

— Стимуляторы? Нет, никогда.

— О. В общем, у меня в сумке есть кое–что, тебе тоже может пригодиться.

— А ты пробовал?

— Иногда. Когда я чувствую, что становится как–то совсем плохо, ни с того, ни с сего, ничего конкретного, тогда принимаю их.

— Помогает?

— Это немножко похоже на секс при помощи крючка. Чувствуешь, что тебе очень–очень хочется пописать, а на самом деле — вовсе не писать. Честно говоря, не так здорово. Ты пробовала?

— Пальцами? Ну да, всей рукой. Все как у тебя.

— Хочется писать?

— Что–то вроде того. И все сжимается. Во время свинга тоже. Знаешь, по правде сказать, не уверена, что хочу пробовать то, что у тебя с собой.

— И не надо. Мы могли бы… я бы мог…

— Честно говоря, мне так не кажется.

— Как ты думаешь, они будут проверять? Собирать простыни и демонстрировать их всем родственникам?

— А наш физический возраст? Не глупи.

— Это часть контракта.

— Не думаю, что кто–то собирается требовать выполнения договорных обязательств, пока у меня по меньшей мере не начнутся месячные.

— Так ты хочешь чего–нибудь этакого?

— Не особенно.

— Тогда что мы будем делать?

— Красивый вид.

— Там, в ящике стола, есть колода карт.

— Может, потом. Сейчас я бы поспала.

— И я тоже. Насчет постели все в порядке?

— Конечно. Предполагается, что мы спим вместе, верно? Мы же муж и жена.

Мы спали, укрывшись легким шелковым покрывалом, под медленно вращающимся потолочным вентилятором. Свернувшиеся клубками восьмилетки, мы лежали спинами друг к другу, далекие, как Виш и Шив, а потом изобретали карточные игры потрясающей сложности при помощи старых добрых круглых карт Ганджифа [144] на веранде с потрясающим видом на Гималаи. Когда Лакшми тасовала эмиров и визирей, наши взгляды встретились, и мы оба поняли, что все даже не то чтобы окончилось, оно никогда не начиналось. Между нами не было ничего, кроме договорных обязательств. Мы стали заложниками своих ДНК. Я представил себе череду отпрысков, словно жемчужины вереницей выкатывающихся из моего все еще бессильного пениса; этих медленно развивающихся детей, ковыляющих в будущее настолько далекое, что я даже не способен увидеть его пыль на горизонте времени, и далее, и далее, и далее. Я был полон ужаса перед слепой императивностью биологии. Я обладал интеллектом супермена, я забывал только то, что предпочитал забыть, я не болел ни дня в своей жизни, я носил имя бога, но для моего семени все это было ничто, я ничем не отличался от какого–нибудь далита [145] из Молар Бунд. Да, я привилегированный баловень, я худший из циников, но мог ли я стать чем–либо другим? Я был запроектированным снобом.

Мы просидели свою неделю в чайном доме в зеленых предгорьях Гималаев в Химачал–Прадеш — Лакшми и Вишну. Лакшми запатентовала некоторые из своих замысловатых коллективных карточных игр — мы проверяли игры для многих участников, играя каждый сразу за несколько человек, несложный фокус для брахманов — и заработала кучу денег на лицензиях. Там было ослепительно красиво, горы, далекие и безмятежные, как каменные Будды, по ночам время от времени дождь стучал по листьям за нашими окнами, и нам становилось очень, очень грустно, но еще печальнее было думать о том, что нам предстоит сделать по возвращении в Авадх, в горячо любимый Дели. Я принял решение на третий день нашего медового месяца, но лишь оказавшись в лимузине, везущем нас к Рамачандра Тауэр, где нам выделили апартаменты, достойные богов, этажом ниже жилища моей матушки, я набрал номер телефона очень специфического, очень деликатного доктора.

ДВЕ ПОСТОРОННИЕ ЧАСТИ МЕНЯ

— Оба? — спросил ньют. Он приподнял бы бровь, будь у него хоть какие-нибудь волосы на выбритой голове, чтобы было что поднимать.

— История умалчивает про полуевнухов, — ответил я.

Никто, увы, и никогда не перескажет подобных бесед. Полунамеки, обмен шутками, выразительные взгляды — все это часть истории, а не реальной жизни. Но я рассказываю вам историю, мою историю, которая куда больше, чем история реальная или даже воспоминание. Ибо если я могу по своему выбору забывать, то и запоминать могу так же и превратить то, что выбрал, в воспоминание. Так что если я хочу, чтобы хирургический кабинет для ньютов был на самом верху скрипучей винтовой лестницы, а на каждом этаже на вас таращились глаза подозрительных и враждебных обитателей Старого Дели, если я решил запомнить это так, это будет так. Точно так же, если я предпочитаю помнить, что этот кабинет был похож на склеп, с причудливыми хирургическими инструментами и изображениями успешно изуродованных органов, словно сошедшими с рисунков из гималайского буддизма про ад и демонов, то так оно навсегда и будет. Быть может, для вас это не так странно, как для меня. Я лучше кого–либо знаю, как обманчива внешность, но вы выглядите достаточно молодыми, чтобы расти в мире с удобной глобальной памятью, где каждый вздох и каждый взгляд кишат дэвами, непрерывно пишущими и переписывающими физическую реальность. И если дэвы решат переписать эту память, кто скажет, что все было не так?

Но небо уже светлеет на востоке, за пылающим столпом йотирлингама, мне нужно идти дальше, а вы еще должны увидеть самое удивительное, на что способны мои кошки. Реальность же такова, что хирургический кабинет доктора Анила располагался в со вкусом отреставрированном особняке среди тесных улочек в тени Красного Форта, неброский, первоклассно оборудованный хирургический кабинет, где вас встречает очаровательная мисс Моди, а сам доктор Анил — доброжелательный профессионал, явно удивленный моей просьбой.

— Обычно я занимаюсь более серьезной хирургией, — сообщил врач. Клиника Ардханаришвары [146] была ведущим делийским центром по трансформации ньютов. Ведущим, несмотря на шепотки и сплетни; в блистательном новом Авадхе мы имели право объявить, что мы урбанистическая, глобальная, космополитичная и ко всему относящаяся спокойно культура, но для ньютов — тех, кто решил избежать наших безнадежных межполовых войн, избрав третий путь, ни тот и ни другой, — он оставался почти таким же скрытным и потаенным, как для древних трансгендерных хиджра, много лет назад прятавшихся в Старом Дели. Древний город: старше, чем любая память, улицы его, похожие на мозговые извилины, всегда хранили тех, чьи потребности выходили за рамки обычного.

— Полагаю, то, о чем я прошу, вполне выполнимо, — заметил я.

— Конечно–конечно, — заверил доктор Анил, соединяя пальцы рук — жест, которому все врачи — мужчины, женщины, трансгендеры или ньюты — учатся, похоже, одновременно в одной и той же медицинской школе. — Значит, обе тестикулы.