Обладатель великой нелепости - Левандовский Борис (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
СКОРО!
И замер на полу гостиной, устремив невидящие глаза в потолок.
Он улыбался.
Потому что больше не боялся Добрых Докторов.
Он достиг Порога.
И он умирал…
Часть II.
Добрые доктора: за порогом
Глава 1
Маркевич
Доктор Маркевич с наслаждением вытянул ноги на диване и растянул губы в самодовольной улыбке: день выдался не простым, однако «конец дело красит» – или как там? – завершился превосходно, по полной программе. Такая молоденькая раздвигушка у него уже давно не гостила. К тому же, глупа, как гусь: всецело убеждена, что его слово перед главврачом весит больше, чем Коран для мусульманина. Впрочем, что-то таки весит. Придется ей сюда зачастить, разумеется, в надлежащее на то время – он-то знает, как придержать таких на крючке и, естественно, не станет тратить время зря. Пока его опостылевшая как мигрень стодесятикилограммовая толстуха горбатится на даче, словно неповоротливый комбайн, – док-что-надо употребит время с толком.
Маркевич снял очки генерала Пиночета с дымчатыми стеклами, положил на журнальный столик и, жмурясь, потер переносицу.
Практикантка ушла десять минут назад – на большом овальном циферблате напольных часов серебряные сердечки стрелок указывали острыми хвостиками на без пяти минут одиннадцать.
К этому времени его обычно начинало клонить ко сну, но возбуждение после близости с молодой практиканткой еще не улеглось, и, прежде чем отправиться в постель, Маркевич решил почитать.
Скорый выход на пенсию его не тревожил. Сидеть на бобах он не собирается: пяти-комнатная квартира «люкс» в старом добротном доме еще польской постройки, нафаршированная антиквариатом, две дачи (на одной из которых сейчас ползал его «комбайн») да кое-какие сбережения на черный день – подпольные аборты сделали свое дело. Пенсия? Ну так и черт с ним, с насиженным местом в больнице и вымученной многими годами должностью! Клиенты, вернее, клиентки все равно останутся. За ошибки нужно платить, дорогие дамы, и не только слезами – уж так заведено местными правилами хорошего тона.
Он выключил огромную хрустальную люстру, неизвестно уже кем и когда подаренную, и зажег бра над диваном, нащупав в короткий момент темноты шнурок с кисточкой. В пояснице что-то щелкнуло; Маркевич поморщился и решил, что виной тому глупая девка, чересчур сильно сжимавшая его своими волосатыми ляжками, кончая (интересно, она действительно кончила или притворилась, чтобы сделать ему приятно?). А ведь ляжки у нее действительно оказались куда более волосатыми, чем он предполагал до того, как она стянула чулки; почти как у обезьяны, – но Маркевича это только сильнее возбудило. Ноги его благоверной, даже в молодости, напоминали ему свиные окорока с этикетки на банке тушенки.
Тишину комнаты нарушала частая дробь дождя, идущего весь вечер. Капли монотонно барабанили по подоконнику, будто осени мало было придти на улицы – она стучала в человеческое жилище, желая, чтобы ее как вампира пригласили в дом. Порывы ветра заставляли скрипеть незакрытую форточку: а-аай!.. – долгий-долгий скрип. Будь Маркевич ребенком, этот звук показался бы ему жутким.
Он словно прилетел из тех времен, когда Маркевичу было пять, и он думал, что такой звук издает мохнатое существо со скверным характером и злыми глазами, которое приходит по ночам к непослушным детям, появляясь из-под кровати, где терпеливо сидело в пыльном сумраке целый день и наблюдало за его поведением. Даже став значительно старше, он не раз представлял себе медленно вылезающего из-под его кровати мохнатого монстра. Серая подкроватная пыль медленно опадает с его вытянутой морды. А он не может даже закричать, потому что тугой комок ужаса как пробка застрял где-то на полпути между горлом и легкими, словно вата – та самая вата, из которой сделаны ноги во сне, когда сзади настигают злые голодные существа. Иногда подобное снилось уже взрослому Маркевичу, и если ему, еще находящемуся на границе между сном и явью, приходилось вставать в туалет, то преодоление темного коридора становилось настоящим испытанием. Но страшнее всего было открыть дверь уборной, потому что…
Форточка будто пыталась о чем-то докричаться на своем особом языке до мальчишки, что давно вырос, и стал слишком самоуверенным. Маркевич уже много лет как забыл этот язык. Он безмятежно продолжал читать, не обращая внимания ни на колыхаемую ветром длинную портьеру, ни на взвизгивающую за ней форточку. Обычно это продолжалось до тех пор (чертова форточка скрипела хронически), пока терпение Маркевича не лопалось, и он, чертыхаясь, не шел завязывать распустившийся шнурок, поскольку заняться починкой защелки руки никак не доходили.
Этим вечером он чересчур увлекся, чтобы быстро обратить внимание на странный запах, который начал расползаться по квартире почти сразу после ухода практикантки.
Минут через десять он все-таки оторвал глаза от книги и посмотрел туда, где в полумраке тонули большие напольные часы, громко тикающие в такт раскачиваниям маятника. Маркевич ощутил смутное беспокойство. Что-то закопошилось в груди, похожее на детский страх. Но дело было не в запахе, который расползался по комнате, как туман с ночного болота – у него промелькнула мысль: не придется ли однажды иметь дело с еще одним, весьма паскудным абортом – в виде платы за сегодняшний вечер. А за ней попыталась вылезть на поверхность еще одна, но Маркевич быстро подавил ее.
По его лицу скользнула тень облегчения – нет, все в порядке, в таких делах он битая собака. Просто выскочила из головы вся эта возня с презервативом; его он сразу спустил в унитаз, не поленившись специально сходить в уборную. Не дай Бог, хренов балахон завалится в какую-нибудь щель, где его найдет эта толстая бочка с жиром… Маркевич на миг представил, как он стоит перед медленно багровеющей тушей, будто школьник, ожидающий хорошую взбучку, наспех выдумывая безнадежные оправдания.
Нет, все в порядке, он не сплоховал.
Наконец он перестал думать об этом, почесал мошонку и вернулся к чтению.
Странный запах тем временем усилился, достигая уже своими незримыми щупальцами самых отдаленных уголков комнаты.
…А-аай! А-аай! – глупо вскрикивала форточка.
Существовала, по крайней мере, еще одна причина, побуждавшая Маркевича уйти с головой в повествование книги. У этой причины даже имелось имя – Феликс Лозинский, с которым сегодня днем у Маркевича произошла очередная перепалка в отделении больницы, где им обоим не посчастливилось работать вместе. Бывший военврач Лозинский с приходом в больницу несколько лет назад стал для Маркевича огромной ноющей занозой. Неотесанный мужлан и солдафон, прилюдно посмевший назвать его сегодня «гребаным слизняком от медицины». Гнида! Дешевка! Слава Богу, давно прошли времена, когда таких, как он, считали героями!
После ухода практикантки эти мысли снова полезли ему в голову, как назойливые насекомые. Плевать ему на все военные заслуги Лозинского перед страной – которой тоже, слава Богу, давно больше нет – плевать с самой высокой колокольни! Но книге действительно удалось его немного отвлечь.
Он как раз закончил читать очередную главу, когда опять ощутил какое-то беспокойство.
И вновь в глубине заворочался этот странный детский страх.
Он посмотрел в сторону окна, заметив теперь, как неприятно скрипит форточка. Временами она сильно хлопала об оконную раму, и это напоминало удары кнута между чьими-то испуганными вскриками.
…А-аай!.. Тум!.. А-аай!..
Маркевич отложил книгу и поднялся, чтобы привязать чертову форточку. Оказавшись на ногах, он ощутил странный запах, витавший в комнате. Он был не слишком сильным, зато очень неприятным, что заставило Маркевича моментально забыть о своем намерении.
Он растерянно оглянулся по сторонам, шмыгая носом.
Странно…
На всякий случай Маркевич обнюхал себя, убеждаясь, что сам не является причиной этого запаха. И поймал себя на мысли, что ведь это абсолютно невозможно. Подобная вонь… Могла ли, например, девка-практикантка, проведшая у него довольно долгое время, иметь к этому какое-то отношение? Он подумал и решил, что вряд ли.
